Томас Пинчон - Винляндия
Прерия, меж тем, бродила всюду обалдело. Проще всего увидеться наконец с матерью будет явиться на встречу Траверзов-Бекеров. Просто быть там.
— Но я уже даже не знаю, хочется мне или нет, — сообщила она ДЛ.
— Знакомое чувство, — призналась ДЛ. Все они сидели в кабинке постоялого двора «Нульсон», который для ДЛ и Такэси был Углом Аминей с первых же дней их тамошней практики. Его с тех пор подновили, нынче с некоторой регулярностью ангажировали и неместные таланты, и сегодня вечером играла группа из Восточной бухты под названием «Пиксели Холокоста», уже второй вообще-то раз, ибо вокруг Теневого Ручья они взорвали все чарты своей недавней «Как мясной хлеб». Словно бы проверяя микрофон, басист склонился к нему и запел:
Как мясной хлеб…
Рядом вступил аккордеонист —
Как мясной хлеб…
Затем электроскрипач, с раскладом на три голоса:
Как мясной хлеб, на, обед…
Пока они зависли на септаккорде, что вот-вот должен был разрешиться, всё заведение взорвалось воплями и перкуссией пивными-стаканами-по-столешницам, и после этого за вокал взялся аккордеонист.
Как мартышки на, погосте,Как мясной хлеб из, пайка,Мы брели среди вьетнамцев,Души их спасать, пока…Не уделались в баталье,Как мартышки, со всех сил,Чёртов час кормёжки в зоопарке, наступил.
Хлопая и топая, танатоиды эти сегодня вели себя необузданно, ни ДЛ, ни Такэси их такими никогда не видели. Ветром нанесло перемен, или же такова лишь мера их долгого растления миром глубинки, посредством телевидения? Мелодия корнями уходила к Аппалачии, в гимническую и скрижальную традицию, а темп был почти — ну, живенький.
Брали, Мрамор-ную го-ру,И Душистую реку,Иногда, хватали всех, скопом,Упуская иных, на бегу,Часто, видели, такое, что Желанья видеть нет,Как погост с мясным рулетом,Как мартышки на обед…
Как мясной хлеб,Как мясной хлеб,Как мясной хлеб, на, обед…
Хуй нас вёл не совсем [аплодисменты] —лишь на пару ка-эм,По границе, по тропам про-клятым,Кто-то сказал, у нас шейсят-восьмой,А кто-то ответил, девятый [вопли восторга],Но порой нам казалось, ни тот, ни другой, никогдаНаш не кончится марш,На обед так и будут погосты с цинком,А нам в них — мартышкин фарш.
Вместе с Драпом Атманом остановился Орто Боб, оба впервые на памяти ДЛ ведут себя жизнерадостно. Прерии стало неловко, словно вынуждена извиняться за маму или типа того.
— Ну, я был почти тобой, — поставил её в известность Драп.
— О, я в этом уверена. — Но Драп объяснил про посмертное состояние, Бардо, с его временным пределом для нахождения нового тела, в котором родиться заново, — выискивая мужчин и женщин в совокуплении, приглядываясь к только-оплодотворённым яйцам, скользя туда и сюда с сирыми смутными другими в пространстве, что как унылый закопчённый квартал стриптиз-клубов и порно-театров, ища магически точный кинокадр, через который обездоленная душа смогла бы заново войти в мир.
— Допустил фундаментальную ошибку, — признался Драп, — слишком много ещё не выбросил из головы, не смог их найти, время вышло. И вот я вместо этого тут.
— Вы про меня знали?
— Думал, это у неё странное представление такое, как всё исправить. Жизнь за жизнь, обнулить счета.
— Так если я не вы, кто я?
— Поневоле задумаешься, — кивнул Такэси, — ведь правда?
— Что вы собираетесь делать с моей мамой? — желала знать Прерия. Вот же он, в конечном итоге, даже в этом причудливом формальном прикиде, на грани полутошнотного — вырядился же, по-прежнему клетка памяти, — отказа прощать, рассекает сознательным вирусом по народонаселению, её выслеживает.
Но Драп лишь пожал плечами.
— С моим-то состоянием? да мало чего. Ставшему танатоидом остаётся только ошиваться тут да следить за ситуацией, стараясь её подтолкнуть, если вдруг покажется, будто недостаточно быстро шевелится, но по сути беспомощен и, если на тебя такое действует, к тому жив депрессии.
— Но если я расплата? Если ваши счета всё-таки наконец обнулятся?
— Многое будет зависеть от того, кем ты оказалась, сколько кармических векселей уже набрала.
— Чё-то сложно.
