Борис Екимов - Прощание с колхозом

Избавиться от работников путем перевода их в фермеры не удалось. Стали их практически увольнять: долгосрочный неоплачиваемый отпуск. Пятьдесят километров до станицы, весемьдесят – до райцентра, сто сорок – до Волгограда. Куда подаваться?

Фельдшерица уехала, похоронена хуторская медицина. Закрыли магазин. Теперь людей лишили работы. Что будет дальше, совершенно ясно: люди должны покинуть хутор. Уже начали покидать. А хутор разделит судьбу тех горьких селений, которые когда-то были рядом: Тепленький, Зоричев, Осиновский, Евлампиевский. Их не счесть. А умер хутор – значит, умирает земля. Никакими десантами с центральной усадьбы, никакими фермерами из Волгограда ее не оживишь. Вон они – и все хорошие люди – в Осиновском и Фомин-колодце, в Евлампиевском, в Большом Набатове. Юристы, летчики, рыбаки… Честные, старательные, только жалко на них глядеть. А на землю, которая уже забывает шелест хлебных колосьев и снова превращается в дикую степь, смотреть и горько и страшно…

Окрестные хутора уже погибли. И восстанут ли? Большая Голубая выжила в самые трудные годы, хотя, конечно, должна была умереть. Но выжила. Честь ей!

– Я жене сто раз говорил: уедем, пока в силах. А она твердит: родная земля, здесь родилась, здесь могилки… – жалуется Дьяконов.

Он жалуется, а я низко кланяюсь Анне Георгиевне и готов целовать ее тяжелые черные руки, которые спасли эту землю, этот хутор.

– С тринадцати лет работаю… Теперь нас кинули. Пенсию получаем. Но деньги не будешь грызть. А сил уже нет…

Хутору Большая Голубая помогло наше общее большое несчастье: развал страны и горе миллионов беженцев. Пятнадцать семей приехало на хутор. Не какие-нибудь «перелетные», не условно освобожденные, к кому милиционера нужно приставлять, а рабочие, трудовые семьи, которым цены нет. К их беде, к их нелегкой судьбе отнестись бы сочувственно, тем более что они приехали сюда, поверив обещаниям руководителей «Сельхозводстроя».

Теперь они без работы.

Из разговора в районной службе занятости:

– Если они принесут нам трудовые книжки со статьей об увольнении, мы будем платить им по четырнадцать тысяч. Но два раза в месяц они должны приезжать и отмечаться.

(Пояснение от автора: этих четырнадцати тысяч рублей хватит как раз для двух поездок в райцентр.)

– А может быть, мы организуем там новое производство с рабочими местами…

(Снова мои комментарии: очень трудно будет «организовать новое», лучше не рушить старое.)

Из разговора в районной администрации:

– Там – сплошные убытки. Там – растащили скот. Там – запустили земли.

(И снова мои комментарии. Кто запустил землю? Кто развалил производство? «Плохой» народ или «хорошие» руководители?)

Ведь на той же земле получали самые высокие в совхозе «Голубинский» урожаи ячменя. С тем же «народом».

За погубленную человеческую жизнь суд назначает высшую меру. Как же надо судить за погубленный хутор?!

Каждый погибший хутор, селение – это наш шаг отступления с родной земли. Мы давно отступаем, сдавая за рубежом рубеж. Похоронным звоном звучат имена ушедших: Зоричев, Липологовский, Липолебедевский, Тепленький, Вороновский, Соловьи. Края калачевские, голубинские, филоновские, урюпинские, нехаевские – донская, русская земля.

Не провели семь ли, двадцать километров дороги… Закрыли магазин. Не захотели возить детей в школу. Пожалели копейку для фельдшера, а для учителя – литр молока. Обидели невниманием старых. «Реформировали».

И вот уже разошелся хутор. Умирает земля: на Россоши, на Саранском, в Зимовниках, на Козинке – на щедром, дорогом сердцу поле – вместо пшеницы поднялся седой осот да желтеет сурепка; и говорливую речку, Быстрицу ли, Панику, Ворчунку, полонит камыш, а пруд зарастает тиной и ряской. Так умирает Вихляевский ли, Помалин или милый Кузнечиков. Так постепенно умирает родина, у каждого она малая, своя, но для всех одна.

Уходим. Бросаем за хутором хутор, оставляя на поруганье могилы отцов и дедов.

Сколько будет длиться этот позорный марш отступления? Ведь уже вслух говорят и кричат, что не мы, а иные народы – хозяева донской степи, нашей матери.

Не ведают, что говорят. А мы ведаем, что творим?!

Размышления о «земле» и «воле»

Часть 1. «Пути колхозные»

Неисповедимы пути Господни – это древняя истина.

А пути человеческие?

