Наталья Нестерова - Портрет семьи (сборник)
Если бы на месте Мариванны была Маринка! Все то же самое: общие хлопоты, мелкая суета и ощущение родного плеча, подставляемого по первому зову. Мариванна ему не родная. И не женится он на ней никогда. А Марина… Где ты, Марина? Я отрепетировал семейные танцы, они не вызвали у меня отвращения. Вот только ты не желаешь ни репетировать со мной, ни нашу личную пьесу взаправду играть.
— Мариванна, хлопнем вашего коньячка?
— Вы — конечно. Я же не стану. Опять беспробудно засну, и у вас будут все основания уволить меня за алкоголизм.
— Уволить теперь никак не могу, потому как ваш должник, да и вообще… Что бы я без вас делал?
«В них, в мужчинах, есть непонятная слабость, — подумала Мария Ивановна. — И в Андрее, и в давешнем молодом человеке в мехах, подарившем коньяк. Не могу сформулировать, в чем эта слабость, но она определенно существует. При всей моей недоразвитости, комплексах и ущербности я все-таки не чувствую за собой этой слабости. Потому что женщина? Но я ведь никогда не думала о себе как о женщине!»
— Выпейте, Андрей! Если вам… в нынешнем состоянии станет легче, то и выпейте!
— Благодарю! Постараюсь воздержаться. Если в моем, как вы выражаетесь, «состоянии» начать пить, то бутылкой коньяка не ограничиться. Стану пить до беспамятства, пойду в магазин за новыми бутылками… Пока где-нибудь не рухну. Как же хочется надраться! Не смотрите на меня со страхом. Я не алкаш, а умеренный культурный поддавальщик.
— Вас забота о Петечке останавливает?
— Не стану врать. О Петечке, когда вы рядом, думаю в последнюю очередь.
— Спасибо!
— Не за что. Это вам — спасибо! Мариванна! Если мне позвонит девушка… конкретно — Марина… Запомнили? Ее Марина зовут. Скажите ей… передайте…
Нет, ничего передавать не надо, просто сообщите мне, что звонила.
— Марина ваша невеста?
— Термин смешной, старорежимный — невеста! Если бы! — Андрей поднялся. — Ужин как всегда удался, вы прекрасно готовите. Иду смотреть телевизор. Присоединитесь?
— Нет, благодарю. Надо вымыть посуду и погладить Петечке белье на завтра.
— Чувствую себя крепостником.
— Напрасно. Телевизора я насмотрелась на двадцать лет вперед. Лучше почитаю книги о воспитании ребенка.
— По-моему, вы их наизусть уже выучили.
— И тем не менее каждый раз обнаруживаю что-то новое.
Который день на молчаливый вопрос дочери, возвращавшейся с работы, Анна Дмитриевна качала головой: нет, Андрей не звонил. И на сотовом Марины среди пропущенных звонков Андреевых не было. Ни Марина, ни ее родители передачи с сюжетом о пожаре на строительной фирме не видели. К сожалению. Был бы отличный повод забыть гордость и самой позвонить. Гордость — основное препятствие на пути личной инициативы.
Папа, укрывшись за газетой, бурчит:
— На гордых воду возят.
— Не точно, — возражает мама. — Воду возят на сердитых и дураках.
— Это не одно и то же?
Родителям хочется, чтобы Марина помирилась с Андреем. Лучшего спутника жизни, по их мнению, дочери не сыскать. Да и сама она уже готова к выяснению ситуации. Но гордость! С другой стороны, Андрей почему-то легко отступился, всего два дня атаковал. На него совершенно не похоже быстро пасовать, сдаваться, поднимать руки вверх.
Вначале у Марины был запас яростной обиды, которого бы хватило на две недели стойких отказов Андрею. Но для этого он должен — просто обязан! — проявлять активность. Андрей же как в воду канул. И обида уменьшалась в размерах с рекордной скоростью. И приходило горькое осознание собственной вздорности, горячности, непомерно раздутого самомнения, ощущение надвигающейся страшной потери.
Марина вела с Андреем мысленные диалоги. (На другом конце Москвы он занимался тем же. Обладай люди телепатическими способностями, избежали бы многих ссор и непонимания.) Их «виртуальная» беседа всегда оканчивалась бравурным примирением. Но в реальной жизни Андрей даже не звонил.
Хватит мечтать, терзаться, надо поставить перед собой правильные вопросы. Как в бизнесе — правильный вопрос бывает важнее ответа. Ее любовь не бизнес! И все-таки спроси себя: чего ты хочешь? Ответ ясен и прост — Андрея! Что с ним произошло? Взыграло благородство, и решил остаться с матерью своего ребенка? Скажи мне об этом прямо. (Марина уже забыла, что никаких объяснений Андрея выслушивать не захотела.) Ты меня тренируешь, выдерживаешь паузу? Ждешь, что девушка созреет и сама бросится на шею? Подло! И помнишь, однажды я привела пушкинские строки: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей»? И ты ответил: «Мура! Чем меньше женщину мы любим, тем меньше она нам нужна. Ты мне очень нужна!»
