Константин Лагунов - Больно берег крут
И вдруг эта статья Бакутина в «Правде» — объемная, доказательная, наступательная. Все наболевшее выплеснул на всю страну Гурий Бакутин. Да так ли вовремя, так ли к месту выкрикнул, что теперь уж ни отмахнуться, ни увернуться Румарчуку от бакутинских проектов. «Правда» еще не долетела до Туровска, как позвонил министр: «Немедленно продумайте. Обсчитайте. Входите с конкретным предложением». Того же потребовал и Боков. И опять не миновать бакутинского выкрика. Напиши такую статью, пусть еще более резкую и нетерпимую кто-то другой, Румарчук наверняка отнесся бы к ней куда спокойней. Но Бакутину подобную выходку начальник главка простить не мог…
Румарчук успокаивающе потирал плоскую неширокую грудь, разминал, небольно пощипывал дряблое тело вокруг левого соска. Ко всем благоприобретенным болячкам недавно прибавилась еще одна — остеохондроз. Ничего страшного не сулила как будто, но беспокойства от нее — сверх меры. Нальются плечи такой болью, что, проснувшись от нее ночью, Румарчук без стону не может ни поворотиться, ни приподняться. Бывает, боль из плеч переползет ниже, и тогда будто тонкими длинными иглами прокалывают грудь, все ближе подбираясь к сердцу, и обеспокоенный Румарчук призывал на помощь врача. Тот был многоопытен, но стар и труслив: настороженно и многозначительно покашляв, укладывал пациента в постель, запрещая ему даже шевелиться до тех пор, пока не сделают кардиограмму. Потом следовали неизменные советы: разгрузиться, соблюдать режим, не нервничать, больше бывать на воздухе и так далее.
Кто же в наш век не знает, что надо поменьше нервничать и волноваться? Однако чужие нервы мало кто щадит, дергают друг друга, громоздят на ровном пирамиды и сами же карабкаются на них, таранят и расшибаются. Любую пустяковину надо согласовать, утвердить, узаконить. Надо доказывать бесспорное, утверждать очевидное. И на все нужны нервные клетки. А помощники… Ждут. Вот и балансируй, поспевай, предугадывай и тащи на плечах большую часть прироста союзной нефтедобычи, выходи за девять лет на такие рубежи, на которые мудрый, хваленый, организованный капитализм не вскарабкался бы и за четверть века…
Начав с нуля, сибирские нефтяники за пять лет обошли Баку, через пятилетку они, наверное, дадут половину союзной нефтедобычи и решающая доля в этой половине будет за Турмаганом. До попутного ли газу тут? Надо быть круглым идиотом, отъявленным карьеристом, чтобы взвалить на перетруженные плечи еще не вставшего твердо на ноги сибирского нефтяного исполина новую, тягостную ношу. Если бы этот непосильный груз Бакутин принял на себя — черт с ним! Пусть надрывается, геройствует, ставит под заклад собственную голову: вольному — воля, спасенному — рай. Но чтобы превратить попутный газ хотя бы в простейшее топливо и разумно его сжечь — нужны не только миллионы рублей, но и уйма времени, масса сил, которых, хоть на куски порвись, — не хватало и на главное.
Приплюснутый круглый фаянсовый чайник опустел. Круто запрокинув его над чашкой, Румарчук глядел, как по капельке вытекает из носика темная, тяжелая, будто ртуть, жидкость. Сперва капли падали одна за одной, потом потекли реже, реже и, наконец, иссякли.
— Все, — скорбно вымолвил он.
Влил в рот глоток теплой горьковатой жидкости, причмокнул.
— И верно: остатки — сладки.
Упер локоть в столешницу, положил на ладонь подбородок. «Как некстати это. И что неймется Бакутину? Дел — выше головы. Нерешенного — на четверых взвали, не выдержат. Товарный парк, трубопровод… Мало. Хочется в пропасть заглянуть, свеситься туда. Ах, Гурий Константинович, великорусская страдальческая душа. Поберег бы себя хоть для сына…»
Прикрыл глаза, но не от дремоты, с закрытыми легче и спокойнее думалось.
«Есть упоение в бою… Есть. Только драться тебе, Бакутин, придется с ветряными мельницами. Мы твою идейку и поддержим и утвердим, и похвалить тебя не забудем…»
— Каково? — спросил пустоту, улыбнулся самодовольно. — Без противника — ни боя, ни победы. И триумфа — никакого…
Он прекрасно знал экономические возможности страны, уровень современной отечественной нефтехимии и многое другое, от чего зависело превращение бакутинской идеи в газоперерабатывающие заводы, продуктопроводы, химкомбинаты, газовые электростанции и… Нужны миллиарды рублей.
