Хосе Альдекоа - Современная испанская новелла
Ведь всего в пятидесяти метрах отсюда находится большая улица, там могли оказаться люди… Но грабитель тоже подумал об этом и, ловко подбросив револьвер, схватил его за дуло. А потом размахнулся и ударил его изо всех сил рукояткой в висок. Он глухо вскрикнул, и крик его поглотили каменные стены. Грабитель ударил ею еще раз, опять в висок.
Колени у него подогнулись, и он, теряя сознание, упал на землю. Голова его тяжело ударилась о выступ стены, тело скатилось на мокрую мостовую и осталось лежать неподвижно. Убийца наклонился над ним, быстро схватил бумажник, часы, золотую булавку для галстука… Затем, выпрямившись, толкнул лежавшего ногой. — тот не шевельнулся.
Убийца с презрением плюнул на тело жертвы и бесшумно исчез в конце переулка, словно растворился во мраке ночи».
Писатель вынул страницу из пишущей машинки, бегло ее перечитал и остался доволен. Работа завершена. Наконец‑то, после двух месяцев напряженного труда, роман готов.
Он отодвинул машинку в сторону и положил последнюю страницу на стопку таких же страниц, лежавших на другом конце стола. Затем, немного подумав, взял перо и, как завершающий штрих, вывел внизу последней страницы дату.
Ставя дату, писатель невольно задержался взглядом на Заключительных абзацах и, откладывая страницу, задумался.
Неплохо было бы еще раз посмотреть место преступления. Он хорошо знал этот глухой и узкий переулок с выступом в стене дома, фонарь на углу, старую арку, под которой всегда темно, ветхую стену с камнями, грозящими обрушиться… Да, он помнил все это, но сколько времени прошло с тех пор, как он там был в последний раз? Пять лет? Шесть? А за столь долгий срок ведь могло что‑нибудь измениться.
«Вряд ли», — сказал он себе. Но даже если все и осталось неизменным, мояшо ли верить своим впечатлениям пяти — шестилетней давности? А если они его подведут? Окажется, например, что место за выступом в стене, где герой его романа нашел свою смерть, недостаточно темное?
«Надо бы это проверить», — опять подумал писатель. Совесть художника — реалиста не позволяла ему пренебрегать и мелочами. И даже если его описание достаточно точно, разве помешает еще большая точность, какая‑нибудь деталь, которую можно обнаружить только на месте? Одна из тех незначительных деталей, что придают такую выразительность опи санию и заставляют читателя восклицать: «Ах, как это убедительно, как правдоподобно!»
Он посмотрел на часы. Было ровно два часа пополуночи. Приблизительно то самое время, когда происходит эта сцена в его романе. От такого совпадения писатель заволновался еще больше. Было бы очень интересно отправиться туда именно сейчас, когда улицы пусты и безлюдны, как этого требовал сюжет романа.
Мало — помалу мысль о посещении переулка становилась все настойчивее. А если это так необходимо, то зачем откладывать? Нынешний день для этого подходил так же, как всякий другой, вернее говоря, нынешняя ночь, пока он еще под впечатлением собственного вымысла. Если какая‑либо подробность от него ускользнула или описание получилось не столь точным, как хотелось бы, он сможет, вернувшись, исправить нужные места. Пускай придется поработать до трех — четырех часов. Велика беда! Разве он не привык работать по ночам?
Приняв решение, писатель сложил страницы рукописи в аккуратную стопку и вышел из кабинета. Возбуждение, овладевшее им, все усиливалось. Теперь он ни за что на свете не отказался бы от задуманной прогулки. Ему чугдилось даже, что он уже вдыхает свежий и влажный воздух окраины. Именно влажный! Ведь днем был дождь. Правда, шел он несколько часов тому назад и продолжался недолго, и тем не менее камни мостовой должны быть еще влажными, как это и описано в романе.
В передней он переодел пиджак и снял с вешалки плащ. С плащом, перекинутым через руку, вошел в спальню и, не Зажигая лампы, а оставив дверь в коридор, где горел свет, приоткрытой, подошел к кровати, на которой мирно спала жена. Писатель коснулся ее плеча.
— Терезина, Терезина… — позвал он.
Жена пошевелилась, но не проснулась, продолжая спать первым, самым крепким сном.
— Терезина… — повторил он.
Жена открыла глаза и посмотрела на него. В темноте разглядеть лицо мужа она не могла, но по его позе догадалась, что он хочет ей что‑то сказать.
— Терезина… Я ненадолго выйду.
От этих слов жена проснулась окончательно.
