Анатолий Тосс - Американская история
Марк — мое поражение, через него я познала мир, и жизнь, и себя, и это поражение со временем и с пониманием стало дороже всех моих побед, и я берегу его — чувство его, память о нем, как не берегу память ни о чем другом.
Мне позвонил Рон, он часто звонит мне на правах старого приятеля. Как ни странно, это его смешная теория тогда, давно, подтолкнула меня к моему выбору. Впрочем, может быть, теория была и не его, может, ему ее подсказал Марк, не знаю, никогда не спрашивала, а теперь уж точно не имеет никакого значения.
В любом случае он сообщил, что разговаривал с Марком по телефону, и тот сказал, что планирует приехать через пару месяцев, и попросил передать мне привет, что он, Рон, этим звонком и делает. Я вспомнила, как Зильбер мне однажды сказал, что жизнь почти всегда дает второй шанс.
Другой вопрос, захочешь ли ты воспользоваться им? — подумала я.
ИЗ СТИХОВ МАРКА
* * *
Америка притягивает тех,кто больше ни к чему притянут быть не может.Да, как-то так случилось, что я тожедавно уж не читаю нараспевни одного раскатистого гимна.Когда так долго странствуешь — не виднони флагов, ни регалий, ни орловс потрепанными временем главами,когда так долго странствуешь — годами,все как-то сглаживается...В списке городовс их конными чугунными божкамиты помнишь лишь себя,бредущего дворамиодним путем своим,которым и идешь.
Вдвоем
Мы сидим вдвоем — ты, да яв тихой, заснувшей кухне,вечер рассыпается свежестью еще не опавшего дня,чайник на газовом огне пухнети исходит топленым жаромподмоченного кипятка.Что до меня,то я вижу, как будущее вместе с беззвучным паромвыскальзывает в застывшую прореху окна.Я легко могу дотянуться до твоего плеча,вязкого, как задутая недавно свеча,но боюсь обжечься.От прикосновения становится горячане только рука, но и взгляд,оттого он скользит наугадпо другим, менее опасным предметам:капля на кране набухает и как капля дождяна лету рассыпается светом.Так же и с прошлым — его нету.Прошлое есть нелепое порождение вчерашнего сна.
Окно скрипитлишь слегка,напрягая выпуклый ветер,пальцы твои, переплетаясь,напоминают сети,в которые я заплыл из несуществующего теперь далека.Время — это мгновение, упирающееся в твои глаза.Время — это плавность грудипод легким шелком халата.Это, возможно, хрупкий привкус граната,так его рисовал на своих картинах Дали.
Время только в настоящем обретает реальность.Как эта кухня,как, прости за банальность,твое дыхание во время любви.
* * *
Думая о тебе, я вспоминаю антилопу,которую видел однажды в горах, в лесу,с пятнистой тяжелой попой,живущей отдельно от ее напряженного тела,как бы независимо, на весу.Сколько бы ты ни говорила «я люблю»,либо крича, либо шепча мне в ухо,мне мало,потому что познание через органы слухаимеет свои пределы,но, когда я закрываю глаза,я почти что чувствую прикосновение твоего тела,как чувствует зрачок на ветру проступившая слеза.
Дело в том, что признание создает ощущение интима,как запах пожухлых листьев,как чуть уловимый привкус далекого дыма,говорящий о где-то существующем тепле,впрочем, не доступном ни тем, кто рядом с тобой,ни самому тебе.Так и твое признание,будучи нематериальным, оно ускользает,и очень скоро сознаниетребует нового словесного подтверждениятвоих чувств,и, хотя я не являюсь магистром искусств,я все же могу оценить их дрожащее натяжение.
Иногда я думаю о тебе, как о запахе с тонкой кожей,и тогда, извиваясь на бесчувственной простыне,я не могу разобраться, что оке тебя останавливает на рубежереальности и памяти, потерявшейся во сне.И лишь позже,беспокойно забывшись сном,я еижу себя своим дедомили, скорее, его отцом,влюбленным в твою прабабку,и я понимаю тогда,что наша судьба имеет генетическую разгадку.
Эти строки написаны не в лирическом стиле,я пишу их как прозу,так как не хочу, чтобы твои слезык моменту нашей встречи остыли.Я хочу тронутпь губами теплые слезы, без пылизаросшего одиночества,я хочу узнать в них пророчествопьяной бабкииз нашего детстваи ее непонятно откуда взявшейся догадки,что нам друг от друга никуда в результате не деться,как никуда не деться лицу от набегающей складки.
* * *
Я просыпаюсь ночью. В темнотесознанье опознать себя не может,не ведая, кому принадлежит,какому телу, имени, стране,как Вечный Жид,оно неловко мечется. Но все жеему в укор в конце концов замрет,как бабочка на кожеруки.Своим прикосновением оноее доводит зябкостью до дрожи,и даже свет, проникнувший в окно,ее не успокоит.Параноик,сознание боится потерятьсяв причудах сна,который может свести с умасвоей реальностью.Мне снова снилась мама.Она рассказывала что-то и быласвоим рассказом слишком беззаботноувлечена,и это было странно.
