Александр Житинский - Лестница. Плывун: Петербургские повести.

Серафима принялась учить девочку плавать, но без помощи ног не получалось, однако Юлька не теряла надежды и, вновь и вновь отрываясь от спасательного круга, пыталась продержаться на плаву.

Они обе учились новому общению, хотя были знакомы с момента рождения Юльки. Она жила с матерью и бабушкой на одной лестничной площадке с родителями Серафимы. Когда-то там обитал и Юлькин отец, но когда выяснилось, что у девочки детский церебральный паралич и ходить она не будет, отец куда-то испарился. А несколько месяцев назад мать девочки умерла. Юлька осталась с бабушкой.

Это событие произошло, уже когда Серафима покинула родительский дом и переместилась в каморку под лестницей. И сейчас она узнала от родителей, что Юлька осталась почти без помощи, поскольку бабушка сама в ней нуждалась.

Серафима пошла к соседям и предложила Юльке погостить у нее и вместе встретить Новый год. Бабушке была обещана помощь родителей Серафимы. На том и порешили.

Теперь же неожиданно хлопот Серафиме прибавилось и на руках у нее оказались два инвалида — старый и малый.

Пришлось вызывать подмогу и в тот же вечер везти Пирошникова в травму, где ему диагностировали вывих коленного сустава и наложили гипс. Сопровождал его туда и обратно Толик на своей машине, а на следующий день навестить отца пришли обе дочери. Толик снова приехал и привез пару костылей, чтобы Пирошников мог самостоятельно передвигаться по квартире.

Неожиданно получился странный семейный праздник, поводом к которому послужило событие малоприятное. Но опасность была позади, боль прошла, помощь была оказана, а потому все радовались встрече и с увлечением разглядывали новое жилище Пирошникова и Серафимы.

Серафима включила электрическую сауну, и вскоре все девушки уже сидели там вместе с Юлькой, которую внесли на руках и уложили на полку, подстелив мягкое махровое полотенце.

— Попарить тебя? — спросила Серафима, взяв в руки отпаренный березовый веник.

— Как это? — спросила она.

— А вот сейчас увидишь!

Серафима плеснула кипятку на раскаленные камни, и пар вознесся к потолку сауны. Всех обдало жаром, Юлька от неожиданности даже вскрикнула, но Серафима стряхнула с веника капли, мягко коснулась листьями Юлькиной спины и стала поглаживать.

— Ой! — закричала Юлька. — Здорово! Мне нравится!

А потом уже сама сидела на полке и охаживала себя.

В бассейн бросились с шумом и криками, у Юльки уже получалось держаться на плаву на одних руках, чему она бурно радовалась, попробовала нырнуть и открыть глаза под водой — восторгу не было предела!

И глядя на нее, Анюта и Люба, поначалу стеснявшиеся ее вида и не знавшие, как себя вести, забыли обо всем и повели себя единственно правильным образом, то есть просто не обращали на Юлькин недуг внимания и лишь помогали ей там, где это было необходимо.

Юлька нырнула еще раз, уже глубже, и проплыла под водой небольшое расстояние, впервые наслаждаясь возможностью самостоятельного движения. Серафима была рядом и внимательно следила за ней.

Вынырнув, Юлька сказал:

— Вот! И ноги не нужны!

Когда оделись и направились обратно в апартаменты, Серафима хотела везти коляску с Юлькой, но та воспротивилась и двигалась своим ходом, вращая колеса руками. Руки у нее были сильные, как у всех инвалидов-колясочников.

Любаша с Аней немного поотстали.

— Ты как думаешь, — тихо спросила Аня, — Юлька теперь наша сестра?

— Как Папатя решит, — ответила Любаша.

Итак, неожиданно получился День Отца, или, точнее, День Раненного Отца, как предложил его назвать сам Пирошников.

Прощаясь, Толик сказал:

— Ты Генку гоняй. Он оборотистый. И деньги любит. Но доверять ему можно.

— Ну поглядим. Все равно других помощников у меня здесь нет, — ответил Пирошников.

Однако оказалось, что это не так. Серафима проявила большой интерес к внутреннему преобразованию дома и, испросив у Пирошникова формального разрешения, занялась обустройством пятого этажа. Заодно она по мере возможности следила за тем, что происходит на других этажах, но с Пирошниковым практически не советовалась. Он сам ей запретил, сказав, что она должна действовать самостоятельно.

