Михаил Балбачан - Шахта
Забытый всеми Курнаков весь день пытался дозвониться до штаба. Окончательно потеряв терпение, он лично направился разбираться с саботажниками. В переполненном народом помещении царил несусветный бардак. Какой-то человеческий винегрет, где среди субтильных девиц и интеллигентного вида товарищей толкались матерящиеся и воняющие махрой небритые субъекты в грязных робах. Два каких-то всклокоченных типа, похоже, сбежавшие из сумасшедшего дома, истошно поносили друг друга через головы остальных, не обращавших, впрочем, на крикунов ни малейшего внимания. Солидному человеку просто невозможно было протиснуться между тесно сдвинутыми столами. Курнаков опешил. Его, очевидно, не узнали. Внезапно за одним из столов он углядел свою собственную секретаршу. Она кокетливо постукивала по клавишам наманикюренными пальчиками под диктовку какого-то армянина, судя по всему, заведомого проходимца. С огромным трудом пробившись через все это столпотворение, замначальника главка наткнулся на какую-то каморку, в которой обнаружил пропавшего Слепко в плотном кольце бесноватых, одновременно орущих каждый свое. Курнаков решительно двинулся внутрь, жестоко орудуя острыми локтями.
– Товарищ Слепко, где приказ? – вопросил он тоном настолько непреклонным, насколько позволяли обстоятельства. Ему как раз отдавили ногу.
– А? Чего? – дурным голосом отозвался тот.
– Приказ! Приказ где? Ты вчера прислал мне этого, как его? Дельный работник, ничего не могу сказать, даже не ожидал от тебя. Но и он тоже куда-то пропал!
– Никак нет! Я здесь! – возник за его спиной Моголев. – Готов приказ! В полном соответствии с вашими указаниями, многоуважаемый товарищ Курнаков. Вот только согласования пока еще не все удалось осуществить. Телефон у нас тут все время занимают, прямо беда! Остался НКПС и, в общем…
– Закончил? Ну-ка, давай сюда. Перестань напирать, не видишь, кто перед тобой? – саданул он кулаком в пузо какому-то рябому типу. – Так… это уже кое-что. Это ж совсем другое дело! Телефон, говоришь, занят? Я в курсе. Это тебе так даром не пройдет, Слепко, заруби себе на носу!
– Что? – вновь среагировал на свою фамилию Евгений Семенович.
– Ничего! Пойдемте, товарищ…
– Моголев.
– Пойдем, товарищ Моголев, здесь совершенно невозможно находиться. Телефоном, в порядке исключения, воспользуемся моим. Сейчас мы это дело быстренько… Каждая минута на счету! Извольте немедленно возвратиться на свое рабочее место!
Последнее указание относилось к секретарше.
Стройка неудержимо разрасталась. Потный, красноглазый, с дрожащими от усталости и голода пальцами, Слепко как проклятый утрясал и утрясал великое множество всяческих нестыковок, обнаружившихся в его замечательном плане. Простуженный, поминутно сморкающийся Абрамсон собственноручно вносил соответствующие изменения, исправления и коррективы на ватманские листы, уже сплошь исчерченные переплетающимися разноцветными линиями. Будучи кандидатом технических наук, он обо всем имел свое собственное мнение, как правило, не совпадавшее с мнением Евгения Семеновича. В спорах, само собой переходящих на личности, участвовали все желающие, а желали, естественно, многие. Тем не менее, пусть через пень-колоду, дело у них двигалось. Неизвестно откуда взявшаяся рыжая тетка, стремительно, как ткачиха-многостаночница, перебегала от машинистки к машинистке, передавая им бумажки с дополнениями и изменениями, каждой что-то поясняя, показывая, на лету помогая сделать вклейку или вычеркнуть ненужное. За немытым, подернутым паутиной окном занималось электрическое зарево.
В двадцать ноль-ноль весьма воодушевленный замначальника главка отбыл с объемистой папкой в Москву. В то же самое время великая армия снабженцев, прочнее любой присяги связанная сетью взаимных обязательств, уже шарила по запасным путям всей европейской части Союза, воровато обмеряла сечения брусьев и длину гвоздей на неизвестно кому принадлежавших складах; или же под хрустальными люстрами коммерческих ресторанов подобострастно чокалась с разнообразными «нужными людьми», распоряжавшимися чем-то, что требовалось на сгоревшей шахте номер восемнадцать.
В изматывающих перебранках, под стук и дребезг машинок, в табачном чаду незаметно проходил час за часом, пока не раздался гнусавый рев нового гудка – подарка погорельцам от братьев по классу с соседней шахты. Это означало, что наступила полночь, и с ней – новые сутки, четвертые после пожара. Визг пил, рычание машин, крики людей – всё разом смолкло до шести утра. Слепко объявил перекур на десять минут и вышел на крыльцо, глубоко, с наслаждением вдыхая чистый воздух. На него с разбегу налетел некий Нанидзе, вроде бы один из прорабов.
