Роберт Стоун - Дамасские ворота
— Страх и ярость. Это все, на что я способен.
— Ты хороший любовник.
— Господи помилуй! Никто еще не говорил мне такого.
— Странно, — сказала Сония. — Мой отец всю жизнь прожил, испытывая страх и ярость. Настоящие страх и ярость.
— У меня они тоже настоящие. Может, менее обоснованные, но настоящие. Я настоящий. Вроде бы.
— Верю. Ты сердитый и перепуганный. И настоящий.
Лукас достал бутылку.
— Уверен, у твоего отца жизнь была намного тяжелей, чем у меня. Уверен, меня бы такая жизнь в два счета доконала.
— Он тоже был слаб на слезы, — сказала она. — У него это не было по-другому. Я имею в виду, по-другому оттого, что он был черный.
— Мне это понятно, думаю, что понятно.
— Я мало бывала дома с моим стариком. Слишком была глуха, тщеславна и стеснялась его. — Не отпуская руки Лукаса, она перевернулась на спину. Тучи расступились. — Каббала говорит, что созерцать правду и не печалиться — величайший дар.
Разиэль, слушавший их разговор, сказал:
— Я собирался дать вам это. Хотел в любом случае сделать возможным для всех вас.
Глядя на него, Лукас понял две вещи. Первая: не было ни малейшего шанса, что этот хипстер мог кому-то дать созерцать правду или тень правды, кроме как в виде музыки. И вторая: в его чай что-то добавлено, какое-то сильнодействующее психотропное средство.
Старик Де Куфф с усилием поднялся на ноги.
— Тюрьма! — выкрикнул он. — Да, тюрьма! — Он опустился на колени и вырвал горсть мяты и клевера, астр и грибов, росших вокруг него. — Красота! Но это ничто.
Он приблизился к ним.
— Это не свято! — крикнул он своей немногочисленное команде. — Никакая страна не свята. Земля — место изгнания. Избавление — в сознании. Тиккун — понятие духовное. — Он подошел к ним. — Что это? — Он взял в ладони лицо Разиэля и заглянул ему в глаза. — Что в твоих глазах? — Подошел к Сонии, приподнял пальцами подбородок и, внимательно посмотрев, сказал сурово: — Не отводи глаз. И ты тоже, — взглянул он на Лукаса. Лукас не сопротивлялся, когда Де Куфф положил ладони ему на уши и посмотрел в глаза. — Искры, — засмеялся Де Куфф. — Искры. Прекрасные искры. В вас обоих. Кто сможет это отрицать? Кто, глядя в ваши восхитительные глаза, сможет отрицать это?
— Или глядя в твои? — сказала Сония.
— Это от Всемогущего. Мощь, мудрость. Искры — в смиреннейшем из вас. Они сияют.
Силы его иссякли, он снова опустился на траву.
— О чем это он? — спросил Лукас Сонию.
— Наверно, о том, что значит быть евреем.
— Понятно.
И, глядя на старика, самозабвенно подбрасывающего в воздух травы Иордана, Лукас на мгновение поверил. Чувствовался размах. Чувствовалось, как определенные люди, даже против своей воли, приобщаются к Свету при начале Творения.
Здесь, у реки, он уже больше не знал, во что верит, что отрицает. Потом он вспомнил о чае. Попытался припомнить Шма[424]. Она была очень короткой, короткой и сильной, как «Отче наш». Его никогда не учили произносить ее, он ее только слышал повсюду: «Слушай, Израиль: Господь Бог наш, Господь един есть».
Де Куфф рассмеялся. Чудесным, понимающим смехом, как смеются на американском Юге. Сказал:
— Ничего не потеряно. Избавление совершается без оружия. Это битва с самим собой. Страна — в сердце.
— Час настал? — спросил Разиэль. — Вот горы. — Он махнул в сторону вершины Хермона. — Горы Неффалимовые. Ты готов?
Де Куфф энергично — Лукас не верил своим глазам — встал и выпрямился во весь рост. Речка у его ног, казалось, прибавила мощи и скорости, в брызгах водопада сверкала радуга.
— Пусть приготовят Храм для жертвоприношения! — громовым голосом возгласил он. — Приношения мне. Благословен Ветхий Днями.
Саскатунская Роза, Сония и Разиэль подняли на него глаза в восторге. Лукас изумленно смотрел, как меняется река.
Разиэль поднялся и встал рядом со своим господином:
— Дарующий спасение царям и власть князьям, чье царство есть вечное царство, избавляющий Давида, раба Твоего, от лютого меча, открывший в море дорогу, в сильных водах стезю, да благословит, сохранит, защитит и превознесет вовек нашего Господина и Мессию, помазанника Бога Иаковлева, Небесного Оленя, Мессию Праведности, Царя Царей. Узрите его!
— Он призвал меня быть Агнцем Божьим возвратившимся, как было предсказано о Иешуа, — объявил Де Куфф. — И Он поставил меня Мессией Милостивого и Милосердного, чтобы истина была едина! И как Всемогущий Един, так едины и верующие в Него! Цари воскресли! Сосуды исправлены! Тиккун свершился!
