Магда Сабо - Старомодная история
Мне тоже довелось быть в том доме на горе, среди виноградников, причем в самых невероятных, неправдоподобных обстоятельствах; шла вторая мировая война, и, когда мы по ночам прокрадывались в соседний графский заказник посмотреть на ланей, за шорохом скользящих мимо изящных животных появлялся и нарастал гул американских тяжелых бомбардировщиков, в небе светила не только романтическая луна, но и «сталинские свечи»,[163] а внизу, по всему горизонту растекалось зарево горящих городов. Я видела, как Мелинда навсегда прощается с этими краями, я была молода, жестока и никого еще не любила по-настоящему. Мне хотелось ударить ее — так она меня разозлила, плача и упрямясь, не желая уходить в горы, хотя фронт был уже в нескольких километрах от нас. Я не способна была тогда постичь, что здесь, рядом, невидимый мне, сидит на траве, среди цветов, шагает по меже, пробует прошлогоднее вино в погребах, напевает, смеется, покашливает белокурый тихий человек, я не способна была чувствовать, что Мелинда прощается с любовью, со счастьем, с самой жизнью, с давним счастливым летом, со своим давно умершим мужем; она единственная среди нас знала твердо: никогда больше не дано ей будет вернуться сюда.
Летом 1913 года много страниц было исписано в дневнике Ленке Яблонцаи. Белле, которая в это время переживает счастливейшую пору своей жизни — она ждет ребенка, — Ленке в своих письмах ни словом не упоминает о том, что происходит у нее на глазах. И не потому, что опасается, вдруг Белла не сохранит это в тайне: еще в школе они дали друг другу клятву не доверять бумаге, которая так легко может попасть в чужие руки, действительно важных вещей. О том, что в это время матушка особенно часто вспоминала про свой дневник, я сужу по тому, что, когда она приводила в порядок свой любимый деревянный ящичек, из виньеток на тетрадках три носили даты: 1913. Поскольку дом на горе и хозяйство полностью были в руках Мелинды, которая старалась быть образцовой поварихой, заботливой хозяйкой, интересной собеседницей, сиделкой, добрым приятелем и любовницей в одном лице, то у матушки было время писать новеллы, делать наброски к роману, вести дневник и подолгу гулять с маленьким Белой по деревне или по горе. Если бы Белла знала тайну, о которой умалчивают письма подруги, она бы ужаснулась, ужаснулась хотя бы потому, что Ленке Яблонцаи редко выглядела столь же уравновешенной и счастливой, как в это лето. Йожеф, незабвенный Йожеф, все еще свободен, ее брак с Белой Майтени, по существу, уже недействителен, и хотя о быстром освобождении — из-за Марии Риккль — она не мечтает, однако хорошо уже то, что решилась одна из самых тяжких ее проблем. До смерти бабушки она вынуждена жить вместе с Белой Майтени, но больше ей не придется сожительствовать с ним; это огромная разница. Никогда еще, вероятно, обманутая жена не была так благодарна соблазнительнице, как матушка: она в жизни еще не была так ласкова и предупредительна с Гизеллой.
Осенью 1913 года супруги собирают виноград, Элек Сабо часто шлет им вести об оставшихся дома родных. Иренке тоже получила диплом воспитательницы в школе иммакулаток и вернулась на улицу Кишмештер, где ее уже ждут, так как Пирошка получила служебную квартиру рядом с одной домашней учительницей и, счастливая, начала самостоятельную жизнь в том детском саду, который в памяти второго ребенка Ленке Яблонцаи навеки останется как царство веселья и игрушек, — в детском саду, где висели портреты Юниора и Эммы Гачари, а в одном из ящиков ждало своего часа литературное наследие Кальмана Яблонцаи. Отец мой сам фотографирует, сам проявляет снимки со сценами из дебреценской жизни, с лесными пейзажами — и присылает их в дом на горе, сопровождая успокоительными строками: не тревожьтесь, девочки и бабушка чувствуют себя хорошо. В винограднике Гизеллы, наверно, чудесно? Оба Белы чувствуют себя словно заново родившимися и в город возвращаются неохотно, лишь когда переезд уже нельзя более откладывать: старшему Беле предстоит занять свое место в конторе страхового общества. Вернувшись в город, матушка первым делом спешит на улицу Кишмештер, где ее встречает унылая Иренке: воспитательные методы купецкой дочери строже, чем у иммакулаток, к тому же Мария Риккль все время болеет, а поскольку нет Мелинды, то уход за бабушкой свалился на ту же Иренке. Действительно, купецкая дочь встречает родственников не в лучшей форме; с наступлением осенней слякоти она заметно ослабела, приступы удушливого кашля — у нее быстро развивается астма — отдаются по всему дому, наводя на домашних тоску; у Ленке сердце сжимается от жалости, пока она в бессильном сострадании держит слабую бабушкину руку, дожидаясь конца приступа; она чувствует, что ни за что не стала бы огорчать Марию Риккль, не стала бы ничего менять в своей жизни, даже если бы Мелинда и Майтени не заботились о видимости и публично выставили бы ее на посмешище. Откуда было ей знать, что когда-нибудь и она будет задыхаться в таком же ужасном, судорожном кашле — и это будет совсем не игра в удушье, как в детстве, в купальне «Маргит», — что ей самой придется пережить такие же страшные годы и руку ее будут сжимать с таким же чувством бессильной любви и отчаяния, пока тщедушное ее, высохшее тело будет сотрясаться в неудержимом, мучительном кашле.
