Владимир Чивилихин - Про Клаву Иванову. Елки-моталки. Над уровнем моря
Подошел, сутулясь, алтаец.
- Давай, однако, сюда топор.
- Еще охота.
- Нет, давай. Иди, там я сварил. Сигареты еще есть? Попыхивая дымком, он потихоньку начал рубить толстую пихту, а я направился к вертолету. Желудок привычно потянуло к сердцу, будто сократилась какая-то внутренняя мышца. Все-таки я наголодался тут - почти полсуток без крошки во рту. Принес к костру свой чемоданчик с хлебом, яйцами и куском окаменевшей колбасы. На счастье, Клара ее не заметила, когда я был последний раз дома, не выкинула, и сейчас я был этому бесконечно рад.
Яйца отдал больному. Он взял одно, а остальные мы покрошили в суп. Туда же пошла колбаса. Мне зачерпнули этой бурды из черной кастрюли, я быстро все схлебал. Потом налили в ту же крышку от солдатского котелка чаю на бадане, подвинули кулек с сахаром.
- Сыпь, сыпь еще, пилот! - сказал больной. - Это же тростниковый. Сыпь!
Он лежал прямо передо мной, щурил глаза и был страшен своими ввалившимися щеками и висками. И губы у него какие-то серые, вроде белых. Надо торопиться. Тем более что...
- Пилот! - снова окликнул меня больной напряженным голосом. - Вы почему такой?
- Нормальный, - соврал я. - Вполне.
С болота доносились удары топора. Они были вязкие и быстро глохли. Явно к перемене погоды. Вот почему я не был вполне нормальным. Взлететь и угодить в грозовой фронт - этого еще не хватало! И что за лето? Двух дней не проходит без гроз. Ладно, пойду на площадку. Туда убежал Симагип, и уже другие удары слышались, покрепче, только и они глохли.
- Сколько еще рубить? - спросил больной.
- А вам разве не говорили?
- Они меня охмуряют.
- Штук семь-восемь надо убрать.
- Ну тогда ладно. Пожалуйста, позовите Тобогоева... После обеда работа пошла хуже, хотя время нас уже поджимало. Солнце ушло за гору, яму задернуло тенью. В принципе это было неплохо - сейчас тут должен остыть и уплотниться воздух. Но еще четыре дерева стояли в конце коридора! Не знаю, где мы возьмем пороху их свалить. Я уже не смотрел, кто и как рубит. Плохо рубили, едва отковыривали мелкую щепу. Никуда наше дело. Мужики подтощали, у них второй день хлеба нет. Однако что толку рассусоливать? Надо рубить. Я поборол в себе слабину, пристроился в конец цепочки, и мы сообща свалили еще один комлястый кедр. Последний был тут такой. Больше я не мог - меня знобило, и руки крючило. Чтоб не ослабнуть у костра, снова пошел мерять площадку шагами. Ладони болели, голову ломило. И совсем осатанел гнус. Шея и лицо горели от укусов, я никак не мог выкашлять из гортани мошку - она попала туда, когда я рубил. Еще эти три дерева у самых камней свалят братухи, можно будет пробовать. Только братухи сдали, теперь лишь двое рубят - лесник да радист. Остальные у костра дым глотают, некоторые даже легли на сырой мох, окончательно расписались. Сашка, лежа спиной к огню, сильно кашлял, и спина у него вздувалась. Но когда я сказал, что у меня есть таблетки, он почему-то заковыристо обругал их и на том оборвал разговор.
А Симагин ушел к больному, занялся его ногой. Нет, я не пойду туда, боюсь. Не забуду прошлогоднего санзадания, когда вывозил с высокогорья тело чабана. Оно сильно распухло и не помещалось в кабину. У меня кружилась голова от этой близости, от запаха, и я тогда первый раз в жизни пожалел, что связался с вертолетами. Но прав, наверно, командир, который говорит, что настоящий летчик по собственному желанию не уходит...
Сколько времени? Восемнадцать ноль-ноль. Меня уже давно должны искать. Затрещало еще одно дерево. У нас уже было больше ста метров, и угол выходил сносный. Должен взлететь! С больным получалось тютелька в тютельку... Только надо хорошо пройти трясучий режим, набрать сороковку, а уж эта-то скорость не подведет, вылезу. Кроме того, просекой потянет сейчас ветерок из ущелья и сразу улучшит обдув винта. Кончать надо эту каторгу. Ребята совсем отмотали руки.
