Иэн Бэнкс - Мертвый эфир
— Я не идиотка! — взорвалась Селия, — Я не какая-то глупышка! Я все прекрасно понимаю. Mon dieu![134] Я думала, я наивно полагала до сегодняшнего дня, что я не вовлечена в такие дела, — она мотнула головой и сделала жест рукой в мою сторону, — и считала, что готова оставаться с тобой на таких условиях, хотя и знала, чем ты занимаешься, во что превратился!
Мерриэл тряхнул головой и нервно одернул манжеты, он явно чувствовал себя несколько неловко, хотя самообладание и вернулось к нему.
— Мы так жили всегда, Сели. Ничего не изменилось.
(И когда вместе с искоркой надежды умерла и еще одна частица меня самого, я подумал: «О нет! Только не это, он называет ее Сели, использует то же самое уменьшительное имя, что и я!»)
Она стиснула выставленные вперед кулаки и тряхнула волосами.
— Я не выходила замуж за это! — проговорила она, и ее голос исказился от возбуждения, которое она усилием воли пыталась подавить, — Я выходила за тебя. Брала в мужья человека, который вытащил меня из дурного места, увел от дурных людей, спас от всего дурного, что имелось во мне самой; я шла за человека, который дал мне почувствовать себя желанной и защищенной, — Она сделала шаг назад. Затем, выпрямившись и расправив плечи, измерила его взглядом, — А этого мне не нужно, Джон.
Он опять опустил глаза.
— Ты завела с кем-то роман, — произнес он тихо.
— Что? — переспросила она, и только то, как она произнесла это одно-единственное слово, выдало, что ее родной язык французский, а не английский, причем такое случилось всего в третий или четвертый раз с тех пор, как мы встретились.
— У меня есть фотографии, даже видеозаписи, — проговорил он, не поднимая глаз, — Затем посмотрел на меня, потом на Кая.
Она уставилась на него. И медленно покачала головой.
— У тебя нет ничего, — сказала она тихо.
Последовало молчание. Я расслышал, что где-то в темной гулкой дали, там, где пахнет сыростью и плесенью, медленно и едва слышно падают какие-то капли. И Селия повторила:
— Ничего, кроме твоей паранойи.
Он взглянул на нее. Она опять тряхнула волосами.
— У моих подруг, — произнесла она медленно, — есть любовники, мужья и братья, иногда мы встречаемся вместе, и тогда кто-то из них может подъехать чуть раньше меня или чуть позже. И не воображай, что если кому-то удалось сфотографировать меня в ресторане рядом с незнакомым мужчиной, это непременно означает, будто у меня с ним роман. Пусть эти люди останутся за пределами твоего воспаленного воображения.
Мерриэл перевел взгляд с нее на меня.
Селия нахмурилась и снова обернулась в мою сторону.
— С ним? — спросила она и рассмеялась. Затем встала лицом ко мне и перестала смеяться, приняв серьезный вид. — Мистер Нотт, вы уж не обижайтесь, но я могла бы выбрать кого получше.
— Извинения приняты, — сумел я просипеть, превозмогая боль.
Селия вновь повернулась к супругу:
— Ну, покажи-ка мне, покажи свои доказательства.
Мерриэл только улыбнулся в ответ, но улыбка вышла натянутой, и тогда даже мне стало понятно то, что она интуитивно чувствовала с самого начала: у него действительно на нее ничего нет, он пытался выудить у нее признание с помощью одних только голословных обвинений.
Селия пристально посмотрела на мужа, и ее взор стал ледяным. Впрочем, «ледяным» — это еще мягко сказано, до абсолютного нуля оставались жалкие доли градуса. Взор этот пробудил во мне страх божий, а ведь меня он задел только краем. Мерриэл, на котором он сфокусировался, сумел каким-то образом его вынести — видимо, в силу выработавшегося за годы их совместной жизни некоторого иммунитета, — но не без потерь. Некая придурковатая часть меня, явно не слишком-то сильно связанная с моими почти раздавленными и все еще чертовски сильно ноющими яичками, готова была чуть ли не пожалеть мерзавца.
— Я оставалась тебе верной женой, — заявила Селия спокойным голосом, в котором звучали разом и самообладание, и абсолютная уверенность в себе. — Я всегда была тебе верна! — И тут голос ее дрогнул.
И, черт возьми, даже я ей поверил. Я готов был подняться в суде или выйти на ристалище и до последнего своего дыхания клясться, что эта женщина есть наивернейшая из жен и что предполагать нечто иное — значит оболгать ее самым бессовестным образом.