Странно было то, что я не спал,хотя, должно быть, только что проснулся.я это понял по дрожанью пульса.— Ты так во сне стонал, —она сказала.— Мне снился страшный сон, —я вдруг запнулся, -что ты, ты умерла.И этот сон едва не свел с умаменя своей реальностью.
И мне так было больно,как будто тебя больше никогда...—Сейчас прошло? — она меня легонькок себе прижала, как бы обняла,И боль прошла, мне стало вдруг легко,казалось, первый раз за много лет,как будто кровь разбавил свежий снег,и даже свет, проникнувший в окно,меня узнать не смог,хоть он был яркий свет.Я повторил: — Так ты не умерла?— Какой ты глупый, ну, конечно, нет.— Но яже видел...— Просто я спала.И этот очевиднейший ответнастолько был естественным, что яоткрыл глазаи ощутил побегиз тела моего живого сна,сводящего с умасвоей реальностью.
Сознанье вздрогнуло, не в силах разобраться,куда ему нырнуть,что есть кратчайший путьв действительность.Догнать ушедший сон,казавшийся реальностью?или остаться в реальности текущей,которая еще мгновение назадс такойживущейсилойсама являлась сном?И только лишь луна своим пустым лучомего освободила,и оновошло в меня и стало разбиратьсяв структуре мозга.Видно, слишком поздноя посмотрел на лунное пятно,на этот умерщвленный свет,мгновение назад проникнувший в окноеще живым. И тусклый его след,раздавленный по пустоте стены,опять, в который раз,не снял с меня вины.
* * *
Когда б мы были счастливы,и я, проснувшись ночью, ощутил на шеетвое дыханье,и моя рука, скользнув под бесконечность простыни,впитавшей с покорностью чертытвоего тела,его влажный запах,проникнув в мои поры, растворилсяпо паутине вен,заставших в ожидании, не зная,что дать взаменза эту ласку.И коснувшись глади прохладной кожи,я распознал бы по ее чуткой дрожи,что мы,мы счастливы.Но мы,мы не счастливы,мы вновь разделены пространством, временеми языками стран, которых мы не знаем,и к тому женам знать не хочется.Наш мир —разлука.Закон его движенья —разводить нас дальше,и подчас, мне кажется,в природе существуетодно лишь направленье —друг от друга.Бессонница, ближайшая подругамоей фантазии, лишь нас соединяет.Как слух соединяет голоса,как связывает мозг со словом «будет»свои надежды,только лишь тогдапонятно мне, что страны, города,как и вплетенье в наши жизни судебслучайных нам людей,нам не помеха.Только лишь годавсе расставляют на свои места,выветривая эхоиз слова обнаженного «судьба».
Дом
Полузасохший дом, морщинами изрытый,Окошки впалые, припавшие к земле,И вата между рам причудливо застылаСугробами в стекле.Дверь чахлую, в щелях, тихонько приоткрою,И мрак сырых сеней вдруг поглотит меня,Ведро в углу, колоночную водуЯ кружкой зачерпну, с кусками льда.
Шагну вперед, в забытый запах кухни,И зарево огня в пробеленной печи,И керосинки свет скользнет по груде угляУсталым фонарем в ночи.
Я в комнату пройду, под красным абажуромСтол скатертью накрыт, а слева у окнаСплетенных нитей цвет на деревянном чудеВязального станка.
Большой старик в побитой телогрейкеТяжелым лбом склонился над столом,Непознанная мысль, дрожа, замрет навекиПод медленным пером.
Седая женщина, с морщинистым лицом,Высокая, с веселыми глазами,К двум мальчикам приникла и на что-тоУказывает за окном.
А за окном черемуха лишаетВозможности дышать, цветов стенаНадежно укрывает палисадникОт сутолоки дня.
Подъехала машина, из нееКрасивый офицер, смеясь, выходит.Он беззаботен, весел и находит,Что -жить ему забавно и легко.
С ним женщина, они заходят в дом,и все в нем вдруг мгновенно изменилось,шум, беготня, посуды легкий звонсмягчает детский смех,и женский разговор,стремительно меняя темы,раскрагаивает мерный баритонмужского спора,с жаждой переменызастыли шахматы,и будто бы с трудом,с акцентом новости читает радиола.
Я пристально смотрю и все хочу понять,Но голова моя мутится от бессилья,Я знаю все про них, я знаю, что случитсяЧерез пятнадцать лет и через двадцать пять.
Но в знании моем ни жизни нет, ни силы,В нем лишь одна печаль и лишь одна тоска,Загадки Бытия мне не понять причины,Как и никто ее не понял до меня.
Я отступил к стене, где теплые обоиМеня принять хотят и растворить в себе,Но нету в том нужды, их кружево простоеПо памяти я повторю во сне.
Полузасохший дом, морщинами изрытый,Окошки впалые, приникшие к земле...Я вновь вернусь сюда, и вновь все повторитсяВ моей судьбе.
* * *