Матушку в Дебрецене встречают и другие новости; дневник Агоштона Бартока фиксирует следующие события: «Вечером 20 сентября 1913 года сын наш Ференц венчался в кристинаварошской церкви, в Будапеште, с Марианной Терфи; в это время зять мой, Антал, с 16 сентября лежал в тифу до конца октября. 9 октября Белла родила дочь Марианну, на старой нашей квартире, где она изолирована была от больного мужа. Теперь, слава богу, все в; порядке, и 2 декабря, когда Фери с женой впервые посетили нас, маленькую Марианну окрестил настоятель Гро». До самых крестин Марианны Тичи подруги ни разу не встретились: Белла находится на карантине вместе с мужем, она сама ухаживает за ним, с новорожденной девочкой занимается мать Беллы. Так что крестины не только радостный праздник, но и первая возможность встретиться, обнять друг друга. Правда, дом Бартоков полон гостей, и Ленке Яблонцаи даже при желании не могла бы посекретничать с подругой, но у нее и желания нет своими бедами омрачать сияющую, радостную Беллу, смущать гармонию семьи, где все идет как полагается, где люди искренне рады младенцу, рожденному в браке, столь не похожем на ее отношения с Белой Майтени. Как не раз в прежние годы, от Бартоков она направляется прямо в монастырскую школу, и Штилльмунгус за полчаса узнает у нее истинное положение дел. Монахиня не краснеет, не бледнеет, не воздевает возмущенно руки, она лишь качает головой и говорит не «Бедненькая вы моя Ленке!», а «Бедная Гизелла!». И затем спрашивает матушку: «Ну, теперь вы счастливы?» Матушка смотрит на нее во все глаза — и заливается не слезами, а смехом, тем смехом, который так раздражал в свое время сестру Алоизию: Штилльмунгус разгадала загадку и навела порядок в путаных мыслях Ленке. «Конечно, — озаренная, восклицает она, — конечно, счастлива. Слишком счастлива». Но Штилльмунгус не дает ей долго радоваться и снова ввергает ее в беспокойство. «Теперь вы, очевидно, поспешите развестись, как только будет возможность, а до ребенка вам дела нет. Еще бы: как чудесно, когда ребенок растет без отца! Думаете вы, хоть изредка, о Клари, вашей сестре?» Эта тема неприятна Ленке, и она быстро прощается: дочери Юниора и Хильды скоро исполнится десять лет, но Ленке Яблонцаи не желает иметь с ней ничего общего; она, собственно говоря, понятия не имеет, как и на что живет осиротевшая семья Юниора. Эмма Гачари получает содержание от Марии Риккль, об этом матушка слышала, но Хильде не полагается ничего, Хильда не жена, Хильда не существует, как не существует и маленькая Клари — а ведь она ей сводная сестра, она тоже ходит сюда, в монастырскую школу. Ленке Яблонцаи — внучка Марии Риккль, и хотя она сама давно уже мать и уж кто-кто, а она-то знает, какие сложные семейные ситуации бывают на свете, однако она непреклонна; видно, дух Ракель Баняи где-то жив в ней; Ленке не желает и слышать о своей сестре Клари. Пройдут десятилетия, прежде чем она, уже на пороге смерти, в разговоре со мной выскажет слова примирения: «Ты бы уладила как-нибудь в министерстве внутренних дел вопрос насчет Клари. Мы ведь все знали, что она тоже Яблонцаи, наша сестра, и не отец виноват, что не смог ее узаконить: прабабка твоя ненавидела Хильду и делала все, чтобы та не вошла в семью, даже выплачивала содержание маме, пока та не разведется с отцом. Прошу тебя, сделай что-нибудь, чтобы она могла носить имя Яблонцаи и стала наконец законной дочерью своего отца». Тетя Клари только рассмеялась, когда я ей об этом рассказала, и ответила: спасибо, она обойдётся. Все свои детские годы она страдала из-за семьи Яблонцаи, и не хватает еще ей стать дворянкой с семейным древом от татарского нашествия именно теперь, когда это просто опасно.