Нужна валюта. Нужны строительные материалы, вольные рабочие руки, опыт, научно-техническая база. Хорошо бы хоть в десятой пятилетке надкусить этот пирожок…
Завтра он предложит «Правде» свою статью о комплексном использовании природных богатств Западно-Сибирской низменности, добрым словом помянет в ней бакутинскую идею переработки попутного газа, предложит кое-что от себя — деловое, разумное, выполнимое. В таком же духе будут составлены и послание министру, и записка Бокову.
Румарчук представил изумление и растерянность Бакутина и неожиданно пожалел его: «Дурак. Ни себе, ни людям покою»…
Ровно в девять утра в кабинете начальника главка собрались пять его заместителей, секретарь парткома и председатель обкома профсоюза нефтяников.
— Ну что, товарищи, — как всегда, деловито и четко заговорил Румарчук, — пора отсылать списки представленных к правительственным наградам. Пройдемся накоротко последний раз и с богом…
Пока обсуждали представленных к званию Героя Социалистического Труда, Румарчук одобрительно высказался по поводу бакутинской статьи и, между прочим, походя, о самом Бакутине. Горячий. Дерзкий. Упорный. Но… не отесан, плохо управляем, анархист в делах и в личной жизни…
— К сожалению…
— Точно…
— Очень метко… — дружно подхватили партийный и профсоюзный деятели и припомнили особняк, Нурию, драку с Сабитовым.
— Как из горкома вывели, он вроде попритих. А отошел, отдышался, опять за старое, что хочу, то и ворочу, — перекинул мостик от прошлого к настоящему профсоюзный деятель.
И сразу все затопали по этому мостику: не ладит с женой, не ладит с УБР, конфликтует со строителями, третирует Лисицына…
По крупинке-порошинке сляпали такой противовес, который легко перетянул все добродетели, что значились в короткой характеристике против фамилии Бакутина, первой стоящей в списке достойных высшей награды Родины — ордена Ленина. И уже как само собой разумеющееся, без обсуждений и голосования, Румарчук вычеркнул фамилию Бакутина и после долгой, тягостной паузы вписал ее в список представляемых к ордену «Знак почета». Он был уверен: наверху непременно заинтересуются — почему первооснователь и начальник крупнейшего нефтепромыслового управления представлен к такой награде? Тогда можно вспомнить былые прегрешения строптивого турмаганца, повздыхать, посочувствовать. Наверняка после этого Гурия Бакутина вовсе не окажется в списках награжденных.
Так оно и случилось…
Глава десятая
1Взъерошенными и озябшими показались Тане зеленые деревья в снегу. Обваренные морозом листья потемнели, скорчились, шуршали и позвякивали на ветру, бесшумно осыпались в сугроб, и тот из белого становился чешуйчато-пятнистым. Под подошвами сапог палые листья хрустели придушенно-глухо, как мелкие ракушки.
Серое небо осыпало город редкими жесткими снежинками, похожими на песок. Подхваченные ветром, белые песчинки лезли в рукава и за отвороты старенького демисезонного пальто, больно стегали лицо. Таня прятала его за вздыбленным воротником, зябко сутулясь и поводя плечами. Противный, мерзкий холод гнездился внутри нее, студил кровь и душу.
Ей вдруг подумалось, что она очень похожа на эту вот прихваченную ранней стужей зелень. Мысль понравилась, взволновала, окатила тихой сладостной грустью. И сразу потеплело внутри, окружающее стало восприниматься без раздражения, а в памяти вдруг всплыла пушкинская строка: «Мороз и солнце, день чудесный», потянула за собой соседнюю, за ней следующую. Таня уже спокойно глядела на подмороженные потемневшие листья под ногами, не прятала лица от колкого встречного буранца.
— Те-е… Та-а… — плеснул в спину рваный мальчишеский вскрик.
Зацепил, придержал, и едва Таня замедлила шаг, как тут же вцепились в нее маленькие цветные варежки и она увидела счастливое румяное лицо Тимура. Подхватила его на руки, расцеловала в щеки.
— Здравствуй, Тимурчик!
Подошел разгоряченный ходьбой Бакутин в длиннополой кожаной куртке, туго перехваченный по талии широким поясом, с непокрытой головой.
— Здравствуй, Танюша! — легонько потискал в жаркой ладони холодные пальчики. — Только тебя нам и не хватало.
— Правда? — обрадованно улыбнулась.
— Святая. Так, Тимур?
— Ага.
— Я, старый дурак, все жду, когда наконец Татьяна Львовна соблаговолит навестить своих родичей, а…
— Виновата, Гурий Константинович. Не сердитесь. Когда-нибудь объясню, вы поймете…
