Ион Агырбичану - «Архангелы»
Прежде чем телеграфировать, студент Унгурян отправил отцу заказное письмо, желая хоть как-то объяснить, зачем ему понадобились полторы тысячи злотых. Старик долго ломал голову над этим письмом, которое, как каждому было ясно, писалось, разумеется, в пьянственном состоянии. В письме говорилось, что деньги студент просит в последний раз и что теперь он «домнул и у него есть доамна». Сколько ни думал старик Унгурян, но истолковать последние слова мог только так: сынок его стал уже адвокатом и, возможно, среди этого вавилонского столпотворения женился. И хотя это должно было бы утешить старика — как-никак сын вернется в село дипломированным юристом и к тому же с женой, — но старик, не в силах поверить в подобное счастье и удрученный отсутствием денег, уходя от очередного приятеля, заявлял во всеуслышание:
— Ну не чертушка ли! Нашел время заводить себе барыню! Баран его забодай вместе с его доамной!
Вполне возможно, что Унгурян брюзжал еще и потому, что вынужден был выходить на мороз, где он, раскрасневшийся от вина, мгновенно белел, потом синел, а его тщедушное тело беспрепятственно, словно решето, пронизывал ледяными иголками мороз.
Целых два дня Унгурян понапрасну обивал дружеские пороги. У большинства его приятелей просто-напросто не было такой солидной суммы. Кое у кого, возможно, и были деньги, но они не хотели, отдав их в долг, сами остаться на мели. Было несколько человек и таких, кто без ущерба для себя могли бы одолжить — не велика сумма, полторы тысячи, — но эти немногие все были наподобие Георге Прункула: к ним если денежка попадет, то уж солнышка не увидит.
К тому же кто мог знать, сколько еще протянется эта проклятущая зима, сколько будут стоять замерзшими толчеи. Ведь жители Вэлень за много лет привыкли себя чувствовать хорошо тогда только, когда денег в дому было в достатке.
Было и еще одно обстоятельство: хоть и ходил старик два дня, но не так уж много домов обошел. Он вроде бы и торопился, и страх за сына его подгонял, но, оказавшись перед стаканчиком подогретого и приперченного вина, он надолго забывал про своего «адвоката».
Так что к вечеру второго дня старик Унгурян еще не раздобыл никаких денег. Приостановившись на миг посреди дороги, он, словно говоря с кем-то рядом, громко произнес: «Баран его забодай с его доамной!» И тут его осенило. Ведь он не был у Георге Прункула, а про него давно поговаривали, будто он людям деньги под процент дает.
Старик Унгурян прямым ходом направился к бывшему компаньону.
От домашнего тепла старика развезло — и выпил он в этот день многовато, и отдохнуть, как привык среди дня, не отдохнул.
Поздоровались за руку, Прункул пошутил:
— Нужно к тебе печку челом повернуть, дружище Унгурян! Давненько ты не переступал моего порога! Садись, садись, в ногах правды нет.
Поговорили про мороз, о приисках, об «Архангелах».
— И что ты скажешь, дружище, после всего этого? — с недоброй улыбкой спросил Прункул. Он еще вчера узнал, с какой докукой бродит по селу Унгурян. Не успел Унгурян навестить третьего приятеля, а Прункулу стало известно, что ему для «адвоката» необходимы полторы тысячи злотых.
— Маленькая просьба, — сбивчиво начал Унгурян, которому Георге Прункул никогда не был особенно симпатичен.
— Ко мне просьба? — Сморщенное лицо карлика исказилось злой, но самодовольной улыбкой.
— Да, к тебе! Мне бы надо… нет, мне бы нужно… — сбивчиво продолжал Унгурян и никак не мог кончить. Ему неудобно было назвать столь немыслимую сумму. Смущала его и мысль: «А что про меня подумает этот черт?»
— Понимаю, понимаю, — пришел ему на помощь Прункул. — «Адвокату» нужны деньги.
Унгурян у показалось, что этому человеку известно абсолютно все.
— И много денег, — нарочито громко заявил он. — Полторы тысячи — это не шуточки!
— Ему нужно полторы тысячи? — Хозяин дома не мог скрыть радости.
— Точно! — подтвердил Унгурян и посмотрел на Прункула.
— Он тебе отбил телеграмму? — весело спросил хозяин.
— Ох-ох-ох! — почесал в голове старик. — Отбил! Три телеграммы до нынешнего дня!
— Да не может быть! — притворно ужаснулся Прункул.
— Точно, точно, — подтвердил Унгурян.
— Очень у тебя тяжелое положение!
— Можешь ты мне одолжить такие деньги? — напрямую спросил старик, решив разом покончить со своей бедой. Хоть он и захмелел, но все же заметил, какие огоньки заиграли в глазах Прункула, и ему стало не по себе.
