Иэн Бэнкс - Мертвый эфир

— Уже сделано. — Я дошел до того, что уничтожил свою карту со всей существовавшей на ней информацией, которая могла бы меня изобличить, — Хотя теперь, конечно, понадобится немедля стереть и нынешний твой звонок. Знаешь, Селия…

— Что, Кеннет?

— Спасибо тебе. Ты была неподражаема. И спасла мою никчемную жизнь.

— С превеликим удовольствием.

— Я люблю тебя.

— Как, все еще? Ты уверен?

— Я люблю тебя.

— Ну… Спасибо, Кеннет.

— А что будет теперь?

— Мне придется заплатить какую-то сумму нашей прежней горничной, чтобы возместить ей ущерб, вызванный незаслуженным увольнением.

— Это не совсем то, о чем мне хотелось узнать.

— Само собой.

— Значит?

— Значит, жди.

— Чего?

— Пакета, звонка, да?

— Выходит, я увижу тебя снова?

— Я прямо-таки слышу, как ты сейчас улыбаешься. Да, мы увидимся.

— Прекрасно, детка. Но увидимся ли мы опять и после того, следующего раза?

— Будем надеяться. Ты ведь понимаешь, наверное, что теперь все станет по-другому, правда? То, прежнее, уже никогда не вернется.

— Знаю. Но может, все станет еще лучше.

— Знаешь, Джон начал официальную процедуру развода. И почти все время теперь проводит в Амстердаме.

— Стало быть, мы сможем увидеться скоро?

— Мне все еще следует соблюдать осторожность, но, думаю, ждать следующей встречи нам осталось недолго. А теперь извини, у меня дела, надо бежать.

— Прости меня, Селия, за то, что навлек на нас такие неприятности.

— Ничего, все обернулось к лучшему. Но постарайся так больше не делать.

— Обе…

— Я побежала, любимый.

— …щаю. Эй, постой, ты сейчас сказала…

В шотландском суде присяжных существует, насколько я знаю, уникальная разновидность вердикта, свойственная только шотландскому праву, несмотря на то что вот уже три столетия наша страна во всех других отношениях полностью объединена с остальными частями Соединенного Королевства. Вердикт этот таков: «Вина не доказана».

Это значит, жюри присяжных не хочет зайти столь далеко, чтобы объявить: «Не виновен!» Просто сторона обвинения не сумела доказать вину убед ительно. Забавный вердикт, потому что он все равно позволяет вам выйти из зала суда свободным человеком, не отягощенным судимостью (при условии, разумеется, что вы не успели обзавестись ею раньше), хотя люди — и ваши друзья, и родственники, и просто знакомые — будут до конца вашей жизни время от времени вспоминать о вынесенном вам двусмысленном вердикте, и его неопределенность еще не раз вам аукнется.

Законодатели предпринимали попытки ввести бинарную оценку вины подсудимых «Виновен» — «Невиновен», но, я думаю, зря. Случись мне оказаться в числе присяжных, я ни за что на свете не согласился бы на вердикт «Вина не доказана» в отношении подсудимого, которого считал бы виновным, однако, с другой стороны, с удовольствием вынес бы половинчатый вердикт в отношении парня, которого иначе пришлось бы признать невиновным, но которого следовало проучить с помощью средства, о котором теперь идет речь. Ведь на самом деле такое решение жюри является вот чем: полунаказанием, своего рода предупреждением или условным освобождением от наказания, причем, что примечательно, назначаемым не судьей, а заседателями, то есть обыкновенными членами общества. Думаю, уже только одно это служит достаточным основанием, чтобы сохранить такой вид вердикта.

Вот уже который месяц я ломаю голову: а не его ли мысленно вынес мне Джон Мерриэл на том судебном процессе, что состоялся у него в голове? Наверняка же у него оставались подозрения, что за мной что-то еще числится, может, даже за мной вместе с Селией.

Не знаю. Никак не могу решить.

Не доказано. Ладно, хоть так.

Чем больше вдумываешься, тем сильнее начинает казаться, что этот странный шотландский вердикт подходит практически ко всем жизненным ситуациям, а не только к той, для которой он сперва предназначался. Вся моя карьера на радио, например, почти идеально подходит под определение «Вина не доказана». (Конечно, когда меня множество раз прогоняли с работы, в моих ушах неоднократно звучало «Виновен», но в целом выражение «Вина не доказана» подходит куда лучше.) Шотландия… определенная автономия в рамках Объединенного Королевства — это что? Становится она более британской? Или более европейской? Не доказано.

Или взять Селию и меня. Не доказано.

