Хосе Альдекоа - Современная испанская новелла
— Другие вот по субботам приезжали, а по понедельникам уезжали…
— У него много дел.
— И в воскресенье?
— И в воскресенье.
— Неправда это.
— Замолчи сейчас же.
Холодный, отдающий паленым ладанником ветер приносит обрывки команд, чей‑то громкий, перекрываемый ревом моторов начальственный голос.
— Мама, — шепчет едва слышпо мальчик, — сколько людей приехало…
— На станцию?
— Нет, в грузовиках. Все военные… Мы поедем сейчас в Мадрид?
Мать не отвечает.
— Мы едем в Мадрид, мам? Когда мы едем в Мадрид?
— Через несколько дней. Вот только все кончится.
— А если не кончится?
Колонна совсем рядом, когда машины проходят под окнами, моторы заглушают слова. Фары горят вполнакала, движутся лишь маленькие пятна света перед колесами. Машины ползут одна за другой и скрываются в первых отрогах гор.
Одна останавливается у дома. Она не похожа на те, на каких они ехали сюда.
— Мама! Машина пришла! Она приехала за нами! Куда мы поедем сегодня?
Двое людей вылезают из кабины и направляются к дому.
— Мама, мама, заснула ты, что ли?
— Не заснула, одевайся. И разбуди брата.
— Мама, ты плачешь?
— С чего ты взял, я не плачу.
— Нет, плачешь, я слышу, ты плачешь. И когда говоришь, тоже плачешь.
— Одевайся, скоренько.
— Мамочка, не плачь, не надо.
Эскобар, Хулио
РЕБЕНОК — ПРЕЖДЕ ВСЕГО (перевод с испанского Е. Гальрперина)
Сеньор Лоренсо, земледелец, призвал однажды своего сына Моисеса, чтобы сообщить о принятом им решении.
— Я уже стар, — начал он, — но я не хочу умереть, пока не погуляю на твоей свадьбе и не понянчу внуков. Говорю так не потому, что занемог, — об этом и речи нет; у меня еще хватает сил вести дом и пахать землю. Я и о твоем житье думаю. Пора тебе жениться. Невеста твоя, Эмилия, охотно пойдет за тебя. Сколько лет ты с ней в дружбе? По — моему, много. Ведь вы еще совсем махонькими были, а уж и тогда бегали друг за дружкой. Девушка она хорошая, работящая, уважительная. Да и нуягды ни ее отец, сеньор Онорио, ни я особой не терпим. А земли у них и у нас примерно поровну.
— Так‑то оно так, — задумчиво проговорил Моисес.
— Ты будто чем расстроен. Я‑то мыслил, что слова мои обрадуют тебя. А ты, я вижу, сидишь тут, на этой табуретке, как в воду опущенный. Уж не раздумал ли брать Эмилию в жены? Или уж до этого дошло? А о помолвке ты что, забыл?
— Не в том дело, отец.
— В чем же тогда? Ты что‑то мудришь. Может, у тебя какие неприятности?
— Я все голову себе ломаю.
— Голову ломаешь? А над чем? — Уж не пришла ли и тебе на ум прихоть уехать из селения в город или в какие другие страны?
— Нет, сеньор.
— Это хорошо! Здесь как‑никак есть все, что тебе надо: собственный дом, участок земли — и не такой уж он маленький, так что жить при нем можно безбедно, — три пары мулов, новехонький инвентарь. Даже трактор и чистик купил я в прошлом году по твоему совету. Правду я говорю или небылицы рассказываю?
— Правду говорите, отец.
— Вид у тебя какой‑то чудной, вроде как у птенца с подрезанными крыльями. Да что с тобой? Неужто дружба у тебя с Эмидией врозь пошла? Ты ли виноват, она ли, все равно — дело это нехорошее. Может, и помолвку уже расстроили?
— Между нами всегда было все ладно. Эмилия добра, как ангел, и на все согласна. Не в том дело. Не в том…
— Тогда говори, Моисес, разрази тебя гром!
— Нерадостную весть приходится мне вам сообщить.
— Вот как? Тогда не томи меня, парень, говори сразу. Я еще крепок телом и душой, выдержу всякое.
— Все это, отец… по молодости лет. Бывает ведь, человеку кровь к голове прильет, а сердце застучит в груди как шальное. А потом, ясное дело, идет человек напропалую, не думая о том, что будет.
— Что же с тобой приключилось? Пугаешь ты меня. Может, какая другая женщина туг замешалась?
— Так и есть, отец, замешалась.
— Выходит, полюбил другую?
— Если уж о любви речь вести, то, сказать по правде, Эмилия мне всех милее. Ведь любим мы друг друга с детства, а такая любовь, что ни говори, всегда крепче.
— Тогда за чем же дело стало?
— Вы Знаете, что я частенько ездил в Санчотельо, на рынок. Обычно по вторникам, но бывало еще и среди недели. Так вот, однажды познакомился я там с девушкой по имени Леониса, бедной, но очень уж красивой и статной. Спервоначала отправились мы с ней на танцы, потом — погулять в сосновый бор… Так оно и пошло: спутался я с ней, сам того не желая.