— Проще с тех пор, как Такэси компьютеризовался. Всё равно есть опасность провалиться в единственную проблему, превратиться в твой случай, когда из головы не идут обидчики, их безнаказанность, не знающая исключений и конца… Иногда я теряю нить, как иначе, выхожу в ночь, злонамеренный, мерзкий, и нахожу твою маму, и порчу ей кровь. Она плачет, она ссорится с мужем. Ну и что, прикидываю я, это даже не проценты с того, что она мне должна. Но в последнее время я её не трогаю… в расчёте, может, и забуду, но никогда не прощу… Мне снится — танатоиды видят сны, хоть и не всегда, когда нам это кажется, — я в движущемся поезде, который где-то существует, неважно, снится он мне или нет, потому что я всё время в него возвращаюсь, вливаюсь в его путешествие… Я в сознании, разложен горизонтально на какой-то постели из льда, за мной присматривают два попутчика, и они пытаются, одну станцию за другой, найти местного патологоанатома, кто согласился бы провести мне вскрытие и наконец объявить миру о моём убийстве, моих убийцах… Лиц этих двух других я никак не могу разобрать, хотя время от времени они заходят посидеть со мной. Вечно холодно, всегда ночь, если день и наступает, я, наверное, тогда сплю, не знаю. По стали этой мы едем слишком много лет, все юрисдикции, куда вкатываемся, заблаговременно предупреждены, всякий раз люди в шляпах, с оружием, стоят на перроне, машут, чтоб мы ехали дальше, и всем лишь хочется под присягой показать, что никогда нас не видели. Перед лицом вот такого, преданность двух моих памятователей, от города к городу, за годом год, невероятна. Живут они на одном кофе из вагона-ресторана, сигаретах и закуси из пакетиков, много играют в вист на ставки и спорят, как теологи, о мотивах Бирка — зачем ему я, можно выразиться, потемнённый. «Всё из-за любви», — говорит один, и: — «Херня, — отвечает другой, — это политическое»… «Лягаш взбунтовался, у него свои глубоко личные причины». «Просто выполнял приказы репрессивного режима, зиждущегося на смерти». И прочая… Я их слышу поздно, в ритмичных часах тьмы, последний мой почётный караул, верный до последнего депо, до последнего отказа.
Ну:
— Похоже на ДЛ и Такэси, — мнится Прерии.
— Иногда я думаю, это могут быть мои родители… до сих пор, знаешь, приглядывают там за мной, их поддерживает эта вера, что всегда у них была, в какую-то «высшую справедливость», как они её называли. Карманы у них уже пусты, ветер насквозь просвистывает, катит их собственная ночь, но оба уверены, как в постоянном адресе там, где безопасно и свободно, что настанет день, и всё тут как-то выправится.
— В таком разе, не следует ли кому-то поймать этого Рекса, парня, который всё сделал?
— Рекса, зачем? Он лишь церемониально нажал на спуск, просто шестёрка, ровно как и Френези. Раньше-то думал, я взбираюсь, шаг за шагом, правильно? к развязке — сначала Рекс, над ним твоя мать, потом Бирк Вонд, за ним — но вот тут-то и темнеет, и этой двери на самом верху, что мне раньше виделась, больше там нету, потому что свет за ней тоже только что погас.
Выглядел он до того несчастно, что непроизвольно она взяла его за руку. От её касания он дёрнулся, и она удивилась не холоду руки, а лёгкости её, почти невесомости.
— Вы не будете против, если я… буду в гости приходить, время от времени, понимаете, по ночам?
— Буду тебя высматривать. — Вообще-то вскоре в Теневом Ручье им было суждено стать парочкой, во всякое время бродить средь городских неспящих, по дымным внутренним променадам, освещённым флуоресцентными лампочками с кляксами тени, по крытым мостам, отороченным лавками и прилавками, под множеством часовых циферблатов, сияющих сверху, мимо танатоидовых собак, что бездельничают компаниями, научившись больше не вилять хвостами, теперь они вместо этого осмысленно ими жестикулируют. Драп набивал ныне себе живот ведёрками попкорна, одно за другим, Прерия делилась с ним секретами патинко, редко, если вообще, тот и другая говорили о Френези, с которой Прерии наконец удалось повстречаться. Всё-таки не устояв против посещения тусы Траверзов-Бекеров, по ходу здрасьте-вам с лицами, которые она год не видела, её загнали в традиционный неостановимый матч по «чокнутым восьмёркам», ставки в котором были так же низки, как подла вся атмосфера. Дальнеродственные подонкоиды и случайно затесавшийся к ним мегаурод тянули со дна колоды, крали из банка, подавали сообщникам сигналы, рыгая и пердя шифром, и пытались метить карты козявками из носов своих и заёмных. Пока что крупно выигрывали только Прерия и её дядюшка Розик, смотревшийся зловеще в бесформенном досуговом костюме из «Бан-Лона», который некогда, во время оно, мог быть оттенка гороховой зелени поярче. Когда в «Воздушный поток», заглянув к ним, сунула голову Саша, у него закончились бубны, ими играла Прерия, вынуждая его тянуть. Сомнительно также было местонахождение Матери Судьбы, под каковым наименованием в общине Октоманьяков была известна дама пик. Дядя Розик считал, что она ещё в неразобранной колоде, а Прерия думала, что она у её двоюродного Джейда.
