Борис Екимов - Прощание с колхозом
Сегодня о них и памяти нет. Еще дышат лишь трое – Барсов, Камышанов, Коньков. У каждого – по сотне гектаров. А земли в Задонье, слава богу, не убавилось – где-то под 100 тысяч гектаров. Но это уже – не поля, не выпасы, не сенокосы, а дикая степь. Потому и дороги кончились.
Но что говорить о Задонье? Эти места всегда были не больно людными. А вот район наш – Калачевский – он у города под боком. В областных сводках в колхозную пору всегда был вторым да третьим по молоку, мясу, поголовью, урожаям.
Что теперь, в начале нового, XXI века? Ничего утешительного. Тринадцать коллективных хозяйств нынче превратились в два десятка СПК (сельскохозяйственный производственный кооператив) и АОЗТов – на базе все тех же колхозов, на ладан дышащих. А ведь были такие могучие: «Волго-Дон» – лучший в стране совхоз, «Россия» – пять тысяч литров с коровы, «Маяк», «Крепь»…
Рухнули могучие с большим грохотом. Одни – банкроты, другие – полубанкроты.
Почему такое случилось?
Дотошных читателей отсылаю к моим «Сельским тетрадям», которые из года в год публиковал журнал «Новый мир». Тут же скажу лишь несколько слов.
Совхоз «Волго-Дон». Лучшее овощеводческое хозяйство в России. Высокие урожаи. Помидоры, капуста, другие овощи отправляются железнодорожными вагонами и речными судами в Москву, Ленинград, на Север. Да и в области продукцию совхозную покупают охотно и много (цена 6– 10 копеек за килограмм при зарплате 70—120 рублей). Машина работает в условиях бесплатной воды для полива, дешевого горючего, даровой рабочей силы на уборке урожая, низких транспортных расходов.
Но вот начали бурно расти цены на электричество, горючее, удобрения, технику, транспорт; в такой же мере поднять цены на овощи было нельзя, так как резко упал бы сбыт. (Вот они, знаменитые «ножницы цен»!) Внутри области всю продукцию не продашь. За пределы – не вывезешь: телушка – полушка, да рубль перевоз. Консервные заводы берут с охотой, но денег не платят. Чем жить? Ведь вся структура совхоза построена с расчетом на поливные овощи.
Да еще тяжкий груз «социалки»: пятитысячный агрогородок с многоэтажными домами, школами, детскими садами, больницами – все на «шее» совхоза, а это значит – еще большее удорожание продукции, плохой сбыт, сокращение площадей. И денег вовсе неоткуда ждать. Банкроты.
Та же песня у соседей, в колхозе «Россия». Доили по пять тысяч литров от одной коровы. Но молоко у коровы на языке (кормить скотину надо). А с горючим и запчастями туго, значит, меньше пашем, меньше поливаем, меньше собираем кормов. Коровы меньше дают молока. Прибыли нет. Люди не получают зарплату. Чтобы жить, берут «натурой»: молоком, сеном. Одно за другое цепляется, и все вместе тянет вниз. Молочный завод, куда молоко везут каждый день, не платит деньги, ссылаясь на плохой сбыт. Не платит подолгу, порою годами. Инфляция высокая, она все «съедает».
А в совхозе «Крепь», где было элитное овцеводство, своя беда: шерсть не покупают фабрики, а если и берут, то денег не дождешься. И та же инфляция. А цены на горючее и электричество растут. Овец приходится резать. И теперь уже завтрашнего дня в этом хозяйстве нет.
И так год за годом. А сверху призывы: «Надо держаться! До весны… До осени… Годик-другой… Наши придут… Государство поймет…»
Ежегодное снижение производства на десять-пятнадцать процентов, свиноводство и овцеводство практически ликвидировано, около трети пашен брошено… Откуда взяться деньгам? За неуплату – отключения электричества, арест банковских счетов…
И даже летом 2001 года, редкостно благоприятного для земледельцев (всего было много и вовремя – дождей, тепла, погожих дней для уборки), ни одно из коллективных хозяйств района не могло быть уверенным в завтрашнем дне. Опять нет денег, а значит, нет горючего, нет запасных частей (не говорю о новой «технике»), нет зарплаты. Надо просить, занимать, отдавая в залог сто раз перезаложенное, дорезать последнюю скотину. Словом, завтрашнего дня у колхозов по-прежнему нет.
