Константин Лагунов - Больно берег крут
Крепко поддерживая девушку под руку и сбоку засматривая ей в лицо, Бакутин говорил:
— И все-таки мне непонятно, почему ты сторонишься нашего дома. Здесь не только родственниками или друзьями, просто знакомыми дорожат. А тут… что за причина?
— Никакой, Гурий Константинович. Просто мне кажется… по-моему, у вас в доме много… ну, как бы это выразить… много… поддельного, и оттого, что я понимаю это, и вам и мне будет неприятно.
— Хорошо, — просветленно улыбнулся Бакутин.
— Что хорошо?
— Что ты сохранила бунтарскую черту в своем характере. Прямодушие — самая редкостная и потому самая прекрасная черта. Позволь мне отплатить той же монетой. Хоть издали, но я наблюдаю за тобой с тех пор, как узнал, что ты здесь. Тебе надо менять среду. Не сердись. Понимаю: и машинистки, и официантки, и массажистки — нужные люди, не лучше и не хуже прочих. И все-таки я лично пошел бы копать землю, таскать мешки, чистить навоз, но не стал бы бегать с подносом по ресторану. Разумеется, тут дело вкуса, характера. Может быть, десятка два лет спустя, когда наша обслуга обретет индустриальные крылья, я пересмотрю свои позиции, но пока… Тебе надо не блох давить на пишмашинке, а либо в институт, либо — в рабочий коллектив, овладевать профессией, становиться вровень с теми…
— Кто вышел строить и месть в сплошной лихорадке буден… — договорила Таня словами Маяковского.
— Да, — серьезно подтвердил Бакутин. — Да, — повторил громче, с каким-то непонятным, неприкрытым вызовом. — Могу послать тебя на курсы операторов…
— Нет. Хочу поближе к машине, чтоб управлять, двигать, повелевать… Шофером бы…
— Не женское дело, — резко и безапелляционно отклонил Бакутин. — Блажь. Прихоть барыньки… Прости. Женщина обязательно должна быть красивой, мягкой, нежной. В кабине самосвала, на наших дорогах, в шоферском окружении… надолго этих качеств не хватит.
— Понимаю. Но экономистом, оператором…
— Шагай на курсы крановщиков. Видела кран? Какая махина! Силища! А кнопку нажал — покорилась. Да и строители — народ хоть жестковатый, зато спаянный, добрый, трудолюбивый. Поработаешь, институт заочно закончишь. С такими крыльями потом…
— Все хотят окрыленности, высоты, а жизнь…
— Жизнь, Танюша, — это стихия. Анархия страстей, нагромождение нелепых, роковых случайностей. И только настоящий человек способен стать стержнем этого хаоса, сплотить, организовать, нацелить. И дойти. Главное — дойти. Даже если ради этого ему понадобится семь раз перекроить, перешить себя.
— Все бы вам поперек да наперекор.
— Именно!
— А зачем?
— Если б люди только по гладкому да под гору, мы бы до сих пор каменными топорами орудовали. Да и велика ли радость щепой по течению? Вот когда поперек, наперерез, с ветерком… Согласна?
— Согласна… в крановщицы…
2Не думал Остап Крамор, что этот первый семейный ужин-экспромт получится таким веселым, искристым и приятным. Пока Бакутин и Таня знакомились с семейством Крамора — пожаловала вся «мехтроица» — Егор, Ким и Аркадий, а следом, бог знает кем и как оповещенные, появились Даша с Люсей, и нежданно-негаданно разгорелся шумный, озорной, лихой сабантуй, с песней, с пляской, с каламбурами! И хотя Остап Крамор к спиртному не притронулся, пил только клюквенный сок, все равно он с неподдельным увлечением и весельем пел и плясал, и шутил.
Гостей провожали всей семьей. Молодежь сразу отпочковалась от провожатых, зато Бакутина с сыном Краморы проводили до самого дома.
На обратном пути Остап вызвался показать своим ночной Турмаган, повел их, не спеша, по улицам и переулкам, мимо затихших строек, рассказывая по пути, что тут было и что будет.
— Ты тут как… — жена замялась, подыскивая нужное слово.
— Гензаказчик, — помог Крамор. — Здесь каждый чувствует себя хозяином. Начиная с Бакутина и…
— Кончая вот этим, — насмешливо проговорила жена, указывая взглядом на пьяного, беспомощно и безнадежно привалившегося спиной к забору. Глаза у него полузакрыты, голова спелым колосом клонится.
— И он — хозяин. И он — человек, — задетый ненароком за больное, загорячился вдруг Крамор. — Причем, и так зачастую бывает, замечательный человек. Выпадет в месяц один выходной. Ни семьи, ни дома. Скинулись друзья по бригаде или по общежитию. Белой вороной не хочется быть. Да и вынужденное холостячество, бродяжий неуют… Вот и… по морям, по волнам…
Жена уловила горечь в голосе Крамора и поспешила отвлечь его от еще не зарубцевавшейся раны, принялась расспрашивать о Бакутине. Крамор угадал ее маневр, но охотно поддался на уловку и начал в подробностях живописать первую встречу с Бакутиным.
