Владимир Корнилов - Демобилизация
— Когда не надо… — злобно выругался и позвонил Сеничкиным.
— Алё, — раздался тонкий противный голос горбуньи Проськи. — А ето Боря? А Алексей Васильевич, Боря, не ночевали. Ольги Витальевны говорили, он у тебя.
— Счастливо, — буркнул лейтенант и снова рванул рычаг. Монеты не выскакивали.
— Еще был этот… Бороздыка, — вспомнил Борис и набрал номер, по которому ни разу не звонил, но который почему-то застрял в его дурацкой памяти.
— Спит, кажется, — ответил женский голос. — Сейчас постучу.
— Да. Это кто? — действительно несколько сопя, спросил через некоторое время мужской голос.
— А, лейтенант?! Здравия желаю, или как там у вас приветствуют. Извините, я несколько в Морфее. Ночь не спал. Тут напротив — переполох. У моей знакомой тетка преставилась и мы с вашим братцем племянницу успокаивали. Или вы в курсе? — в голосе Бороздыки пропала сонливость.
— Откуда мне?
— Так ведь это Ингина тетка умерла.
— А…
— Я думал, знаете, — не верил ему Бороздыка. — Понимаете, старая женщина. Некому гроб нести. Я и доцент. Больше никого. Может, придете поможете? — продолжал зондировать лейтенанта, потому что несмотря на Хабибулину и сближение с Сеничкиным, ему хотелось насолить и аспирантке, и доценту. — Дайте ваш телефон. Я вам все-таки звякну, — не унимался Игорь Александрович.
— Нет у меня телефона, — даже рассмеялся его потугам Курчев. — Я тетку эту знать не знал, так что, как-нибудь без меня…
— Нехорошо разговариваете, офицер. Смерть все-таки. Я же вам говорил, что мистическое в вас развито плохо, отсюда и нравственное — прихрамывает.
— Что ж, может быть. Только знаете, всех не перехоронишь, — нарочно грубо дразнил Бороздыку. — И вообще я вам звоню насчет своего реферата. Не у вас экземпляр?
— Нет. Я Жорке… то есть Георгию Ильичу возвратил. Позвоните ему. Хотя нет… Он уже отбыл симферопольским. Придется подождать. Звоните, когда будете в настроении.
— Спасибо, — бросил трубку лейтенант. — Как же, дождешься!
Улица была пустой и у будки никого не было.
«И какого хрена я писал это послание?! Служил бы себе темно в полку. Не высовывался б! А то вот… — Он хотел сказать что-то чересчур злобное и матерно-длинное. — Не для тебя это… И вообще все не для тебя. Как яблоко надкусить дали… В перерыве. На переменке. А всё и навсегда — доцентам. Как это там: «чтоб стать достояньем доцента» и чего-то еще… Кого-то плодить, нищих, что ли?.. Нет, не то… Инга — доценту. Валька — инженеру, а тебе — темно служи в полку. Ну и буду», — злобно подумал и набрал телефон майора Поликанова:
— Здравия желаю. Курчев беспокоит, — сказал, надеясь, а вдруг демобилизация погорела и он тут же оставит Гришке ключи и уедет назад к Ращупкину, отменит отпуск и гори все оно пропадом, начнет пить с офицерами, с пропащим Федькой, которого он забыл и бросил в этой чёртовой особой части и тот еще чего доброго намылит ремень и вздернется…
— Приветствую вас, Курчев. Приветствую и поздравляю: приказ подписан и бумаги ушли к Затирухину.
— Слушаюсь, — бессмысленно выдохнул Борис. Даже тут не фартило.
— У-у-у, — всхлипывали в трубке частые гудки. Борис со всей силой рванул рычаг, желая сломать этот собачий, поместившийся напротив его окон аппарат, но тот, как видно, видал и не таких нервных, потому что ничего в нем не сломалось, а только снова в отломанное окошечко вывалились три прозвоненных лейтенантом пятиалтынных.
Стукнув напоследок дверью будки, Борис вошел в магазин и, приложив к имеющейся мелочи несколько смятых бумажек, купил бутылку водки и сигарет. Все-таки надо было выпить за близкую демобилизацию.
26
— Вам надо выспаться, Алеша, — сказала Инга.