— Посмотрим! — отозвался хозяин дома и тут же скрылся в соседней комнате, откуда послышалось звяканье ключей.
— Только треть! — сообщил он, вернувшись назад.
— Чего? — в полном недоумении переспросил Унгурян.
— Говорю, что могу одолжить только пятьсот злотых… Время, знаешь ли… толчеи не работают…
Унгурян немного растерялся, но потом решительно сказал:
— Давай сколько можешь. Пройдут морозы, заработают толчеи, отдам с процентами.
— Ну, будь по-твоему… — Прункул снова исчез в соседней комнате.
На этот раз пропадал он довольно долго, так что старик Унгурян уже беспокойно заерзал на стуле. Наконец Прункул появился. В одной руке он крепко держал банкноты, в другой — подсвечник с зажженной свечой. Поставив свечу на стол, Прункул трижды пересчитал деньги, потом вытащил грязную бумажонку, расправил ее и пододвинул к Унгуряну:
— Пожалуйста, распишись, братец!
Старик взял деньги, сунул в карман и спросил:
— А что подписывать?
— Вот эту бумагу. Вроде расписочки, на память, сколько я тебе денег дал.
— Тьфу! — плюнул оскорбленный Унгурян. — Ты что, боишься, что не отдам? Господи боже мой! Да где мы находимся?
— Ничего худого в этом нет, братец. Деньги есть деньги. Что мы можем знать? Либо ты, либо я скончаемся как-нибудь ночью. Разве нельзя от подагры окочуриться?
Старик Унгурян, который почему-то больше всего боялся умереть от «подагры», побелел и расписался. Поставив свою подпись, Унгурян еще раз оглядел бумажонку, и ему бросилось в глаза слово «Фрасинул» — «луг во Фрасинул».
— Что это? — ткнул он пальцем во «Фрасинул».
Прункул наклонился и прочитал скороговоркой: «В случае, если долг не будет возмещен, то нижеподписавшийся обязуется передать во владение домнула Прункула луг во Фрасинул безо всякого суда».
— Будь здоров! — воскликнул старик с огорчением. — И чего ты так боишься, что я не заплачу? Что я, сегодня помирать собрался?
— Это только для проформы, братец, — стал успокаивать его Прункул, пряча ехидную улыбку. — Я знаю, что завтра мы с тобой не отправимся на тот свет… Но дела, они всегда так делаются!
— Ну, будь здоров и до свиданья! — с раздражением сказал старик Унгурян и вышел. Он был раздосадован, а вернее, уязвлен. Он чувствовал себя униженным тем, что его бывший сотоварищ по «Архангелам» настолько ему не доверяет. Насупленный, он направился прямо к почте, чтобы как можно скорее избавиться от этих пяти сотен. А Георге Прункул, встретившись вечером с Попеску, сообщил ему самую последнюю новость.
Двухдневное обивание порогов и унижение, которое Прункул заставил испытать Унгуряна, мало чего стоило, потому что денег «адвокату» с его «доамной» хватило бы разве что на дорогу до Вэлень.
Дело в том, что студент Унгурян «спутался» с десятистепенной актрисой из самого захудалого театра в Будапеште. Девице было лет под тридцать, если не больше, но выглядела она молодо, а главное, была «корпулентной», как хвастался студент. Актриса эта не раз бывала на вечеринках, где пели «архангела Гавриила», и, приметив, что студент сорит деньгами, в один прекрасный осенний день бросила театр и переселилась к Унгуряну. Злые языки говорили, что из театра ее выгнали, но сама она, подняв на юношу влюбленные глаза, шептала:
— Ради тебя, душа моя!
Вот тогда-то Унгурян и послал одну за другой две телеграммы, предвидя двойные расходы, а растратив полученные деньги, стал жить в кредит. Продолжалось это довольно долго, но откуда было знать об этом старику Унгуряну? Кредит у студента был в трех трактирах, где он чаще всего устраивал попойки и где его знали уже не первый год. Архангел Гавриил ходил теперь раздувшись от гордости как индюк. Вдобавок он стал необычайно ревнив и на некоторое время даже перестал видеться с друзьями. Но в один из морозных февральских дней все три трактирщика прислали ему на дом счета с уведомлением, что, «к их большому сожалению, они больше не могут предоставить ему кредит».
В это утро Унгурян обнаружил, что в кристальной душе его возлюбленной есть и темные закоулки. Она принялась издеваться над ним, обвинила во лжи, упрекнув, что он обманул ее, представившись бароном, и заставил бросить честную карьеру. Затем разрыдалась, стала лепетать, как она несчастна, стонать, что не хочет просить милостыню. Наплакавшись, она стихла, потом глаза ее просветлели и она, бросившись студенту на шею, залепетала:
