Дэйв Эггерс - Душераздирающее творение ошеломляющего гения
В середине каждой беседы будущие спонсоры, гоняя лед соломинкой, обычно говорят, что им надо все обговорить с родителями, юристами и консультантами…
Впрочем, это уже неважно. Мы возненавидели эти встречи, возненавидели друг друга, возненавидели необходимость приходить сюда каждый день, перестали понимать, почему мы все еще этим занимаемся…
Нам сообщили, что срок нашей аренды заканчивается через месяц. Мы уже затянули свое пребывание, каждый месяц умоляя подождать еще чуть-чуть, потому что мы вот-вот получим солидное финансирование, говорили, что нам нужны хоть какие-то деньги, чтобы переехать на новое место и что мы переедем в офис любой компании, которая нас примет… И Лэнс полетел в Нью-Йорк, цепляясь за последнюю возможность, провел несколько встреч с людьми, которые все были или слишком значительными, или слишком мелкими, чтобы нам помочь. Он каждый день звонил с какими-нибудь новостями или просто так, без новостей. Жил он, как и мы все во время приездов в Нью-Йорк, у Скай. Как-то раз мы устроили у нее огромную вечеринку, Скай сама все организовала — купила выпивку, привела диджея, а сама осталась ночевать у своего бойфренда, чтобы мы все разместились на полу в ее квартире, и мы ночевали в ее спальне вчетвером в спальных мешках и швырялись подушками, а когда мы еще веселились, к нам пришла полиция, чтобы нас разогнать, и тогда именно Скай с ее мамой, прилетевшей из Небраски, уговорила полицию оставить нас в покое: мама сказала что-то вроде: «Это же просто славные дети, и они это заслужили своей работой», а Скай делала страдальческие глаза и хлопала ресницами, и полиция от нас отвязалась.
Лэнс позвонил от Скай в тот день, когда должен был лететь обратно: он решил задержаться еще на день. Скай заболела, легла в больницу с температурой — скорее всего, с пищевым отравлением.
— Какая-то вирусная дрянь, — сказал он.
Мы с Муди встречались с основателями «Вайред» — мы пошли туда, подбросить им идею взять нас под свое крыло, объяснить, что мы с ними идеально сработаемся, хоть раньше издевались над их журналом; мы думали, что разговор будет неформальным и легким, в ходе которого мы бегло коснемся деталей и углубимся в обсуждение глобальных замыслов. Разумеется, мы ошиблись. Мы пришли трагически неподготовленными. Ведь нам нужно было всего лишь немного денег, чтобы сделать следующий выпуск, какое-то место — пожалуй, уголок на их этаже, ведь через пару недель на старом нам уже надо сворачиваться, и мы были согласны на все…
Им нужны были цифры и планы. Сидя за сияющим черным столом, мы мялись, шутили, изо всех сил старались казаться уверенными и амбициозными и скрыть свою усталость; мы все время кивали друг на друга…
Нет, давай, закончи ты…
Нет, ты что-то начал говорить…
И говорили: да, конечно, будут и новые дизайнеры, и профессиональная корректура, и над рекламодателями больше не будем издеваться, и, конечно, это все только на время, а вообще-то у нас есть такие проекты и сякие намерения, и по телевизору, и веб-сайт, конечно, конечно, и обложки должны быть более привычными, с узнаваемыми лицами, да и со знаменитостями, пожалуй, если это правильные знаменитости, а не какие-нибудь там, конечно, и материалы об известных людях, и мы все переделаем, чтобы ориентировать издание на более широкую аудиторию, а сотрудников у нас будет немного, это у нас всегда так, и мы переедем к вам или в Нью-Йорк, куда угодно, это просто замечательно…
Пожав им руки, мы вышли, прошли мимо всех их рабочих станций, ряд за рядом, мимо обдающих жаром, работающих одновременно компьютеров, мимо сплетения проводов, мимо маленькой кухни и вестибюля неоновооранжевого цвета, где сидела девушка, одетая именно как надо, а потом, в лифте, спускаясь вниз, к 3-й улице, мы подвели итоги…
Ну как считаешь, нормально прошло?
Да, конечно, мы им понравились…
Но оба мы понимали, что все кончено, и на наш грандиозный и прекрасный проект, по большому счету, нам было уже наплевать, то есть не наплевать, конечно, просто мы ко всему были готовы. Я хотел, чтобы все это закончилось, а Муди хотел этого даже еще больше, и Марни несказанно от всего этого устала, как и Пол. Зев и Лэнс еще продолжали воевать, им казалось, что для этого есть резоны, но им тоже было понятно — мы долго их к этому готовили, — что в любой момент почва из-под ног может уйти, что она так и оборудована, чтобы обвалиться. Вот к чему мы пришли: три или четыре года, бесконечные сотни тысяч рабочих часов подошли к концу, а мы никого не спасли…
Что мы завоевали?
