Иван Шевцов - Любовь и ненависть
Да, Соня спешила: не достав морфия на толкучке, она решилась на крайнее — обратиться к Науму Гольцеру. Из автомата позвонила ему на квартиру. Никто не ответил. С чувством нарастающей тревоги позвонила на дачу. И сразу услышала знакомый самоуверенный густой баритон:
— Это ты, детка? Почему долго не показывалась? Я на тебя зол.
— Не надо на меня сердиться: я девочка бедная, кроткая, — кокетливо отозвалась Соня и затем дипломатично полюбопытствовала: — У тебя ко мне дело есть?
— Ты откуда звонишь? — с нетерпеливостью делового человека вопросом на вопрос ответил Гольцер.
— Из автомата.
— Нельзя ли поточней? Ты в Москве? — напористо вопрошал Гольцер.
— Да.
— Немедленно садись в такси. За мой счет. И гони сюда. Я жду.
— Слушаюсь, мой повелитель, — с деланной кроткостью, которой хотела заглушить свою радость, отозвалась Соня.
Радость ее была смешана с чувством тревоги и страха, ужаса и стыда. Она знала, какой ценой достанется ей морфий, что за несколько кубиков этой жидкости ей придется пройти через унижение, оскорбления, терпеть физические истязания садиста. Она думала об этом с содроганием, забившись в угол заднего сиденья такси. Наума она ненавидела, боялась и шла к нему только в силу крайней необходимости. Она чувствовала себя в полной зависимости от этого человека, однажды и навсегда изуродовавшего ее судьбу. Еще полгода назад она иногда задумывалась над своим будущим, несмело спрашивала себя: "А что же дальше? Что будет завтра?" — и слышала жестокий, холодящий душу ответ: "Ничего не будет… Пустота и мрак". Теперь она не решалась задавать себе даже и эти вопросы — не хотела лишний раз терзать больную душу.
У Гольцера на даче сплошной тесовый некрашеный забор, в который вмонтированы дверь кирпичного гаража, заменяющего ворота, и неширокая калитка с крепкой дверью, навешенной на кирпичный столб. В столбе микрофон и электрический замок. Но Соне не пришлось на этот раз пользоваться техникой. Наум ждал ее у калитки с трешкой, приготовленной для таксиста. Вид у него был недовольный и злой, и, как только такси отъехало от дачи, Наум вместо ответа на приветствие девушки сердито проворчал:
— Ты кому дала мой телефон?
— Твой телефон? — шедшая впереди Гольцера по кирпичной дорожке, Соня остановилась с неподдельным недоумением на лице. — Никому не давала.
Наум грубо обогнал ее, шагнув на крыльцо. На масляном, упитанном лице его дрожали какие-то тени. Соня брела за ним семенящей походкой, пытаясь понять свою вину. Уже на террасе Наум, сдвинув густые брови и погладив ладонью преждевременную плешь, строго сказал:
— Зачем врешь?! Только что звонил какой-то абориген. Тебя спрашивал.
Соня в замешательстве потерла свой прямой тонкий носик. И наконец вспомнила:
— Ах да… Знаю. Вот дурачок. В поезде пристал один, — и расхохоталась грубоватым смехом. Но, увидав в глазах Гольцера суровый огонь, осеклась, спросила виновато: — Он тебе звонил? Я даже имени его не знаю.
— Вот как! Имени не знаешь, путаешься со всякими проходимцами и даешь чужие телефоны. — Густые брови его изогнулись, гладко выбритое сизое лицо густо побагровело. Взметнулась волосатая по локоть обнаженная рука и широкой мясистой ладонью шлепнула по бледной щеке девушки. Соня не пошатнулась, не вскрикнула, не закрыла руками лицо. Она стояла, сжавшись в ком, бесчувственная, точно каменная, — приняла эту пощечину как должное.
— Ну отвечай — зачем дала телефон? — Тон Гольцера ледяной, взгляд настороженный. Он все время к чему-то прислушивался, точно кого-то ожидал. Это была его привычка, постоянное состояние.
— Я пошутила, назвала первый пришедший в голову помер. Только б отвязался, — ровно и ясно ответила Соня.
— Пошутила — вот и получила. За такие шутки полагается… — он не договорил, грубо схватил Соню в охапку, поднял так, что она головой коснулась потолка террасы, и понес ее в уютные нескромные покои…
Часа через два на своей «Волге» Гольцер отвез Соню в Москву. Он сидел за рулем, довольный и важный, она — сзади, свернувшись калачиком, рассеянно задумчивая. В сумочке у нее лежал рецепт на морфий. Не поворачивая головы и грузно навалившись на баранку, Гольцер наставительно говорил:
— Запомни фамилию врача на рецепте: Шустов. Поняла?
— Там ясно написано, — как сквозь сон отозвалась девушка.