А если он заболел, сломал ногу, попал в больницу? Я бы за ним ухаживала. Позвонить в больничную справочную, узнать, не поступал ли в московские стационары Доброкладов? Не сходи с ума! Ты еще в моргах поинтересуйся! О ужас! Вдруг он умер?
Марина подхватилась, быстро оделась и выскочила на улицу. Запрыгнула в машину и помчалась к дому Андрея. Через двадцать минут она знала — не умер. Во всех окнах свет — на кухне яркий и чья-то тень мелькает, в маленькой комнате свет приглушенный, как от настольной лампы, окно большой комнаты светится голубым — телевизор работает. Покойники телевизор не смотрят. Злясь на свой идиотский порыв, Марина развернула машину и поехала обратно.
Есть еще один способ, сохраняя лицо и не травмируя гордость, выяснить ситуацию. Это из опыта ее подруги Наташи, которая несколько лет назад вдрызг поссорилась с женихом. Неделю они выдерживали паузу, не звонили друг другу и не виделись. Наталья сдалась первой, набрала номер и задала гениальный вопрос, тщательно стараясь говорить небрежно:
— Ты мне, кажется, звонил?
— Наташка! — простонал он в ответ. — Хватит нам дурью маяться! Я без тебя не могу…
Сейчас их сынишке три года и ждут второго. Наташа убеждена, что если бы тогда не позвонила, их судьбы разнесло бы в разные стороны, жизнь бы покатилась враскорячку. Она бы за нелюбимого вышла, он бы женился на каракатице, и до гробовой доски тосковали из-за собственной глупости.
Повторить Наташин подвиг? Придержим его как последнее оружие.
Глава 4
Больные истинные и ложные
Следующие три дня, семьдесят два часа, слились в памяти Андрея и Марии Ивановны в сплошной мрак отчаяния, в ни на секунду не прекращающийся приступ сердечной боли, в кошмар угрызений совести.
— Андрей! — затарабанила рано утром в его дверь Мариванна. — С Петей плохо!
— Что? — спросонья отозвался он. — Опять зубы?
— Нет, гораздо серьезнее. Температура тридцать восемь и пять, весь он, весь…
Мария Ивановна заплакала, так и не решившись переступить порог. Она поставила себе за правило входить в комнату Андрея, только если там находился Петечка. Андрей вскочил и быстро натянул спортивные штаны.
— Вызываем «скорую»?
— Лучше Клавдию Тимофеевну.
На первый взгляд Петька выглядел молодцом — румянец во всю щеку. Но Андрей уже научился различать оттенки состояния ребенка. Петька дышал мелко и часто, как из последних сил, ногами и руками не дрыгал, не улыбался, не пускал пузырей и не нес своей односложной тарабарщины, вроде «тю, ню, ку, му…» Он явно страдал.
Клавдия Тимофеевна пришла через полчаса. Ахнула — вчера ребенка видела, он был полностью здоров. И тут же, противореча себе, как вначале показалось Андрею, заявила, что инфекцию ребенок мог подхватить и три дня, и пять часов назад, что простудные болезни у младенцев развиваются стремительно, потому что дыхательные пути короткие, из бронхов зараза быстро на легкие может перекинуться, а там и круп… Сейчас ничего сказать нельзя, у маленьких детей картина меняется каждый час, надо наблюдать… А с Петей вчера не гуляли?
— Нет, — ответила Мария Ивановна.
— Да! — сказал Андрей.
— Сколько времени пробыли на улице? — спросила врач.
— Больше трех часов.
— Что же вы творите! — возмущенно воскликнула доктор. — Русским по белому! Человеческим языком вам, Мария Ивановна, объясняла! При температуре минус десять не более тридцати минут гулять! А вчера было минус семнадцать!
Андрей мысленно выругался. Мария Ивановна обомлела. Инструкции врача не довела до Андрея, помчалась деньги получать, и Андрей наверняка одел Петечку только в комбинезон, не укрыл одеялом, не укутал носик шарфом, не закрыл коляску специальной накидкой, сохраняющей вокруг ребенка тепло…
— Берите бумагу и пишите! — приказала Клавдия Тимофеевна.
Посмотрела на часы: до приема в поликлинике осталось двадцать минут. Проще всего выписать ребенку направление в больницу: и себя подстрахует, и младенца там не упустят. Но Мария Ивановна давеча говорила, что папаша только привыкает к сыну, постепенно начинает его любить. Если их разлучить, то неизвестно, чем дело кончится. Бронхотрахеит у маленького — папаша хлебнет по полной. Больных детей любят больше, чем здоровых.