— Хорошо тут, — неожиданно сказала дочка, — свежо и весело.
Вечер и в самом деле был хорош. Ветер унялся, кончился снегопад. Лишь редкие, крупные снежинки еще пятнали подсушенный морозом ночной воздух. Молодой снег хрустел и поскрипывал весело под ногами, искрился в свете ярких фонарей.
Город еще не оформился, черты его были расплывчаты, контуры смещались, двигались, на всем и всюду — следы незавершенности, спешки, случайности. Оледенелые кочкастые тропы вместо тротуаров, всюду обломки бетонных плит, битый кирпич, какие-то железки, камни, бревна, мотки проволоки. Проезжая часть улиц походила на вспаханную полосу: глянцево блестели влажные глыбы вывороченной земли, желтели комья торфяника, черным казался смешанный с земляным крошевом снег.
И все-таки это был уже город. Шесть пятиэтажных домов опоясали пятый микрорайон. В нем — бетонные тротуары, ажурные фонарные столбы, высокие витрины будущих магазинов, в глубине, под прикрытием стоквартирных пятиэтажников, сверкал краской и стеклом теремок детских яслей.
Да, это был город. По улицам хотя и медленно и натужно, а все же двигались современные, большие автобусы. Качались, скрипели, буксовали, но шли. На остановках их ждали шумные толпы, приступом набивались так, что не закрывались дверки. Но и людская толчея на остановках, и трещащие, стонущие от перегрузки автобусы, и ослепительно яркие огни уличных фонарей, и торопливый ход усталых парней в куртках, ватниках, брезентовках, и спешащие на покой самосвалы, краны, трубовозы, тягачи — тоже усталые, распаленные, заляпанные грязью, — все это был уже город.
Остап Крамор провел жену с дочкой и по кривым, глухим улочкам старого Турмагана, мимо заснеженных балков, кособоких насыпушек, мрачных землянок, и сквозь строй схожих двухэтажных брусчатых домов первого микрорайона нефтяников, и снова вывел к пятому микрорайону.
Здесь и случилось невероятное…
Этот раскорячисто шагающий впереди грузный, чуть сутуловатый мужчина в болоньевой куртке чем-то зацепил внимание художника. Тот разглядел давно не стриженные космы на крутом затылке, литую багровую шею, широченные покатые плечи, чуть прогнутую могучую спину и…
— Я сейчас, — пробормотал он.
Легко нагнал, обошел мужчину в куртке, глянул ему в лицо и едва не вскрикнул, узнав Крота. Всего раз, издали, видел он его лицо у полыньи — могилы Ивана Василенко. Только раз. Но запомнил на всю жизнь.
Почуя чужой пронзительный взгляд, Крот дрогнул, исподлобья глянул на Крамора, но не узнал его: тот катящийся с пригорка, орущий человек был бородат, испит и тщедушен.
— Нет ли огоньку? — по-свойски спросил Крамор, доставая из кармана сигареты.
— Отцепись, — угрюмо буркнул встревоженный Крот и прибавил шагу, почти зарысил.
Крамор метнулся к жене. Скороговоркой выпалил:
— Это убийца Таниного мужа. Не теряй меня. Собирай народ.
Заслышав торопливые шаги за спиной, Крот резко обернулся и, угадав неладное, бросился бежать к проему между двумя строящимися домами.
— Сюда! Помогите! — закричал Крамор. — Держите! Это убийца. Бандит!..
Задохнулся, оборвал крик и, не раздумывая, с разгону нырнул в темный проем. Оглушительный удар в голову оторвал Крамора от земли, кинул плашмя на кучу щебня. Сознание только на миг покинуло его, он тут же вскочил, увидел далеко впереди темную пригнутую спину и кинулся следом. Подобранный и легкий, он быстро настигал Крота. Тот вдруг остановился, развернулся лицом к Крамору, выхватил нож. Крамор встал, загнанно дыша. Их разделял кусок кочковатой, заснеженной земли в какую-нибудь сажень длиной. Крот угрожающе согнулся, держа на отлете руку с ножом, и расстояние меж ними уменьшилось.
— Пшел, сука! — рыкнул Крот и двинулся на Крамора.
Надо было спасаться, бежать, но захлестнувшая художника бешеная ненависть не пустила. Не думая, что и как будет дальше, Крамор подхватил с земли обрезок тонкой трубы, занес его над головой и тоже шагнул навстречу бандиту.
За спиной послышались голоса. Сюда спешили люди. Еще минутка, чуть-чуть, и этот выродок уже не скроется, как тогда на заснеженной Оби.
