Нэнси-Гэй Ротстейн - Бьющееся стекло
Во время одной из таких прогулок Дженни нерешительно завела речь о том, что считает себя виноватой в полученной матерью травме. Ведь не вздумай она хвастаться своим умением ездить галопом, маме не пришлось бы мчаться сломя голову вдогонку, и она не повредила бы запястья. Девочка удивлялась, почему ее за это не наказали.
— Я знаю, мамочка, — твердила она, — тебе было так больно, и все из-за меня. Ты-то, конечно, виду не подавала, но по ночам я подсматривала в щелочку за тем, как ты пыталась работать в своем кабинете. Видела, как мешают тебе писать эти противные браслеты. Прости меня, мама. Прости. — Дженни отвернулась, чтобы мать не увидела ее слез. — Я, честное слово, не хотела.
— Что ты, милая, — возразила Барбара, поняв, что ее ложь породила у дочери чувство вины. — Дело не в тебе, а в том, что я никудышная наездница.
Она крепко обняла дочь и та, вроде бы успокоившись, продолжила прогулку. Однако на следующий вечер, когда, сидя на балконе, они наблюдали за стаей отдыхавших на берегу бакланов, чьи черные силуэты четко вырисовывались в свете уходящего дня, девочка снова вернулась к тому несчастливому осеннему дню.
— Я слышала, как папа на тебя кричал, — призналась девочка. Оказалось, что когда ее отправили наверх промыть ссадины, она не закрыла за собой дверь, и, несмотря на шум воды, расслышала, что отец бранит мать. — Конечно, он рассердился на тебя из-за меня. Стал обвинять тебя в том, что со мной случилось. Я виновата в том, что у вас с папой нелады! — выпалила девочка, когда на горизонте истаяла последняя полоска закатного света.
— Глупости, — возразила Барбара, — у нас с папой все хорошо, а если он разок и повысил на меня голос, то только из-за того, что у него трудности на работе. Перенервничал, вот и сорвался. Ты тут совершенно не при чем.
— Ты правда на меня не сердишься?
— Ни капельки, — горячо заверила Барбара, подойдя к дочери и погладив ее по ниспадавшим волной шелковистым каштановым волосам. — Я очень тебя люблю, и папа тоже. Мы оба счастливы оттого, что ты у нас есть, и никто тебя ни в чем не винит.
Теперь Барбара глубоко сожалела о своей неуклюжей попытке смягчить ситуацию, в результате которой она, сама того не желая, внушила девочке глубокое чувство вины. Может быть, ей следовало придумать историю, никак не связанную с Дженни, что-нибудь насчет несчастного случая на кухне. А возможно, стоило рассказать правду, дать ей понять, что взрослый человек способен совершить импульсивный, необдуманный поступок. Поступок, на который не следует закрывать глаза, но который можно простить, потому что виновный сам себя наказал. Или, или… — теперь ей приходило в голову бесконечное множество вариантов.
Но как же поступить сейчас? Можно ли рассказать правду после столь долгого молчания? Послужит ли правда противоядием от чувства вины? И чем объяснить причину своего обмана? Поступок Пола и сам по себе виделся Барбаре отвратительным, но она боялась, что, узнав истину, впечатлительная девочка сочтет его просто ужасным — не зря же от нее скрывали случившееся!
Вдруг Дженни станет бояться отца? И вдобавок перестанет доверять матери — ведь, обманув раз, та сможет обмануть и снова.
В конце концов Барбара приняла решение, и до конца их пребывания на Санубел, стоило Дженни затронуть эту тему, заверяла дочь в ее полной невиновности и своей любви к ней. Снова и снова мать повторяла, что размолвка между родителями никак не связана с происшествием во время верховой прогулки, но правды о том, как были повреждены ее запястья, так и не сказала.
Уже перед самым отъездом с острова, когда Дженни укладывалась спать, ей в голову внезапно пришла еще более пугающая мысль.
— Мамочка, ты ведь не разведешься из-за меня с папой? — в ужасе спросила она.
— Ни в коем случае, — горячо заверила ее Барбара. — Мы с папой любим друг друга. Тебе не о чем беспокоиться.
— Не знаю, мама, — с сомнением откликнулась девочка. — Иногда мне хочется просто исчезнуть. Может, тогда у вас с папой все бы наладилось.
Пол встретил их в аэропорту Ла Гуардия и по дороге на Уайт Плэйнз сказал:
— Кстати, тут звонил твой агент. Просил тебя с ним связаться.
— Рад, что вы наконец вернулись, — промолвил Кен, когда она позвонила ему на следующий день. — Надеюсь, хорошо провели время. Кстати, завтра или послезавтра я буду в ваших краях. Смогу я застать вас дома?
— Конечно.