Был уже одиннадцатый час. Они не расставались почти сутки. Тело увезли только в восьмом часу утра, а потом они ездили в загс, в морг, на Пироговку, в похоронный магазин на Смоленскую, где Сеничкин уломал грубую зачерствевшую продавщицу всунуть куда-нибудь на завтра сожжение Варвары Терентьевны, продавщица записала автобус в морг на 17 часов, а кремацию на шесть пятнадцать. Обедали они уже вечером в какой-то заштатной столовке, считавшейся после семи чем-то вроде кафе, но кормежка там, как и в полдень, была отвратительна. Пить перед лицом непохороненной родственницы доцент Инге не предлагал и сам не заказал, да и денег было в обрез, а завтра, он знал, в крематории червонцы будут порхать, как ласточки, тем более, что кроме него и Бороздыки, мужчин на похоронах не будет. Он проводил Ингу до дому и, видя, что она валится с ног, поднялся с нею наверх, снял с нее пальто, сел в кресло и теперь был в нерешительности. Уходить домой не хотелось. Дома — мать, отец, расспросы. К тому же, наверняка вернулась Марьянка… Но завтра две лекции и действительно надо выспаться. Нет, он не прочь был остаться у Инги. Пусть, раз тетка еще не сожжена, он ляжет в соседней комнате. Но вся загвоздка в том, что он уже вторые сутки не снимал рубаху и чувствовал, что она выглядит средне, и завтра с утра на лекции он будет смотреться не элитой, а вроде Бороздыки.
Если бы Инга предложила постирать рубаху (а заодно — хорошо бы — и носки), он бы с радостью остался. Но Инга валилась с ног, да и к тому же за короткое житье с Крапивниковым, по-видимому, не привыкла ухаживать за мужем.
— Вам самой надо выспаться, — сказал он, надеясь, вдруг она догадается предложить ему остаться и тогда он попробует заикнуться про рубаху. Собственно, стирка небольшая. Только так — освежить воротник и рукава.
— Нет, — грустно покачала головой, видимо, отвечая своим мыслям. Нет, Алеша, — подошла к нему, положила руку на плечо и вдруг нагнулась и потерлась щекой о его густые пряди. — Нет, нет, Алеша…
Он чувствовал, что она сейчас заплачет.
— Идите, — сказала, беря его сзади за плечи, словно хотела не обнять, а поднять с кресла. — Идите… Господи, ничего не хочу, только бы вы остались. Но у меня все совпало… Вам надо идти. Вас ждут.
— Нет, — излишне горячо запротестовал он. — Только не ждут…
— Ждут, — повторила Инга. — Спасибо вам, Алешенька, — и ткнувшись ему в пиджак, разрыдалась. — Идите, а то я так расклеюсь, что не поднимусь завтра, — вдруг резко оборвала всхлипывания. — Идите, прошу вас, Алеша.
— Я завтра останусь, — поспешно сказал доцент. Она грустно покачала головой, но ничего не ответила.
Дома отец еще гулял по квартире в своей отечественной пижаме.
— Пришел, — улыбнулся пасынку. Улыбка у него была для его грубого лица странно застенчивой, словно это он, министр, а не доцент, провел ночь вне дома. Алексей Васильевич уже привык к робости приемного родителя.
— Обычный комплекс, — обыкновенно отмахивался, когда Марьяна шутила, что грозный государственный деятель побаивается его, недавнего аспирантика. — Чувствует, не свое место занял и понимает, кто он и кто я…
— Преувеличиваешь, — качала головой Марьяна. — Комплексы — показатель интеллигентности. Был бы ты моим пащенком, я бы тебя придушила. А он шмутки тебе возит и боится обидеть, словно виноват, что ты не от него родился…
— Да ну его. Нашла тоже предмет спора.
Но сейчас Марьяны в квартире не было, и оттого, что не встретил в коридоре матери, доцент благосклонно взглянул на отца и задумался о его внешне удачной, а в сущности такой нелепой судьбе.
— Что, не клеится? — спросил Василий Митрофанович, входя вслед за сыном в кабинет. — Бабу свою не ищи. Опять чемодан сложила. На этот раз свой… — пошутил, будто испрашивал Алешку, можно ли вести разговор дальше. А если нельзя, так на этой шутке и остановимся.
— Да, не вытанцовывается, папа.
Министр, ободренный, крякнул и опустился на краешек дивана. Он действительно робел перед сыном, даже не робел, а благоговел перед ним, хотя понимал, что без него Алешка ничего бы не достиг, даже офицером не стал бы, как племяш Борька. Но все-таки Алешка уже по своим годам набрал крепкую высоту и наберет еще больше. И незадача с Марьяной не раздражала отчима, а как бы, наоборот, нащупывала слабинку в удачливом пасынке и приближала его к министру, которому сейчас было препаршиво.
Василий Митрофанович устал. Тогда, два года назад, надо было решиться и сунуться в главк. А теперь — всё. Месяц-другой и Красавчик его сменит. Это не решено, но это висит в воздухе. Да и сил драться, а главное охоты, уже нет. Зря Оля тогда продала дом на Оке. А то бы выйти на пенсию. Уж какую ни какую, а маленькой не положат, хватит. Жил бы себе по полгода в своем доме. Плотничал бы так, для себя, или соседям помогал по дружбе. А приперло бы — мог бы наняться и за деньги. Не старый еще. А без дома куда себя денешь?
— Да, чемоданное настроение, — пошутил вслух и не очень удачно, потому что сын поморщился, но тут же, стерев гримасу, спросил:
— А у тебя как?