Некая часть меня нашла самое время задаться вопросом, каким образом ей удается подобное, и именно тогда до меня дошло: очень может быть, дело в тех самых ее абсолютно бредовых идеях. Может, в данный момент она свято верила, что она добродетельная супруга, ибо в другом мире, связь с которым она ощущала столь остро, она таковой и являлась? Так что она говорила не столько от своего лица, сколько от лица Селии, находящейся по другую сторону трагического разлома в ее жизни, той Селии, что осталась безупречной женой, которой никогда в жизни не приходилось никого обманывать, той Селии, которая с полным правом могла утверждать, что всегда оставалась верной своему мужу.
— А можешь ли ты сказать мне то же самое, Джон? — Теперь голос ее прозвучал гулко, словно эхо в долине, и так печально, как стучат комья земли, ударяясь о крышку детского гроба.
Мерриэл встретился с ней взглядом.
«Кап, кап, кап» — звучало вдали. Я тяжело дышал, мое пересохшее горло конвульсивно сжималось. Запах смерти и фекалий уже не так сильно раздражал, как раньше, — но, скорее всего, лишь оттого, что я к нему немного привык. Наконец Мерриэл произнес:
— Конечно, сказать это могу и я, Селия.
Последнее оставшееся на шкале Кельвина деление выше абсолютного нуля, печально всхлипнув, растворилось в окружавшей нас темноте.
— Не обращайся со мной как с дурочкой, Джон, — потребовала Селия (если бы горному леднику вздумалось заговорить, его голос зазвучал бы именно так, и то был бы голос самого древнего, самого обрывистого, обширного и могучего ледника, без труда перемалывающего в песок базальтовое ложе; словом, самого величественного ледника в нашем гребаном мире — конечно, после того, как он досконально обдумал бы все, что хочет сказать, и придал мыслям форму самых что ни на есть ледяных слов).
Мерриэл закашлялся. Я даже не сразу понял, что для него это просто повод отвести взгляд и дать себе передышку, прежде чем вновь встретиться глазами с Сели, да и то для этого ему потребовалось страшное, совершенно изматывающее усилие воли.
— Ты…
— Я хочу развода, Джон.
Вот это да! Бомба!
Мерриэл моргнул. Они оба в течение нескольких секунд смотрели друг другу в глаза. Он, сидя вновь на крыле «бентли», болтал ногой в воздухе, не отдавая себе в том отчета, а она глядела на него сверху вниз взглядом, все еще исполненным ярости.
Мерриэл посмотрел на меня, на Кая, на двух других парней, прежде чем снова взглянуть на Селию.
— Не думаю, что сейчас подходящее…
— Нет, мы станем говорить об этом здесь и сейчас, — возразила Селия. — Сегодня ты привез меня сюда полюбоваться нынешним зрелищем и тем изменил наши правила. Ты поставил камеры наблюдения у меня дома! — Ее голос почти дрогнул, у нее чуть не перехватило дыхание, и она поспешила сделать глубокий вдох, чтобы успокоиться, — Так что твой бизнес и наш брак соединились, — продолжила она, — они теперь суть одно. Повторяю: мне нужен развод.
Мерриэл скрипнул зубами.
— Нет, — сказал он.
Селия не отреагировала. Боже милостивый, эта женщина возвела источающее угрозу молчаливое спокойствие в степень высокого искусства. Мерриэл мог быть хорошим боссом преступного мира, но из Селии получился бы просто потрясающий.
Мерриэл откашлялся и снова поднял голову, чтобы взглянуть на нее.
— Нет, Селия, это я хочу развода.
Она немного склонила голову набок.
— Его хочешь и ты, да? — Теперь ее голос прозвучал достаточно нейтрально, но чувствовалось, что в нем в любую минуту может возникнуть угрожающая или обвиняющая интонация.
— Да, мне нужен развод, — Мерриэл улыбнулся слабой и какой-то нездоровой улыбкой, — Я не люблю слово «вдовец», Селия, поэтому, надеюсь, ты окажешься максимально сговорчивой, настолько, насколько я захочу.
Она хмыкнула, издав быстрый, конвульсивный смешок.
— И что же ты хочешь этим сказать?
Теперь Мерриэл выглядел до заурядного хмуро.
— Хочу сказать, что моих денег ты не увидишь.
Она столь искренне изумилась, что даже открыла рот от удивления. Ну просто челюсть отвисла.
— Мне вовсе не нужны твои деньги, Джон, — сказала она ему. В голосе ее появилась такая нотка, будто до нее вдруг дошло, что она все это время разговаривала с большим ребенком, — Я совсем не жажду их получить. Я вышла за тебя не из-за денег. Плевать я на них хотела тогда, плевать мне на них и теперь. Береги денежки и получай развод.
Теперь она глубоко дышала. Плечи под широкой черножелтой курткой ходили ходуном. Когда она произносила последние несколько фраз, голос ее начал дрожать, чувствовалось, что она едва сдерживается.