— Прекрасно, тогда и потолкуем, — закончил он разговор, так ничего и не объяснив.
Когда на следующий день в дверь позвонили, Барбара предстала перед гостем в потертых джинсах, стоптанных кроссовках, с карандашом в зубах, и мыслями, витавшими где-то далеко, в мире ее героев.
— Вижу, что вы наконец оделись, как подобает романистке, — шутливо заметил Кен, облаченный в безупречный серый костюм.
— Рада вас видеть, — сердечно промолвила Барбара, когда он расцеловал ее в обе щеки. — Прошу в гостиную.
— На прошлой неделе ваш издатель перепродал права на «Сару издалека» за двести тысяч долларов, — заявил Кен, усевшись в любимое кресло Пола и деловито подавшись вперед. — Это значит, что за время своего отдыха вы заработали сто тысяч, за вычетом, разумеется, моих законных пятнадцати процентов. Неплохо для недельных каникул, а?
— Кен, но этого просто не может быть.
— Еще как может.
— Не знаю, как мне вас благодарить.
— Ну, по правде сказать, последняя выгодная сделка — это целиком заслуга издателя. Вы написали книгу, а я просто свел вас с издателем вместе, — откликнулся литературный агент и, с довольным видом откинувшись в кресле, добавил: — Я редко ошибаюсь, Барбара, и насчет книг, и насчет людей. Разве не мной было сказано, что вашу книгу ждет шумный успех и она принесет кучу денег. Так оно и вышло. Ладно, — он покончил с воспоминаниями и вернулся к делу, — как насчет продолжения?
— Работаю, но дело движется медленно, — призналась Барбара, — к тому же много времени ушло на раскрутку «Сары».
— Само собой, — понимающе кивнул Кен. — Но было бы совсем не плохо закончить продолжение как раз к выходу первой книги массовым тиражом. Постарайтесь закончить его как можно быстрее. Мне хотелось бы поскорее выставить книгу на аукцион. Какое у вас рабочее заглавие?
— «Сердце бабушки».
— Прекрасное название для продолжения. Как только я получу от издателя чек, вам позвонят из моего офиса. — Кен поднялся, и уже направляясь к выходу, добавил: — Кстати, осенью я собираюсь представить вашу книгу во Франкфурте. Для меня это один из самых удачных проектов нынешнего сезона. И еще: вам, наверное, приятно будет узнать, что к «Саре издалека» проявляют интерес кинематографисты. Похоже, в вашем лице я приобрел весьма прибыльного клиента. Еще несколько таких книг, Барбара, и ваш муж сможет уволиться, чтобы жить на ваши гонорары.
— Кен, у меня просто не хватает слов, чтобы выразить свою благодарность…
— Обычно я ограничиваюсь звонком, но на сей раз не устоял перед искушением зайти и сообщить новости лично. Но сейчас мне пора. Мой поезд отходит через час, а в офисе меня еще дожидается стопка бумаг толщиной в два дюйма.
Как и при встрече, Кен расцеловал Барбару в обе щеки и исчез, прежде чем она сообразила, что даже не угостила его кофе.
Тогда как над «Сарой издалека» Барбара работала с удовольствием, ее продолжение неожиданно потребовало немалых усилий. Сковывал страх перед тем, что она может не оправдать ни собственных, ни читательских ожиданий. И хотя жестких сроков ей никто не устанавливал, Барбара знала, что агент совершенно прав: продолжение следовало закончить до начала рекламной кампании, связанной с выходом массового тиража «Сары». Создание литературного произведения являлось процессом деликатным, в котором она отводила себе подчиненную роль, чувствуя себя по отношению к книге не матерью, а не более чем повитухой, лишь помогающей новорожденному появиться на свет. Перерыв в работе мог привести к разрыву тончайших нитей плетения характеров и сюжета. Ей уже пришлось столкнуться с чем-то подобным: подобрать эти нити после раскрутки «Сары» оказалось очень непросто, и сейчас она не могла позволить себе риск нарушить творческий настрой до того, как будет завершен хотя бы черновой вариант новой книги.
Барбару подгоняли и время, и желание повторить успех «Сары издалека». Работа над «Сердцем бабушки» поглотила ее настолько, что она уже и субботы, прежде уделявшиеся Дженни, просиживала за письменным столом. Чувствуя себя виноватой перед дочерью, она предоставила ей больше свободы, чем обычно, и старалась воздерживаться от малейших упреков.
Между тем в школу девочка пошла с видимой неохотой, у нее начались головные боли, а в ноябре она целую неделю страдала бессонницей. Все это проходило мимо внимания матери, не замечавшей также, что Дженни нередко возвращается после занятий подавленной, запирается в своей комнате и выходит только к столу, за которым сидит молча и ест без аппетита.
