Александр Житинский - Лестница. Плывун: Петербургские повести.

Мысль, достойная шизофрении второй стадии.

Поэтому он бродил по Сытному рынку, чтобы отвлечься, решив, что елку он купит, когда соберется уходить.

Ему нравились такие бесцельные перемещения зеваки, когда жизнь входила в него свободно и неприхотливо и так же непредсказуемо превращалась в стихи. Он любил складывать в стихи в голове, на слух подгоняя строчки и отыскивая рифму, пока строфа, отлитая в классическую форму, еще горячая, не начнет застывать, обретая чеканный вид.

Но сейчас стихи не сочинялись. Пирошников рассматривал лотки с фруктами, уклоняясь от предложений торговцев, затем осмотрел мясной ряд и дошел до рыбных витрин, наполовину пустых. Здесь почти не было покупателей, пахло рыбой, за грязной стеклянной витриной сидели двое мужиков в ватниках и курили.

— Чего нужно, отец? — спросил один, уловив взгляд Пирошникова.

Тот пожал плечами. Ничего нужно не было.

— Может, опохмелишь? — спросил другой, лысоватый, с круглым лицом. — Под омуль. Рыба есть, а выпить нечего.

Пирошников снова пожал плечами, что можно было истолковать как знак согласия.

— Так давай гроши, я сбегаю! — оживился лысый.

Пирошников так же безучастно вытащил из кармана кошелек и отсчитал триста рублей.

— Много даешь, батя. Или две взять? — с надеждой спросил он.

— Нет, возьми одну. Но приличную, — сказал Пирошников.

— «Флагман», что ль? — удивился лысый.

— Ну хоть его.

— Я мигом. Здесь недалеко.

Он схватил деньги и убежал. Второй полез куда-то под витрину и вытащил оттуда упаковку какой-то рыбы. Затем достал нож и принялся разделывать упаковку.

— Откуда рыба? — спросил Пирошников, чтобы что-то сказать.

— С Байкала, — отозвался мужик.

Тут прибежал лысый с полиэтиленовым пакетом, в котором болтались большая бутылка «Флагмана», буханка черного хлеба, батон и бутылка молока.

— Пошли в подсобку, — предложил мужик за витриной. — А то Алиманыч застукает.

— Кто это — Алиманыч? — спросил Пирошников.

— Здешний начальник. Азер.

— Хозяин?

— Ну, сказал. До хозяина как до Луны. Хозяин в Лондоне живет.

— Его не Джабраил зовут? — автоматически уточнил Пирошников, имевший в Лондоне всего одного знакомого.

— А ты откуда знаешь? — удивился лысый.

— Встречался с ним недавно.

Мужики окаменели. Немая сцена продолжалась несколько секунд, потом лысый сказал:

— Дед, а чего ж ты с нами пьешь?

— Сам дед, — ответил Пирошников. — Я еще с вами не выпил. Мне с вами интереснее пить, чем с олигархом.

Мужики недоверчиво на него посмотрели, но промолчали.

Они зашли в подсобку, где громоздились пустые деревянные ящики. В углу, огороженном теми же ящиками, на какой-то грязной подстилке спал пацан лет тринадцати. Пирошникову вдруг вспомнились его ночевки под лестницей в огороженном книгами углу. От шума мальчишка проснулся, сел, разглядывая пришедших.

Лысый достал из пакета батон и молоко, протянул пацану.

— Держи, Геныч… Ничего, что я истратился? — взглянул он на Пирошникова.

Пирошников молча кивнул.

Второй мужик расставил три ящика, в центре поставил четвертый, выложил на него разрезанную рыбу. Лысый поставил бутылку и достал откуда-то три граненых стакана.

Пацан припрятал молоко с батоном, встал и вышел из подсобки.

— Куда он? — спросил Пирошников.

— А кто его знает. Надыбает себе пожрать где-нибудь.

— Он здесь ночует?

— Пятый месяц. Сбежал с Кинешмы… Нормальный малец.

— А что делает?

Мужики ухмыльнулись.

— Ворует, известное дело.

Лысый вскрыл бутылку и принялся наливать.

— Мне полстакана, — сказал Пирошников. — Ну, за встречу! Меня Владимир Николаевич зовут.

— Николай, — представился лысый.

— Григорий, — кивнул второй.

Они сдвинули стаканы и выпили.

Конечно, ста граммами дело не ограничилось, Пирошников выпил больше, но не настолько, чтобы не контролировать себя, и после обыкновенных в таких случаях разговоров решил покинуть собутыльников. Они же, узнав, что он отправляется за елкой, припрятали остатки водки и сопроводили его к елочному базару, где их приятель, торговавший этим товаром, самолично выбрал ему довольно приличную елку высотою метра в полтора.