Я так и не дождался ни обещанного пакета, ни телефонного звонка. Вместо этого мы решили начать видеться прилюдно. Для первого раза Селия предложила встречу в Британском музее, в зале нереид[136]. Это произошло в марте. Мы как бы невзначай натолкнулись друг на друга прямо перед огромным белым сооружением, возвышающимся подобно величественному памятнику эпохе колониального грабежа. Обменялись взглядами, кивками и рукопожатиями, а затем прогулялись до расположенного здесь же, в музее, кафе. Она спросила, как я, а я ответил, что понемножку прихожу в себя. Она извинилась за поведение мужа, который так сильно меня ударил, а я попросил меня простить, что явился с визитом без приглашения хозяев. Мы говорили так, словно разыгрывали спектакль, а затем простились, снова обменявшись рукопожатиями. При этом в моей руке, а затем в кармане незаметно оказалась сложенная в несколько раз записка, — и на следующий день мы встретились в «Сандерсоне». Причинное место сильно болело. У меня, конечно, не у нее. Но все равно получилось потрясающе.

Мы стали встречаться чаще, это продолжалось всю весну и все лето, бракоразводный процесс потихонечку продвигался, мистер Мерриэл почти не покидал Амстердама и занимался делами оттуда, а его новая любовница просто цвела.

На людях мы встречались в качестве друзей. Наедине, что случалось реже, — в качестве любовников, каковыми всегда и являлись.

Однажды в июне, когда мы выходили из бара, Селия поцеловала меня в щеку, а на следующей неделе слегка коснулась губами моих губ, выходя из такси, на котором я подвез ее домой после ужина в ресторане. Спустя две недели мы танцевали в «Крути» и при этом целовались уже открыто, а затем, перейдя в «Ретокс», продолжали целоваться в полутемном закутке, где стоял наш столик. И только в конце июля она пришла ко мне на «Красу Темпля» и осталась там; так я впервые провел с ней всю ночь и наконец смог проснуться с нею утром в одной постели. При этом мы ни разу не заметили, чтобы за нами кто-то следил. Но кто знает — лучше было не рисковать.

Я до сих пор побаиваюсь, что однажды Мерриэл очнется и неким образом осознает, что мы с Селией были любовниками еще в те времена, когда он это лишь смутно подозревал, и захочет, хоть с опозданием, отомстить, однако Селия, кажется, остается на сей счет совершенно спокойной.

— Джон считает меня чересчур правильной и даже повернутой на честности, — сказала она мне, — То, что я заплатила уволенной им горничной и увиделась с тобой, чтобы извиниться за его поведение, кажется ему лишь забавными симптомами моей болезненной, маниакальной привязанности к его особе. Он думает, я встречаюсь с тобой, чтобы досадить ему, намеренно или подсознательно претворяя в жизнь его неоправдавшиеся подозрения, и все лишь для того, чтоб его наказать. Он верит, будто происходящее между тобой и мной на самом деле касается только нас с ним, это тешит его самолюбие. Он, стало быть, полагает, будто я обманываю саму себя относительно мотивов, побудивших завязать с тобой отношения, и это ему даже нравится.

Я нахмурился:

— Ты уверена, что все так и есть?

— Ну разумеется. Я легко могу проследить его мысли и знаю, как повернуть их в ту сторону, в какую мне нужно.

Я обдумал ее слова, и в мою голову закралось страшное подозрение:

— Надеюсь, ты не умеешь делать того же со мной, правда?

Селия негромко засмеялась, пожала мне руку и сказала:

— Как ты мог подумать?

Мне так и не удалось получить от нее определенного ответа.

Как бы то ни было, нам, похоже, действительно больше ничего не грозит, но кто знает… Не доказано.

Другой причиной моего беспокойства стало то, что нашим с Селией отношениям неизбежно предстояло очень сильно измениться, поскольку прежде мы как пара являлись страстными любовниками и ничем больше, эдаким двуединым сексуальным отклонением от нормы, чудом природы, прекрасным и редким, способным, возможно, существовать лишь в изысканной тепличной атмосфере эпизодически следующих один за другим гостиничных номеров, благоухающих запахом лилий, но абсолютно непригодным к иной жизни, к повседневности мирских забот, посреди которых сей изысканный цветок вполне мог захиреть и засохнуть, не вынеся ничем не примечательного существования. А вдруг нам больше нечего сказать друг другу, кроме того, что мы уже сказали, когда наш ум и наши тела растворялись в окружающей темноте? Наверное, у каждого имелись какие-то свои пристрастия и антипатии, о которых другой даже не догадывался, потому что до сих пор им не было возможности проявиться, ведь мы встречались от случая к случаю и проводили вместе совсем мало времени, да и то в пьянящей тропической жаре апартаментов, где мы, отгородившись от реальности, были слишком заняты сексом  чтобы выказать себя с какой-либо другой стороны и узнать друг друга получше.