Кого мы изменили?
…и не будету нас места на космическом «шаттле», и все, что мы делали… а вообще — что мы делали? Было дело, которое надо было делать, надо было доказать что-то очень и очень незначительное, его мы и доказали — скромно и красиво… Мы с Муди шли по Южному Парку великолепным июльским днем, в парке было полно людей, и все они красивы, талантливы и юны, а мы, изнуренные, шли мимо них, возвращаясь в свой офис. Это было прекрасно. Мы наконец-то испытали странное удовольствия от того, что знаешь: все закончится, — знаешь, когда и как. У нас осталось две недели, чтобы завершить оказавшийся последним номер, после чего нас должны были выгнать, — поэтому мы взяли уже готовые материалы (центральная статья называлась «Правда ли, что черные круче белых?») и рассыпали по всему номеру многочисленные намеки о кончине журнала, о смерти, о поражении.
Номер открывался такой статьей:
Смерть, как и многие великие фильмы, печальна.
Юность мыслит себя неподвластной смерти. А с чего бы могло быть иначе? Временами жизнь кажется бесконечной, полной жизнерадостного смеха и бабочек, страстей и радостей, а еще — прекрасного холодного пива.
Конечно, с годами приходит грустное осознание того, что «навсегда» — всего лишь слово. Сменяются времена года, тускнеет любовь, достойные умирают молодыми. Все эти истины трудно принять, они причиняют боль, но в них есть неизбежность и, как нам говорят, необходимость. Зима прорастает в весну, ночь возвещает о приходе рассвета, а утрата засевает семена обновления. Конечно же, произносить эти слова так же легко, как легко, к примеру, долго смотреть телевизор.
Но легко это или трудно, мы полагаемся на эту веру. Жить без нее — все равно что прыгнуть без всякой надежды в черную бездонную пропасть, на целую вечность провалиться во всеобъемлющую пустоту. В самом деле: что мы приобретем, если скажем, что ночь станет лишь темнее, а надежда будет раздавлена сапогом порока? Какие ответы мы получим, если постигнем до конца, что в жизни нет спасения, что рано или поздно, вопреки нашим лучшим надеждам и самым горячим мечтам, как бы ни были благородны наши дела и искренни добродетели, сколько бы труда мы ни вложили в свой идеал бессмертия, неизбежно произойдет так, что моря закипят, зло вытопчет землю грубыми подковами, а планета превратится в руины, пригодные лишь для тараканов и гнуса.
Есть одна поговорка, ее часто произносят священники и стареющие бейсболисты: «Молись о дожде». Но зачем молиться о дожде, если дождь проливается горячей ядовитой кровью?
А потом, через несколько дней, мы перечитали ее в надежде, что она не кажется слишком уж резкой и депрессивной — ее написал Зев, а Зев еще так молод! — потому что Лэнс только что вернулся из Нью-Йорка после всей той беготни, которую они со Скай устроили, чтобы раздобыть денег или хоть что-нибудь. Мы хотели узнать, как все прошло: к тому моменту интерес был чисто теоретическим, но все-таки мы ждали вестей с интересом, хоть и угрюмым — нам хотелось послушать смешные рассказы, как нам все отказали, как на нас все плюнули, и я уже не помню, почему мы все собрались в офисе, все вместе посреди дня, — но тут вошел Лэнс, бросил свой рюкзак на спинку кресла и сел, буквально рухнул в то же кресло. Потом он встал. С минуту походил по комнате. Остановился у шкафа рядом со столом Марни. У него на лице была странная полуулыбка: его рот будто бы улыбался, но одновременно будто бы подрагивал, и он внимательно смотрел на что-то маленькое на полу между нами. Рот он прикрывал рукой, словно хотел скрыть то, что с ним происходит. Он что, улыбается? Да, улыбается. Голову он склонил набок. Его явно что-то развеселило. Сейчас он расскажет смешное.
— Скай умерла.
— Что? — спросил кто-то.
— Умерла, — сказал он.
— Постой, ты о чем? Кто? — мы говорили все одновременно.
— Она умерла.
— Иди в жопу, придурок. Ну и шуточки у тебя.
— Кажется, он серьезно. Ты серьезно?
— Ничего тут смешного.
— Да поймите вы! Она умерла. Умерла.
— Ох.
— Ты что?
— От чего?
— Это была вирусная инфекция — и дала осложнения на сердце. Она пролежала всего несколько дней. Они ничего не смогли…
— Не может быть.