То есть все совершилось как надо — и дружба, и деловые связи — через бутылку.

Пирошников этого способа никогда не осуждал и иногда им пользовался.

Получив елку, он не спеша направился в сторону дома, как тут зазвонил мобильник. Пирошников всегда настраивал сигнал телефона на традиционный звонок и не любил музыкальных сигналов.

— Ты еще не подошел? — услышал он голос Серафимы.

— Нет. Но уже иду.

— Апартаменты заперты. Приходи на пятый этаж. Мы на пятом.

— Кто это «мы»? — удивился Пирошников.

— Увидишь.

Пирошников встревожился и ускорил шаг, насколько это было возможно при его больных ногах. Через пятнадцать минут он был в вестибюле бизнес-центра, где с момента вручения сертификатов наблюдалось значительное оживление. Входили и выходили какие-то незнакомые люди, читали многочисленные объявления на доске, с которыми Пирошников пока не нашел времени ознакомиться, втаскивали какие-то ящики.

Он подождал лифта, неловко втиснулся туда с елкой, исколов иголками лицо, и нажал кнопку пятого этажа.

На входе в коридор пятого этажа дежурил молодой охранник. Имени его Пирошников не помнил.

— Мои здесь? — спросил он.

— Здесь… — охранник расплылся в улыбке, несколько удивившей Пирошникова.

Он вошел в коридор, простиравшийся в обе стороны, и сразу услышал пронзительный крик, доносящийся с того конца коридора, который был верхом наклонной плоскости. Крик явно не был криком о помощи, а скорее напоминал крик восторга.

Он повернулся туда, стараясь, чтобы иголки не слишком кололи щеки, и увидел стремительно приближающиеся к нему по коридору две фигуры. В одной он узнал Серафиму, которая, раскинув руки, мчалась с горки на роликовых коньках, а вторая представляла собой какую-то небольшую тележку, в которой находилось что-то мелькающее, подвижное и орущее.

Он не успел ничего сообразить, кроме того, что Серафима развила опасную скорость и может прилично навернуться. Инстинктивно он расставил руки, выронив елку. Серафима, не переставая кричать и смеяться, попала к нему в объятия, и оба они вместе с елкой повалились на пол.

Тележка промчалась мимо, издавая победные крики.

Пирошников почувствовал сильную боль в колене. Они с Серафимой помогли друг другу подняться, и только тут он увидел, что промчавшаяся мимо тележка на колесах сделала ловкий пируэт и завертелась на одном месте, как фигуристка на льду.

Когда она прекратила вращение, Пирошников наконец сумел разглядеть, что тележка является детской инвалидной коляской, а в ней сидит девочка лет двенадцати с растрепанными волосами и сверкающими от возбуждения глазами. Обеими руками она держалась за круговые трубки на колесах, служащие для управления, а ноги безжизненно свисали с сиденья. Сразу было видно, что эти ноги не умеют ходить.

— Я выиграла! Я выиграла! — кричала девочка в экстазе.

— Мне помешали! Не считается! — возражала Серафима.

Она обернулась к Пирошникову, лицо ее выразило тревогу.

— Как ты?

— Ничего… — выговорил он с трудом.

— Это Юлька! — представила она девочку.

— Я вижу, что юла… — улыбнулся Пирошников.

Они поднялись в лифте к себе на крышу, причем Пирошников вынужден был опираться на Серафиму, потому что боль в колене была адской. Юлька же весьма умело управляла коляской, преодолевая невысокие пороги, и лишь ступеньки лестницы становились непреодолимым препятствием.

Пирошникова сопроводили в кабинет, где уже находилась привезенная Серафимой картонная коробка с елочными игрушками. Серафима помогла ему раздеться, и Пирошников улегся на кожаном диване, морщась от боли.

— А я хотел елку наряжать… — жалобно проговорил он.

— Потом, потом, полежи… — успокаивала его Серафима. — Мы тебе поможем. Сейчас только Юльку в бассейн свожу и примем душ…

Они ушли в бассейн, оставив Пирошникова в кабинете. Он был раздосадован до крайности — надо же, перед самым Новым годом получить травму!

Серафима помогла Юльке доехать на своей колясочке до бассейна и там пересадила ее на скамейку и велела раздеваться. Сама же, порывшись в деревянном ящике, где были сложены разные необходимые в бассейне вещи — тапки, доски для плавания, очки — нашла надувной плавательный круг, который привела в рабочее состояние. И уже через минуту они с Юлькой плескались в голубой воде.