— Аллилуйя! — закричала Саскатунская Роза.
Лукас подумал, что все бы отдал за то, чтобы верить во все это.
— Теперь мы пойдем в город, — сказал Разиэль. Голос его дрожал. — У нас нет выбора. Дабы все они поняли. Этот человек Дверь. Баб. Машиах. Второе пришествие и Махди правоверных.
— В таком случае я, конечно же, рад, что я с вами, — сказал Лукас. — Но тебе не следует позволять ему так много брать на себя. Не похож он на такого человека.
— Нет? — спросил Разиэль. — Не важно.
— А ты? — спросил Лукас. — Кто ты тогда?
— И я хотела это спросить, — сказала Сония.
Разиэль засмеялся и показал на нее пальцем, словно говоря, что она просчиталась:
— Я? Давайте отойдем поговорим. Мы трое.
Лукас внезапно вспомнил, о чем было хотел спросить его:
— Ты что-то подложил в чай, верно?
— Боже! — воскликнула Сония. — Посмотрите на реку!
Река текла вспять с той же неестественной скоростью, с какой до этого вдруг помчалась вниз, только теперь она стремилась вверх, к высокогорному озеру, откуда брала начало. Чем дольше они смотрели на происходящее, тем неоспоримей оно было. Река поднималась вспять, отступая от берегов, пока с невероятной мощью не рванулась вверх через водопад и в горы.
— Он Сильный, — заявил Де Куфф, возвышая голос. — Он Владыка Вселенной. Он Единый. Он — три великих Сефирот. Он говорит всякий день в темноте. — Де Куфф запнулся, словно забыл слова.
— Суть случившегося с Иовом, — подсказал Разиэль.
Где-то проблеяла одинокая овца.
— Суть случившегося с Иовом, — закричал Де Куфф, — в том, что Владыка Вселенной оставил его в царстве Сатаны! А царство Сатаны — это мир форм, мир вещей… Потому что всякая плоть — трава[425], — продолжил Де Куфф, обратясь к горе, — вся красота лилий есть иллюзия. Единственная красота — невидимая красота. Единственный истинный мир — мир незримый. Таким был мир первого Адама. И то, что Иордан обратил свои воды вспять, означает конец иллюзиям.
— Разиэль, — мягко спросила Сония, — ты что-то подбросил в чай?
— Не сбивай его, — сказал Разиэль. — Ему нужна поддержка.
— Разиэль? — переспросила она. — Ральф, что ты положил в чай?
— Целебные травы, — ответил Разиэль. — Травы этой горы. Иордана.
— Хватит! — крикнул старик Де Куфф. В каждой руке он держал по пучку травы с комком земли. — Подождите. Ты боишься за меня, мой мальчик? — спросил он Лукаса нежнейшим голосом. Он казался приятно удивленным и спокойным — такой обаятельный, безмятежный старик.
Больше всего, думал Лукас, ему хочется, чтобы этот старик помог ему разобраться в своей жизни, исцелил его раны, разрешил все сомнения. Но это было лишь действие чая.
— Что ты делаешь? — спросила Сония Разиэля. — Да кто ты такой, чтобы…
— Идем, — сказал Разиэль.
Кивком пригласил их следовать за собой. Взял старика под руку. Оба они улыбались.
На следующей поляне выше по течению реки он повернулся к Лукасу и Сонии:
— Хочешь знать, кто я такой, Сон?
— Что он собирается делать? — спросил Лукас Сонию. — Крестить нас? Я-то уже…
— Я с радостью, — сказала Роза. И стала расстегивать рубашку. — Я готова. С чаем все в порядке, — сказала она Сонии. — Я его заваривала.
Сония повернулась к Мелькеру:
— Зачем подсыпал в чай эту дурь, Разиэль? Ты идиот или что?
— Считай, что я Дин. Левая Рука[426]. Третий лишний.
— Ты? — спросила Сония. — Ты?
— А, да ладно. Ну подсыпал в чай чуток экса для бодрости. Тем из нас, кто незнаком с Олам ха-демут. Нашим несуфиям, которые не ведают об Алам аль-Миталь[427]. Отсталым, которые не разбираются в mundus tertius — mundus marginalis[428].
— И Преподобному дал. Ты убьешь его.
— Не давал. Нет-нет.
— Черта с два, не давал. Давал, господи боже! И Крису тоже.
— Ну, самую малость, чтобы поднять настроение.
— Я не верю тебе. А что насчет меня?
— Абулафия говорил: «Женщина сама по себе мир». К тому же в твоем чае ничего нет.
— Не хочу портить милое молитвенное собрание на свежем воздухе, — сказал Лукас. — Но довольно прохладно и мы под кайфом, в таких случаях принято говорить типа адью. Так как насчет того, чтобы закругляться? Потому что в общем…