— Понимаешь, этот дом достанется тебе, когда я уйду, — спокойно объяснил он свое решение. — Он должен соответствовать твоим интересам, а не моим.

— Не говори глупостей. У меня нет своих интересов, — сказала она, целуя его в макушку.

— Как там с плешью? — спросил он.

— С плешью все отлично. Ее нет… Ну почти нет, — отвечала она.

Отстранившись от дел, Пирошников форменным образом впал в детство, оставаясь целыми днями с Юлькой и прыгая на костылях от холодильника к столу, оттуда к телевизору, а от него к дивану, чтобы дружной компанией смотреть мультфильмы.

Дружная компания состояла из Юльки, кота Николаича и его самого.

Юлька решила, что Николаичу обидно быть таким здоровым и нетравмированным, и она наложила ему на переднюю лапу шину из картонки, свернув ее трубочкой, и перебинтовала, отчего Николаич стал прихрамывать. Но особенно не протестовал.

Вернувшаяся домой Серафима увидела, как дружная компания следует из кабинета в гостиную. Впереди на костылях прыгал Пирошников, за ним хромал Николаич, а сзади в коляске ехала Юлька, улыбаясь до ушей. Очень ей нравился вид кота с ограниченными возможностями.

— Да вы прямо инвалидная команда! — воскликнула Серафима.

Пирошников вдруг понял, что соскучился по семье, будь она хоть инвалидной командой. И теперь не уставал изобретать разные игры и развлечения, которыми все вместе занимались по вечерам. Телевизор как способ развлечения был исключен, им пользовались только для просмотра кинофильмов через проигрыватель. Зато в большом ходу были всякие забавы, связанные со стихами и поэтами.

Пирошников, несмотря на свою любовь к поэзии, нисколько не благоговел перед поэтами-классиками; хотя любил многих из них искренно, а посмеивался над ними и тоже причислял к «инвалидной команде».

— Вот послушайте, послушайте! — говорил он внимавшим Серафиме, Юлии и Николаичу.

И начинал читать что-нибудь этакое, при этом прыгая по гостиной на костылях в ритме стихотворения:

Сегодня дурной день,Кузнечиков хор спит,И сумрачных скал сень —Мрачней гробовых плит.

Мелькающих стрел звонИ вещих ворон крик…Я вижу дурной сон,За мигом летит миг.

Явлений раздвинь грань,Земную разрушь клетьИ яростный гимн грянь —Бунтующих тайн медь!

О, маятник душ строг,Качается глух, прям,И страстно стучит рокВ запретную дверь к нам…

Все эти звонкие удары литавр — «скал-сень», «стрел звон», «гимн грянь» — сопровождались подпрыгиваниями на костылях, что было достаточно сложно исполнить. Пирошников радовался.

— Слышите? У него шпоры звенят на ногах! Он скачет на лошади!

— Кто? — недоумевала Серафима.

— Да Мандельштам же! Осип Эмильевич!

Юльке это очень нравилось; она не умела скакать на своей коляске, зато описывала плавные круги вокруг стола, когда Пирошников подсовывал ей другие стихи того же автора:

На бледно-голубой эмали,Какая мыслима в апреле,Березы ветви поднималиИ незаметно вечерели.

Узор отточенный и мелкий,Застыла тоненькая сетка,Как на фарфоровой тарелкеРисунок, вычерченный метко,—

Когда его художник милыйВыводит на стеклянной тверди,В сознании минутной силы,В забвении печальной смерти.

И Пирошников, внезапно посерьезнев, рассказывал им, как его убивали. Рассказывал, будто был близким другом или приятелем, будто это касалось его лично. Да это и касалось его лично.

А на Новый год пришел Борис Леонидович со своими Рождественскими стихами. За стеклянной стенкой, на крыше, вилась метель, горела огнями елка, пылал камин в гостиной, и Пирошников читал стихи, подражая автору, с какой-то жалобно-умиротворяющей интонацией:

Стояла зима.Дул ветер из степи.И холодно было младенцу в вертепеНа склоне холма.

Его согревало дыханье вола.Домашние звериСтояли в пещере,Над яслями теплая дымка плыла…

Он никогда не мог читать без слез это стихотворение. И без всякого перехода начинал рассказывать о том, как Борис Леонидович нанимался вскапывать огород на даче в Переделкине советскому поэту Суркову, которого каждую весну вынимали из норы, чтобы определить, кому будет вручена Сталинская премия.