Анатолий Иванов - Жизнь на грешной земле (сборник)
Посередине шатра — голый стол, некоторые сидят за столом, остальные примостились кто где — на подушках, на седлах. Кольцо сидит на какой-то скамеечке у самого полога, угрюмо смотрит под ноги. Тяжело поднял голову, поглядел на Ермака.
— Что же делать? Кому казнь не грозит — пусть тут остаются. А мне со своими казачками уходить надо.
— А может, Иван, — усмехнулся Ермак, — мне-то с моими казачками царский воевода веревки покрепче, чем для вас, выберет. Казаков-то с войны я самовольно увел.
— Двинем, братцы, в верховье Дона! — воскликнул Брязга.
— Там Мурашкин не достанет нас! — поддержал Мещеряк.
— А может, на Яик? — сказал Болдыря.
— Царская рука достанет нас, братья, и на Дону, и на Яике-реке, — проговорил Ермак. — Скоро ли, долго ли, а, боюсь, достанет.
— А в петле дергаться что-то неохота, — с усмешкой проговорил Черкас Александров. — Я еще молодой.
— Так что ж делать-то? Под топорами да на висюлях гибнуть? — воскликнул Яков Михайлов. — А, Ермак Тимофеич?
Установилось молчание. Все ждут слов атамана. В этом ожидании ясно чувствуется безмолвное признание старшинства Ермака Тимофеевича, надежда, что он найдет и укажет выход из смертельного положения.
Помедлил еще Ермак. Поднялся.
— Есть на свете земля, откуда царю нас не достать. Да не знаю, согласитесь ли вы туда. Земля дальняя, неизведанная…
— Что ж за земля?
— Где ж она лежит?
Ермак подошел к пологу, крикнул наружу:
— Покличьте приезжего человека!
— Как тая земля называется-то? — спросил Никита Пан.
— Сибирь.
Иван Кольцо поднял вопросительно-удивленно голову.
— Как? — переспросил Мещеряк.
— Сибирь-земля, — повторил Ермак.
В это время шагнул в шатер могутный в плечах, заросший волосом мужик в крестьянской одежде.
— Анфим Заворихин его звать, — сказал Ермак. — Приехал он к нам с призывным словом…
Солнце стояло высоко над Волгой, качались, сверкали на воде солнечные блюдца.
Недвижимо сидела где-то на берегу Алена, опустив голову на руки. Потом шевельнулась, выпрямилась, тоскливыми глазами стала смотреть на солнечную игру с водой…
Подошла Мария, присела рядом.
— Сердешная… Как же теперь?
Алена припала к плечу подруги, зарыдала…
— Да что вам на Дону? — крутнулся Заворихин к Ивану Кольцу. — Али в нем вместо воды молоко течет, а берега кисельные? Да и слыхал я, — усмехнулся Заворихин, — воевода Мурашкин давненько с Москвы выступил…
Кольцо сверкнул глазами, опустил их, начал постукивать саблей между ног.
— Недавно приехал, а уже много знаешь!
— А Строгановы жалованье вам положат щедрое.
— Вот так же сулил нам однажды царский посланец, — усмехнулся Ермак. — Как на войну зазывал.
— Царь-государь… — усмехнулся и Заворихин. — Коль со Строгановыми-то поставить, так это же голь перекатная.
— А не шибко ли ты, Анфим, дерзок?! — спросил Брязга.
— Погодь, Богдан… — Самый старший из Ермаковых сподвижников Яков Михайлов встал меж Брязгой и Заворихиным. — А где же она, эта твоя Кама-река?
— В несколько недель дойдем! А оттуда начнем поход за Камень, в страну Сибирь, на хана Кучума. Эк, разгуляетесь. У Кучумовых конников одни стрелы да сабли. Ни одной пищали дажеть во всем войске нету. А Строгановы снарядят вас в достатке и пищалями, и свинцом. И пушек с ядрами дадут. Ну, решайтесь, казаки! Богатства в Сибири несчитанные, зверье там непуганое… Богачами вернетесь! А девки-татарки, а вогулки, а остячки, хе-хе… немятые, только немытые.
— Да помыть-то можно, — вставил Александров.
Раздался смех.
— Послушать тебя — рай в той Сибири, — проскрипел Никита Пан, перекрывая смех.
Встал Ермак. Смех утих.
— Рая на земле нигде нету, — проговорил Ермак. — А Сибирь-страну я давно хочу изведать. Как вы, атаманы да есаулы, решитесь? Со мной али нет?
— Эх, да что там! — вскочил вдруг на середину ковра Черкас Александров, сорвал шапку свою с зеленым верхом, шлепнул ее на красный ковер. — Веди, Ермак Тимофеич!
— В огонь и воду — за тобой! — рявкнул Брязга и тоже бросил шапку оземь.
— Поглядим, что за страна! — И шапка Матвея Мещеряка оказалась на ковре.
— Ну, если Строгановы богаче царя… — и Михайлов Яков бросил свою шапку.