На первых страницах своих сельских заметок, десять лет назад, писал я: «Не ведали <…> земляки мои, что проводится реорганизация сельскохозяйственного производства да и жизни прежней, им казалось – конец света».

Пути человеческие зримы. Не пытаясь заглянуть в очень далекое прошлое, мы можем представить, как и чем жили люди на этой земле.

Задонье. Ныне, в году 2001 – Волгоградская область Российской Федерации. Немногим раньше – того же названия область Советского Союза. Еще ранее – область Всевеликого войска донского. Названия разные, но вся та же, вечная, суть: земля и люди.

XVIII век. «Казаки предпочитают скотоводство, поскольку скот может ходить в поле всю зиму и требует мало сена… волы не употребляются в работу, а продаются, молодые и жирные, мясо их очень вкусно. Многие казаки держат по 500 лошадей. Большая часть казаков торгует скотом и пользуется хорошими доходами», – пишет об этих краях западноевропейский путешественник И. Фальк.

XIX век. Задонье – по-прежнему гнездо казачье. Главное занятие (кроме царской службы) – мясное скотоводство и коневодство. В станице Голубинской ежегодно осенью шумит Никольская ярмарка мясного скота, куда съезжаются купцы со всей России. Отсюда гонят гурты на Москву.

XX век. Первая половина. Расказачивание и раскулачивание. Дела раскулаченных, сосланных повторяют одно: «Брал в аренду землю… Выпасал скот… Арендовал выпасы… Имел 300 голов… Продавал…» – мясное скотоводство. Все та же Никольская ярмарка. Только скупщики скота именуются по-новому – «красный купец».

Потом начались колхозы. В 1980 году в Калачевском районе 40 тысяч голов крупного рогатого скота, 100 тысяч овец. Сдают государству мясо, молоко, да еще зерна от 100 до 300 тысяч тонн. Конечно же, надо отметить, что если в XVIII, XIX и первой трети XX века на этой земле «правила бал» житейская экономика – «выгодно – невыгодно» (оттого и разводили мясной скот, а не страусов), то при колхозном строе главенствовал лозунг: «Любой ценой!». И потому пахали и сеяли даже на голом песке и камне, получая по два центнера зерна с гектара. «Даешь поголовье!» – и овец разводили столько, что их порою пасти было негде, а зимой они тысячами дохли от бескормицы. Но жизнь шла, земля не пустовала.

Кроме людных хуторов – Большая да Малая Голубая, Большой да Малый Набатов, Осиновский, Евлампиевский – были еще и многочисленные чабанские «точки»: Калинов ключ, Осипов, Фомин-колодец, Козловская балка, Хороший курган, Осинов лог… Там постоянно люди жили зимой и летом. А еще – многочисленные полевые станы, летние лагеря скота. А меж ними, конечно, дороги, пусть и грунтовые, но с приглядом, уходом. В советскую пору, годы семидесятые-восьмидесятые, колхозные и райцентровские бульдозеры и скреперы круглый год работали. Иначе нельзя. Иначе все производство встанет. Не будет зерна, молока и прочего. Не будет «плана». А за это всему руководству «голову снимут». В колхозные годы все «планерки» в правлении начинались с вопроса: «К фермам дорога расчищена?».

Теперь – иное. Некуда и незачем ехать. И потому дороги исчезают на глазах. Кажется, еще недавно, поднявшись из Липологовской балки на гребень, катил и катил я вниз к Россоши, к Фомину-колодцу по наезженной, гладкой дороге. Теперь здесь и на тракторе не проедешь. Бывало, с Клетского грейдера сверни возле Калинова ключа налево – и куда хочешь тебя дороги приведут. Нынче взяли в райцентре УАЗ и еле пробрались на нем. Руководитель районного земельного комитета Виктор Васильевич Цуканов дороги Задонья знает, а его шофер – Иван Пименович, местный рожак и бывалый охотник, с закрытыми глазами куда угодно дойдет и доедет. Но вот в прошлом году еле вернулись из очередного объезда. А потом Пименович три дня машину ремонтировал.

Все понятно и объяснимо. Был совхоз «Голубинский», были поля, скот, а значит, жили люди. И дороги были. Потом началась «перестройка». На землях «Голубинского» – больше сотни самостоятельных хозяев-фермеров пытали счастье: Найденов, Бударин, Каледин, Рукосуев, Дубовов…

Но «Голубинский» был совхозом, то есть советским хозяйством, а значит, матушка-власть не жалела для своего детища средств. Тракторы, автомобили, горючее, удобрения, английский породистый скот – все давали «по разнарядке», не мыслили о какой-то рентабельности. А фермеры просто обязаны были считать деньги и соображать: что сеять? что вырастет? как продать выращенное?

Не умели, не хотели считать. И потому в течение пяти лет все новые хозяйства захирели.