— Выйдешь? — переспросила она. — Но который сейчас час?
— Два.
— Куда же ты собрался в такое позднее время?
— Я только что закончил свой роман, — торжественно сообщил писатель.
Жена не поняла.
— Ну и что же из этого?
— Я хочу проверить, правильно ли я описал место, где разыгрывается заключительная сцена нападения… Ты знаешь…
Жена приподнялась на постели.
— Но уже так поздно! Разве ты не можешь сделать это завтра?
— Я должен видеть все это ночью. Я не задержусь, потребуется какой — ниб}гдь час, не больше.
— Не понимаю, что это тебе вздумалось, — вздохнув, проговорила жена после небольшой паузы.
— Я не задержусь, — повторил он. — А ты спи.
Писатель наклонился и поцеловал жену.
— Надень по крайней мере кашне, — посоветовала она на прощание. — Наверное, холодно, а ты немного простужен.
— Хорошо, дорогая. Итак, до скорого!
— Когда вернешься, разбуди меня.
— Непременно.
Он плотно прикрыл за собой дверь спальни, надел плащ и — чтобы сделать жене приятное, хотя она и не могла его видеть, — снял с вешалки кашне и обернул им шею. Затем он вышел из дому.
На улице оказалось гораздо прохладнее, нежели он предполагал, сидя дома. Заблуждение вполне понятное, ибо за весь день он ни разу не выходил из своего кабинета. Увлеченный работой, он писал, рвал написанное, переписывал заново: заключительная глава далась ему особенно трудно.
Писатель поднял глаза к небу. Небо было совершенно черное — наверное, скоро опять пойдет дождь, — однако даже Это нисколько не поколебало его решимости отправиться на место, где разыгрался последний акт трагедии его героя.
Держась поближе к домам, он направился к трамвайной остановке. На остановке никого не оказалось, кроме одного человека, видимо тоже дожидавшегося трамвая.
Писатель закурил. Но за сегодняшний вечер и ночь он курил так много, что, едва сделав одну — две затяжки, с отвращением отшвырнул сигарету.
Он подошел к самому краю тротуара — посмотреть, не идет ли трамвай, но мешали деревья, растущие вдоль тротуара, и ему пришлось сойти на мостовую.
Далеко, очень далеко показался огонек, наверное, трамвай. Но через мгновение огонек исчез, и писатель понял, что ошибся. Улица по — прежнему оставалась пустой: никого, кроме него и неизвестного, не было. Где‑то вдалеке раздавалось постукивание палки ночного сторожа, совершавшего обход. Но сторож так и не появился, а постукивание смолкло.
Писатель вернулся с мостовой на тротуар и ждал, прислонившись к стене дома. Неизвестный оставался на мостовой, и писатель стал посматривать на него с некоторым интересом. «Если бы люди откровенно рассказывали друг другу о своих делах!» — подумалось ему. Вот, например, этот человек: совершенно очевидно, что он стоит здесь не для собственного удовольствия. Непохоже, чтобы он был в театре или приятно развлекался, и слишком стар, чтобы предполагать, будто он возвращается с любовного свидания. Что же в таком случае привело его сюда, на остановку трамвая, в столь поздний час? Какая странная причина?
Писатель улыбнулся. Странная? А что может быть более странным, чем то, что заставило прийти сюда его — автора романа? Если бы он и этот человек разговорились и он сказал бы ему, что отправляется на далекую окраину лишь потому, что только что закончил роман, последняя сцена которого разыгрывается как раз на этой окраине, интересно, как реагировал бы его собеседник?
Не переставая улыбаться, поскольку теперь, представив себе реакцию незнакомца, писатель понял, что поездка его может показаться смешной, он отделился от стены дома и снова вышел на мостовую. Опять посмотрел вдаль и опять увидел огонек. На сей раз, решил он, это трамвай.
Вскоре донесся скрежет колес. Трамвай приближался очень быстро, не задерживаясь на тех остановках, где никто не сходил и не входил. Когда трамвай приблизился, писатель увидел, что он почти пустой. Трамвай мчался во весь опор, и писатель, испугавшись, как бы он не проскочил мимо, поднял руку — Но трамвай уже останавливался. Минуту спустя писатель уже был в вагоне, согретом теплом сотен людей, которые ездили в нем целый день.
Писатель не чувствовал усталости, по вагон был пуст, и он сел. Трамвай же возобновил свой бег между шпалерами спящих фасадов, обогнал небольшую группу молодых людей, которые неторопливо шли, громко разговаривая и смеясь, потом миновал ночного сторожа.
