Наталья Нестерова - Простите меня! (Сборник)

Наталья Нестерова

Простите меня!

Внуки теплых чувств к бабушке не питали. В детстве она не забирала их на каникулы, не приезжала в гости, не слала гостинцы и подарки, словом, никак не участвовала в воспитании. Логично, что, повзрослев, внуки платили той же монетой — забвением. Двоюродные брат и сестра, Марина и Антон, не видели бабушку ни разу, только знали о ее существовании. Родители Марины и Антона, соответственно бабушкины дочь и сын, умерли трагически рано, бабушка своих детей пережила. Еще бы! Она себя берегла. Бывшая прима областного оперного театра, она и на пенсии сохранила замашки капризной избранницы судьбы. Пока могла себя обслуживать (скорее — находились те, кто ее обслуживал), сидела в своей провинции, не вспоминая о внуках и правнуках. И вот заявилась в Москву. Здравствуйте, я ваша бабушка, подвиньтесь и будьте любезны ухаживать за мной!

У Марины и Антона ситуации схожие: квартиры небольшие, купленные в кредит, дети маленькие — у Марины дочери два года, сыну Антона девять месяцев. В обеих семьях отцы работают с утра до вечера, мамы сидят с малышами. Каждая копейка на счету, каждая минута сна — подарок. Им не хватало многого, но только не совершенно чужой, хоть и родной по крови, бабушки.

Вначале бабушка поселилась у Марины. Согласия не спрашивала. Поставила перед фактом, позвонив по телефону.

— Еду к тебе провести остаток жизни.

— В каком смысле «еду»? — опешила Марина.

— В смысле — поездом. Встречайте. Кажется, поезд приходит утром. Меня проводят. Вагон пятый. До встречи.

Марина положила трубку, повернулась к мужу и, вытаращив испуганно глаза, промямлила:

— К нам едет бабушка. Вагон пятый. Жить.

— Чего-чего? — не понял Андрей, муж.

— У меня есть бабушка… биологическая, я тебе рассказывала…

— Не помню.

— Да я сама о ней тысячу лет не вспоминала. На похороны мамы не приехала. «Мне вредны отрицательные эмоции», — передразнила Марина, вспомнив свой давний разговор с бабушкой. — И с рождением правнучки не поздравила…

— А теперь? — поторопил Андрей.

— Теперь она, кажется, собирается у нас умирать, в смысле: жить до смерти.

— Нам только умирающей бабушки недоставало!

Они повздорили. И получилось, что Марина, сама в панике, вынуждена была доказывать мужу, что есть моральные ценности, которые не обсуждаются. Марина расплакалась, не столько из-за черствости мужа, сколько от предчувствия, что их жизнь превратится в форменный кошмар.

Андрей сдался, поднял руки. Сказал:

— Ладно, пусть бабушка поселяется. Поближе к воде, то есть к водопроводному крану. Все равно, кроме как на кухне, разместить негде. Не на балконе же устраивать. Там она быстро околеет. Что, впрочем, было бы неплохо.

И на протестующий рык Марины примирительно оправдался:

— Шучу, прости! Кто у нас, говоришь, бабушка? Меццо-сопрано на пенсии? Будет правнучке колыбельные исполнять, а мы сможем хоть иногда вечерами вырываться из дома.

Но Андрей глубоко заблуждался, рассчитывая, что Маринина бабушка станет нянькой.

Встречали ее больше трех часов. Андрей отпросился с работы. Три поезда из бабушкиного города приходили в девять, десять тридцать и одиннадцать сорок. Два выхода на перроны были ложными. Вокзальная обстановка нервировала. Суматошные люди с чемоданами и баулами, алчные навязчивые таксисты, толкотня, дурные запахи, мусор, пустые бутылки от пива на каждом шагу, обилие пьяных и подозрительных личностей — московские вокзалы, как их ни отмывай, все равно остаются филиалами клоаки.

Андрей звонил на работу и говорил, что задерживается. Марина звонила соседке, которая присматривала за дочерью, и уговаривала посидеть еще часок. Андрей терпеть не мог расхлябанных, необязательных людей, которые пожирают чужое время.

Что стоило бабушке заглянуть в билет на номер поезда? Ничего не стоило. И не пришлось бы им киснуть на вокзале, когда дел невпроворот. Он выговаривал жене, словно та несла ответственность за легкомыслие бабушки. Марина молча слушала упреки и вспоминала слова мамы: «Родителей не выбирают. Твоя бабушка — натура неординарная. Нам еще повезло, что живем далеко друг от друга». Везению пришел конец?

Бабушка приехала в одиннадцать сорок. Марина ее мгновенно узнала, хотя никогда не видела. Из воспоминаний детства: мама и дядя шепотом злословят, называют бабушку вечно загримированной актрисой. Она так и не разгримировалась, напротив — поверх старой краски наслаивала новую. На перрон вышла дряхлая королева в наряде и макияже куртизанки.

«О боже! — мысленно ужаснулась Марина. — У нее ресницы приклеенные».

Над искусственно большими, в комочках туши, ресницами синели тени. Толстый слой пудры покрывал лицо, проваливался в глубокие морщины, делая их еще заметнее и наводя на мысль о бороздах, процарапанных острым предметом, вроде шила. Румяна на щеках клоунски пунцовели. Дешевая жирная помада растеклась, уплыла в морщинки над губой, и поэтому казалось, что бабушка недавно пила кровь. Редкие седые волосы не закрывали голову, которую венчал шиньон в виде большого засушенного инжира — такой же кривой и сухой. Цвет шиньона на три тона отличался от своих волос, сквозь которые просвечивал череп.

На бабушке был ядовито-розовый костюм, с рюшами на груди, на талии и по подолу юбки. В ушах болтались крупные серьги, оттянувшие мочки, как у дикой африканки. Пальцы унизаны перстнями самоварного, позеленевшего от времени золота, с «камнями» величиной с грецкий орех.

Проходящие мимо люди, торопившиеся, занятые своими мыслями, по-вокзальному суетливые, на бабушку оглядывались. Было на что смотреть.

Бабушка подставила внучке щеку для поцелуя. В нос Марине ударил крепкий запах томных духов.

— Бабушка, это мой муж Андрей.

Оглядев Андрея с ног до головы, бабушка изрекла:

— Примерно так я себе и представляла.

Андрей не понял, комплимента удостоился или оскорбление заработал. Его первой реакцией при виде чик-чирикнутой старушки в розовом была широкая ухмылка. А потом оказалось, что это и есть Маринкина бабушка. Быстро сменить выражение лица с насмешливого на почтительное получилось не сразу.

Бабушка распоряжалась:

— Вынеси мои вещи из вагона.

И спрашивала:

— А где носильщики?

— Я сам, — суетливо дернулся Андрей. — Какое место, купе?

Пока они ждали прибытия бабушки, насмотрелись на услуги носильщиков. Те брали по сто пятьдесят рублей за место, будь то хоть сундук, хоть легкая авоська. Но и этот тариф кончался на незримой границе вокзала. А за границей — двойная плата. Марина и Андрей наблюдали несколько сцен, когда носильщик, провезя багаж лишние пятьдесят метров до автомобиля, вынуждал людей платить несусветные деньги, грозил милицией и тыкал пальцем в табличку на своей тележке, где двойной тариф обозначался меленько-меленько.