— А ты запомни. Это для аптеки. Но если в милицию… скажешь: купила… Случайно. У незнакомого. Поняла? — Он смотрел на Соню через зеркало. Соня кивнула: что ж тут не понять? Она не должна выдавать своих благодетелей — вот и все. Ей же все равно ничего не будет: попадись она в милицию или к самому генеральному прокурору — наркоманов у нас не судят. "Собственно говоря, а за что нас наказывать? — дремотно рассуждала Соня, прикрыв глаза длинными ресницами. — Мы и так уж достаточно наказаны судьбой… Судьбой?" Она, точно вдруг очнувшись, подняла подсиненные тяжелые веки, и вопрошающие глаза ее уставились в крепкую бронзовую шею Гольцера, на которую надвигались черные волосы. Острые зрачки ее сузились, губы горестно шевельнулись. Обеспокоенная каким-то неясным чувством, она мысленно повторила: "Судьбой, — и сказала сама себе, думая о Гольцере: — Вот она судьба. Моя голгофа". Но мысль эта была не совсем для нее ясной, она раздражала, тревожила. Ее нужно было прогнать прочь, заменить другой. И Соня представила себе, как она сейчас приедет в Москву, пойдет в аптеку, получит морфий. Глаза ее погасли, и она снова прикрыла их ресницами.
— Ты спишь? — спросил властный голос Наума. Он не стал ждать ответа, сказал многообещающе: — Если будешь умницей, я дам тебе в следующий раз нечто необыкновенное. Это фантастика!
— Хочу фантастики, — не открывая глаз, произнесла Соня. — Сейчас хочу. Слышишь, Наум? Дай сейчас.
— Мне обещали на будущей неделе. Дорогое удовольствие. Мне обещали. Будешь умницей — получишь.
Он вел себя с нею как жестокий деспот со своей рабыней. Позволял себе такое, о чем Соня стыдилась даже вспоминать. Добрый десяток раз она давала себе слово никогда с ним не встречаться и не могла сдержать своего обещания. Она чувствовала себя прикованной цепями к этому человеку на всю жизнь и не знала, как разорвать эти цепи, угодила в трясину, из которой ей уже не выбраться. На голубых венах ее рук и ног уже не было свободного от уколов места, и последнюю дозу морфия она вводила через шею.
Гольцер остановил машину у Пушкинской площади и всем корпусом повернулся к Соне, сосредоточенно уставился тупым взглядом, в котором не было ни любви, ни ненависти.
— Я побегу, — сказала Соня, сделав движение к двери.
— Не исчезай, — напутствовал Гольцер. — Звони почаще.
Он кивнул ей покровительственно и благосклонно и отвернулся.
Глава третья
Все получилось не так, как хотелось, и Ясенев, быть может, из излишней щепетильности готов был взять всю вину на себя. Ну в самом деле, не делить же ему ответственность за провал операции с лейтенантом Гогатишвили. Ведь он, Ясенев, старший, он сотрудник управления, а Гогатишвили работает в отделении милиции. Он, Ясенев, в конце концов обязан был проинструктировать лейтенанта, как действовать в случае… Но ведь всех случаев не предусмотришь, сотню различных вариантов заранее не продумаешь. И кто мог предположить, что все так обернется? Собственно, операция еще не закончена, и, пожалуй, преждевременно говорить о провале, но Ясенев по старой привычке настраивает себя на худшее.
Предполагалось, что Игорь Иванов торгует гашишем. Гогатишвили был уверен, что именно так оно и есть, и поэтому выслеживал Иванова и строил все свои расчеты на этой посылке: надеялся схватить Иванова с поличным в момент распространения наркотиков, заручиться вескими, неопровержимыми уликами. А вышло все наоборот: Иванов был схвачен в роли заурядного потребителя гашиша, жалкого наркомана, с превеликим трудом раздобывшего за пятерку несколько башей. «Цветочница» возникла вдруг, до этого случая о ней милиция ничего не знала. Гогатишвили опасался, что «цветочница» видела, как задержали клиента, и, конечно, могла улизнуть, поэтому он решил задержать и ее. Это был опрометчивый, необдуманный шаг молодого работника уголовного розыска. «Цветочницу» надо бы пока не трогать, установить за ней наблюдение, собрать веские улики. Задержать Иванова, по мнению Ясенева, Гогатишвили поспешил. Задержали, а что из этого толку?
— Как свидетеля! — оправдывался Георгий Багратович. — Иванов покупал гашиш у «цветочницы»? Покупал. Он может подтвердить это в суде? Может.
— Это еще вопрос, как поведет себя Иванов на следствии. Орешек не из легких, я с ним знаком, — с досадой говорил Ясенев. — Потом одного свидетеля совсем недостаточно для суда. Судьи потребуют более веских доказательств.