— Что ж тут такого? Все мы молодыми грешили. Если только в этом причина…
— Причина еще и в ребенке.
— В ребенке?
Сеньор Лоренсо вскочил, словно пламя в горящем рядом очаге вырвалось наружу и обожгло его.
Ребенок! В этом коротком слове Моисес выразил все мысли, которые уже давно волновали и мучали его. Чего еще можно от него требовать?
В наступившем молчании сеньор Лоренсо успел все обдумать. Он нашел решение, и решение не безрассудное, не путаное, а совершенно ясное и недвусмысленное.
— Жениться надо на той, Моисес… Другого выхода нет. Ребенок — прежде всего…
Скандальная новость мигом облетела все селение. Шутка ли! Моисес, сын сеньора Лоренсо, решил порвать с Эмилией. И так неожиданно. Заявить такое, конечно, проще простого, а вот на деле все может обернуться лихом, и еще каким! Что скажет на это Эмилия? Что скажут ее родители, ее братья? Как отнесутся к этому их родственники, друзья и знакомые, их соседи и вообще все люди? Посмотрим еще, как выпутаются из этой истории сам жених и его отец.
И тут сеньору Лоренсо пришла в голову идея: что, если его сыну поговорить с Эмилией, узнать ее мнение? В случае чего можно еще какой выход поискать. Спешить тут не следует. Но что скажет та, другая? Обезумеет еще, чего доброго, с отчаяния, и ничего удивительного в этом не будет.
Моисес встретился с невестой и изложил ей суть дела: так, мол, и так. Эмилия, как нередко бывает в жизни, сразу же нашла выход из положения. Ну конечно, ребенка они возьмут к себе, как только поженятся. Тогда все и уладится.
Да, но согласится ли на это мать? Когда Леониса узнала о новом замысле, она взъерилась как тигрица, у которой захотели отнять ее детеныша. Как, отдать своего ребенка чужой женщине?! Во имя чего, собственно? Или Моисес женится на ней, или уж ни на какой другой. Что же это такое в конце концов! Она ведь тоже не из камня сделана.
Когда все эти разговоры дошли до сеньора Лоренсо, он снова позвал сына и сказал ему так:
— Ну что ж, Моисес, есть, видно, только один выход — придется тебе все‑таки жениться на той. Знаю, что всем вам горько сейчас, но тут превыше всего это невинное создание — твой сын. Мой внук! — Сеньор Лоренсо поднял свою большую жилистую крестьянскую руку и, смахнув со щеки слезу, продолжал: — Но знай, отныне жить будешь по своему усмотрению, своим трудом. И еще — придется тебе покинуть Этот дом и не возвращаться в него до той поры, пока бог не заберет меня к себе… Ее же я видеть не хочу. Ты — дело другое. Ты можешь приезжать ко мне, когда вздумаешь, но только не один, а с внуком. Чтобы мог я обнять его, приласкать… Слышал, что я сказал, и понял ли меня?
— Да, отец.
— И больше говорить об этом нечего. Лишние слова тут ни к чему.
Свадьбу справили в Санчотельо, чуть ли не втайне. Приглашена была только родня. Особых затрат на церемонию и угощение делать, понятно, не стали. О, совсем не так мечтал наш земледелец отпраздновать женитьбу сына! Такое событие, сложись все иначе, он отметил бы достойно, как положено, как господь велит…
Моисес остался со своей женой Леонисой и со своим ребенком в Санчотельо. А его родители и те немногие родственники, что ездили с ними на свадьбу, отправились восвояси.
Возвратясь в селение, они увидели там необычное зрелище. Все жители высыпали на площадь и шумно толпились на ней, возбужденные и растревоженные. Что здесь произошло?
— А то, что Эмилия в минуту отчаяния бросилась в колодец во дворе своего дома, — объяснил какой‑то старик из толпы. — Она умерла вскоре после того, как ее вытащили. Бедняжка!
Педролу, Мануэль де
ПОМЯНЕШЬ ВОЛКА… (Перевод с каталанского А. Сиповича)
«…Из мрака под аркой выступил человек и, выйдя на середину переулка, преградил ему путь. Силуэт человека неясно выделялся в тусклом и каком‑то унылом свете уличного фонаря. Человек что‑то держал в руке — оружие.
— Молчать! — приказал неизвестный.
Тесня, человек загнал его в угол, куда не проникал свет фонаря. Он прижался к стене спиной, глаза его расширились, взгляд стал напряженным.
— Бумажник, часы… — прошипел грабитель.
Он невольно схватился за внутренний карман. Несмотря на темноту, грабитель зорко следил за каждым его движением и, когда он попытался ухватить револьвер, слегка отступив, оттолкнул его руку. Однако он, подчиняясь инстинкту самосохранения, снова попытался схватить направленное на него оружие. Может быть, он надеялся, что грабитель не посмеет воспользоваться револьвером, не решится выстрелить?