А что вместо них? Фермеры? Новые собственники и хозяева. По сводкам в районе их числится целых три сотни. Армия! Все вместе произвели они в этом году более двадцати процентов зерна от общерайонного. Но… триста фермеров – это лишь бумажная цифра, весьма «лукавая». На самом деле настоящих, самостоятельных хозяев меньше десятка. Когда я об этом говорю руководителю земельного комитета района Виктору Васильевичу Цуканову, он обычно возражает: «Больше…» Начинаем считать. Берем в расчет тех, кто развивается и расширяется, а не просто кое-как ковыряет землю, добывая скудное пропитание. Отец и сын Штепо, Олейников и Колесниченко, Кузьменко, Осипов… с известной натяжкою добавляем к этому списку Вьюнникова, Якутина. Именно они произвели все фермерское зерно, эти шесть-семь человек из трехсот. А других у нас нет и не будет. За десять лет «реформирования» сельского хозяйства произошел естественный отбор. Отсеялись неумелые, неудачники, пьяницы и даже серьезные люди, у которых просто «не пошло». Десять лет – это достаточный срок, чтобы определила жизнь цену хозяина. Вот и отсеялись… Осталось меньше десятка тех, кто будет работать завтра и послезавтра.
Все они люди с высшим сельскохозяйственным образованием, до фермерства работали в крепком совхозе, пройдя путь от рядового специалиста до руководителя. Словом, есть знания, есть опыт и есть голова на плечах. Потому и выжили.
Но проблема в том, что эти хозяева земли больше брать не хотят. Каждый их них останавливается на рубеже 5 тысяч гектаров пашни.
Вот Олейников с Колесниченко: 4300 гектаров пашни, которая за десять лет работы превратилась почти в идеальную (осенью приезжал в нашу область вице-президент ВАСХНИЛ, так его, чтобы показать «культурное земледелие», привозили именно сюда); тридцать наемных работников с зарплатой в три тысячи рублей; вся земля – арендована на пять лет у пайщиков, каждому из которых в качестве оплаты выдается по две тонны зерна и, по потребности, солома; «управленцев» нет, бухгалтерию ведут жены; в этом году наняли механика, он будет старшим в мастерских. «Больше земли нам не надо, – говорит Олейников, – потому что получится неуправляемое хозяйство, тот же колхоз, от которого ушли. Уже сейчас это видно: я засеваю за смену восемьдесят гектаров, а мои работники – не больше пятидесяти».
Об этом же говорит и Виктор Иванович Штепо: «Больше земли не берем. 4 500 гектаров, и хватит. Уже теперь около шестидесяти двигателей: тракторы, комбайны, автомобили – а значит, больше и больше работников. За всеми не углядишь. Не успеешь – на одно поле, на другое, в ремонтную мастерскую. А нужно везде самому, иначе все расползется и растащится, как в колхозе».
«Колхоз» – тяжелая ноша. Даже с посевными площадями в 5 тысяч гектаров. Это же целых 5 тысяч гектаров! Недаром такие весьма неглупые известные фермеры, как Мельников из Михайловского района, Парчак из Быковского, взяли всего по 300, по 500 гектаров и работают. Говорят: «Нам больше не надо».
Наши калачевские «маяки» тянут воз тяжелый. И потому их надо понять, когда говорят они: «5 тысяч га – для нас предел». Хотя, может быть, завтра они скажут иное.
В районе таких хозяев шесть или семь человек. Умножим на 5 тысяч, хотя у многих из них земли меньше, 35 тысяч гектаров получается. А в районе пашни – 200 тысяч гектаров. Куда девать остальную? 50 тысяч гектаров пашни уже брошено, остальная кое-как обрабатывается: вместо настоящих черных паров перешли на «ранний» или «майский» пар, от которого проку мало, на так называемый сев «по стерне», а порою по уже взошедшим сорнякам; повально увлеклись подсолнухом, после которого земля пять-семь лет должна восстанавливаться.
О животноводстве и говорить нечего. Овец нет (было сто тысяч!), свиней нет, коров все меньше и меньше.
Да что коровы да овцы! Целые хутора исчезают. Один из моих «новомировских» материалов назывался «Последний рубеж». В нем шла речь о хуторе Большая Голубая – селении людном, почти в сотню дворов. Нынче на этом хуторе зимуют две семьи коренных жителей, несколько чеченцев и какие-то вовсе бездомные. Нет электричества, о печеном хлебе забыли, нет телефона, радио. Нет никакого производства. До «центра» – станицы и сельской администрации – пятьдесят километров грунтовой дороги. Последние две семьи не ушли только потому, что некуда уйти. Здесь хоть крыша над головой. Хутора практически нет. А земля осталась.
Что делать? Кто виноват? – вечные вопросы.
В последние годы, когда понемногу языки развязались и стало «все позволено», все чаще и чаще причиною бед России называют ее народ. Чего только не наплели: тут и чисто русское «рыгание кислой капустой и редькой», и знаменитая русская печь, на которой спит без просыпу весь народ, пьянство, леность, повальное воровство. И вывод: «Россия, ты одурела». Читаю и слышу об этом. Но вот в моей России все по-другому.
Июньский день. Невеликий поселок, в семи километрах от районного центра. Лето славное: чуть не каждый день дожди перепадают; туча пройдет, сразу – солнышко, тепло. Трава растет на глазах, зеленая, сочная.