– Где начальник? Где товарищ Бирюлев, я вас спрашиваю? – жутко вращая выпученными глазами, закричал он.
– Я за него. Что стряслось?
– Нельзя работу останавливать, вот что стряслось! Надо круглые сутки работать! Если сейчас остановить, не на шесть часов задержка выйдет, а на все десять! Прикажи, друг, рабочих опять на площадку позвать! Как человека тебя прошу. А не можешь, скажи, где начальник, я сам к нему пойду!
– Что я говорил? – победительно завизжал Абрамсон. – «Вокс попули»! Устами младенца! Ведь говорил же я вам? Видите теперь!
Слепко и сам уже понял, что прерывать работу на ночь было довольно глупо с его стороны.
– Молодец, кацо! Хорошо придумал. Вот только устали люди, весь день работали, как их сейчас опять на работу посылать? А других нет.
– Как это нет? Есть. Людей хватает, – пробасил один из участников ночного бдения, прежде помалкивавший, зато дымивший, как целое депо. – Людей уже класть некуда. А так они у нас хоть спать посменно будут. Давай, товарищ Слепко, распоряжайся!
Слепко распорядился. Через час стройплощадка забурлила вновь. Почти законченные к тому времени планы и графики потребовалось вновь переделывать, переправлять на трехсменку. Кипы отпечатанных листов отправились в корзины, машинисток сменили их невыспавшиеся товарки, и все пошло по новому кругу. Абрамсон, приколов к столу чистый ватманский лист, полностью забрал инициативу в свои руки. Теперь уже Евгений Семенович безуспешно пытался оспаривать те или иные пункты. Обнаружились богатые возможности еще большего запараллеливания технологических операций. Когда уже к утру сверстали но вый вариант, все бывшие в комнате вдруг замолчали, как бы разом поперхнувшись только что произнесенными кем-то словами. Даже злые и некрасивые от усталости машинистки пораскрывали рты. Слышно стало, как за стенкой один из проектировщиков плаксиво отчитывал другого.
– Надо бы перекурить, – пробормотал Абрамсон, – как хотите, товарищи, а быть этого не может!
– У меня вино хорошее есть, сейчас принесу, и сыр тоже есть! – с готовностью предложил Нанидзе.
– Не надо вина, давайте, кто там, самовар соорудите, что ли. Нет, Михал Исаич, не вижу я никакой ошибки. Впрочем, извольте, еще раз перепроверим, – просипел сорванным голосом Слепко.
Перепроверили. Ошибки действительно не обнаружилось. Приходилось признать, что при переходе на круглосуточный режим работы потребное на восстановление шахты время могло быть сокращено почти в три раза. Тем не менее кое-кто из присутствовавших полагал, что расчеты расчетами, а жизнь, она по-другому устроена, и надо сделать на это значительную поправку. Слепко тоже внутренне склонялся к чему-то подобному. Тогда Нанидзе, маленький, чернявый, похожий на выпавшего из гнезда грачонка, вцепился побелевшими пальцами в спинку стула, небрежно смахнул с лица непослушную вьющуюся прядь и начал вещать:
– Расчетам не верите? Ладно. Я сам не верю. А рабочему слову верите? А энтузиазму масс верите? Или – нэт?
«Вот, черт! – затосковал Евгений Семенович. – Не было печали…»
– Я тебе сейчас сделаю самую большую поправку, товарищ интеллигэнт, – это рабочий класс! Люди горят, люди готовы, а ты тут!.. – разорялся Нанидзе. Он схватил Абрамсона за ворот и тряс его как грушу.
– Да я как раз ничего, я как раз согласен… – хрипел тот.
– Что тут у вас происходит? – в дверях стоял, щурясь со сна, Бирюлев.
– А то происходит, что мы эту шахту за пять дней восстановим! Нэ веришь? За четыре дня! За три дня! Это я тебе говорю!
– Парень, ты больной? Евгений Семенович, объясни, наконец, что тут у тебя творится?
Ему объяснили. Двое прорабов, поздоровее, вытолкали Нанидзе за порог, угрожая бросить его в колодец, если сам не угомонится. Тот убежал в сторону стройплощадки, похоже, поднимать трудящиеся массы. Спор в штабе разгорелся по новой. В конце концов Бирюлев волевым решением постановил оставить новый график как есть, но увеличить общее время на три дня. Сделал он это исключительно для собственного душевного спокойствия, хотя ссылался на недостаточные сроки для затвердения раствора, а также на ненадежность смежников, особенно ремонтников. Иначе говоря, они решили восстановить шахту за семь суток, начиная с ноля часов текущего дня. Бирюлев приказал немедленно подобрать каждому прорабу по паре замов, а главное укрепить диспетчерскую, поставив туда начальником Абрамсона. Тот начал было спорить, но после того как ему пообещали персональный телефон из кабинета уехавшего Курнакова, смирился.