— Мы-то как… атаман? — спросил у Кольца Никита Пан, держа свою шапку в руках.
— Чего спрашиваешь, коль шапку уже снял?
— Эх, в Сибири холодно, а в могиле темно! — И Никита шмякнул шапку об пол.
— И я — в Сибирь, — полетела шапка и Брязги в общую кучу. — В Сиби-ирь!
Лишь Кольцо Иван сидел в шапке, все так же молча и угрюмо.
— В Сибирь!
— В Сибирь!!!
— В Сибирь!!! — орут сотни казачьих глоток. Казаки, толпясь вокруг целой горы шапок, потрясают голыми саблями, пищалями. А в общую кучу летят все новые шапки.
Шум, галдеж, смех, крики…
Ермак, сидя на барабане, с улыбкой наблюдает за происходящим. И Заворихин довольно посмеивается. Рядом с ними стоит в шапке Кольцо, все такой же угрюмый.
Сквозь толпу пробирается юркий казачок Федька Замора, мнет перед Заворихиным шапку.
— А скажи вот, зазывальщик, много ли золотишка в Сибири?
— А вот ты сам подумай, коли, говорю, слух живет, будто сидит там где-то в лесах баба, вся из золота слитая.
— Н-но? Это уж брех. Давно б нашли, — промолвил Замора.
— Не нашли покуда. Может, тебе повезет.
— А что? А если? А-эх! — И Замора швырнул в общую кучу свою шапку.
— А от, сказывают, комары там с воробьев наших, а? — спросил Савка Керкун, намереваясь бросить свою шапку.
— Эт верно, — серьезно сказал Заворихин, и казаки чуть уняли шум, прислушиваясь. — А мухи там поболе ваших куриц.
Снова грохнул хохот. Но Кольцо и тут не улыбнулся.
— Слушай, казаки! — поднялся Ермак. — Брех али правда про сибирскую золотую бабу — не знаю. Знаю лишь, что поход в Сибирь — дело тяжкое, опасное, а потому — добровольное. Но кто пойдет со мной, тем сразу говорю — даже за малое ослушание буду без жалости карать донской казнью — камней за пазуху, да в воду Согласны ли?
Снова затрясли казаки саблями и пищалями:
— Согласны!
— В Сиби-ирь!
— А как загинем там?
— Лучше там, чем в царской петле?
— Вина казакам с полдюжины бочек! — прорезался голос Заморы.
— Вина-а!! — дружно поддержали его десятки глоток. Заворихин помрачнел.
— Придется казачков-то перед дорогой уважить, — усмехнулся Ермак ему в лицо. И обернулся к стоящему рядом попу-расстриге Мелентию:
— Ты, поп, пойдешь с нами в Сибирь?
— А кто же детей казаков твоих крестить будет? Надо идтить…
Солнце клонилось к горизонту. Меж палаток и шатров дымились костры, готовился ужин, толпами ходили пьяненькие казачки, кое-где пели песни.
В шатре Ермака теперь только двое — сам хозяин да Иван Кольцо. Он по-прежнему мрачен, сидит боком к столу. Ермак достал из походного шкафчика корчажку с вином, два заморских серебряных кубка.
— Поговорить хочу с тобой, Ваня… Что это ты вроде чужим мне стал? Коли в Сибирь со мной не хочешь, так это, говорю, дело добровольное.
Кольцо медленно и тяжело встал.
— Счас я. — И вышел.
Ермак удивленно поглядел ему вслед, стал доставать из шкафчика хлеб, глиняную тарелку с огурцами.
Он расставлял на столе посуду, когда распахнулся полог, в шатер вступила Алена, за ней Кольцо.
— Вот… — выдохнул Кольцо.
Ермак, повернувшись на голос, застыл с ножом и буханкою в руках Глаза его раскрывались все шире и шире… Потом нож и буханка упали на скамейку, оттуда на пол. Ермак тряхнул головой, чтоб сбросить наваждение, закрыл глаза ладонью…
Когда ладонь медленно сползла с лица, перед ним стояла все та же Алена…
— Ермола-ай! — Она шагнула и распростерлась у его ног, зарыдала.
— Алена! Алена! — Ермак упал на одно колено, взял ее за плечи, намереваясь поднять.
— Это моя жена, Ермак! — прорезался беспощадный голос Ивана Кольцо.
Ермак замер. Медленно стал разгибаться, вставать. Шагнул назад, упал в кресло, закрыл глаза.
В грустную мелодию вплетается печальный женский голос:
Во турецкой то былоЗлой туретчине.Там качалась на водеТюрьма плавучая.Там прикован к веслуБыл донской казак,Он рабом-гребцомБыл не год, не два…
…Рассказывает в песне Алена, как идет она по грязному трюму, останавливается возле Ивана Кольца, сует ему связку ключей и кинжал…
…Иван Кольцо с кинжалом в руке выполз кошкой на палубу…