- Хватит! - крикнул я. - Этот не убирайте. Последний кедр был толщенным коротышкой и жался к лесу. Он мне, пожалуй, не помешает. Меня охватило такое волнение, будто я поднимался первый раз в жизни.
- Все под деревья! И не вздумайте сюда с огнем - я бензин сливаю...
- Грузить? - выскочил на поляну Симагин.
- Нет. Один попробую.
Запах бензина заполнил яму, а в кабине было свежо. Ни одного паутишки - тоже большая радость. Сейчас я разом прорублю винтами это комариное царство, завихрю кровопийц и раздую по лесу.
Так, спокойно! Яма загремела, ветки деревьев заходили но сторонам. Чуток прогрею двигатель, а то он, бедняга, застыл тут. Ну, братуха. выручай! Отрываемся? Хорошо держит! Из-под деревьев на меня смотрели, только теперь эти взгляды будто бы помогали мне и машине. Пошел!
Белые торцы пней промелькнули внизу, я удачно угодил в просеку. Руки и ноги сами все сделали, а глаза увидели округлые вершины кедров, склон, уходящий круто вниз. Тушкем прятался в глубине ущелья, лишь иногда тускло поблескивал. Стены желтыми языками обрывали тайгу, становились все выше и отвеснее. Выскочил на солнце, только оно было задернуто мутной занавеской должно быть, подошли с запада высокие туманы, первые предвестники дождей. До смерти захотелось повернуть туда, к аэродрому...
Горючее. У меня же совсем мало горючего! Я вошел в полукруг, и гора подо мной тяжело повернулась. Надо опять сверху подкрадываться к этой чертовой яме, только сверху. Вот она. Дымок тянет к гольцам - значит, мизинчик мало-мальский опять есть. Есть! Я неторопливо и аккуратно сел, а братухи уже навострились - быстро подползли под винт с палками, и через минуту я твердо стал над склоном.
- Давай! - крикнул я из кабины, когда стих гулкий шорох винтов.
Больного уже несли на куске брезента. Он стонал, скрипел зубами и выкрикивал: "Давай, давай, давай"!
- Погодите!
Я выбросил на траву ведро с инструментом и чехлы, пошарил глазами по кабине, но больше выкидывать было нечего. Решил слить еще десяток литров бензина - все равно мне дальше Беле не дотянуть. Айн момент! Я же могу снять подвесной бачок! Снял, пихнул ногой в болото.
- Давай! - сказал больной, когда его стали засовывать за мое сиденье.
- Не больно, Вить? А, Виктор? - спрашивал Симагин. - Витек, больно?
- Давай, - простонал больной.
- От вертолета! - скомандовал я, и они побежали под деревья.
Только спокойно! Я в последний раз приоткрыл дверцу кабины, кинул на траву мятую пачку "Памира" с остатками сигарет, включил двигатель, завис. Плохо. Один я легко держался на шаге десять, а тут было уже почти одиннадцать, предел. Коррекция! Сейчас беру максимальный шаг-газ. Хвостовой винт! Удержать машину от разворота, не врубиться в лес. Пошел. Больше одиннадцати не возьму, а то перезатяжелюсь. По-пиже, чтоб скорость набрать, пониже! Что же это мы сучья не подрубили?.. Я почувствовал, как у меня вспотели глаза. Сорок километров? Трясучий режим прошли над пнями, и я понял, что братуха-двигатель меня не подвел.
Выскочили! Обрывное место ущелья, стены. Я скользнул вниз, к Тушкему. Надо набрать скорости и напрямую, через хребет - с высоты о себе дам знать по радио, и бензин сэкономлю на снижении. Выше, выше! Командир хорошо говорит:
"Кто к земле жмется, тот раньше срока ею рот набьет". Черт возьми, как ломит голову!..
А уже вечер. Сейчас перевалю гольцы и увижу озеро. Надо срочно объявиться. "Закваска", наш аэродром, за горами и, конечно, не услышит меня, хотя они уже давно там посходили
с ума. Руководитель полетов каждые полчаса просит вызвать мой борт, да только без толку. Нагорит мне сразу за все. С командиров звена снимут, это уж наверняка, но главное - инспектор привяжется. Буду говорить все, как было, его не проведешь. И хорошо еще, что Клара моя не знает подробностей, а то бы извелась совсем. Хорошая она у меня, проверенная на всех режимах...
Услышит ли меня родная "Закваска"? В прошлом году ее звали "Забиякой", а еще раньше "Занозой" и "Залеткой", но все знают об этих изменениях - и в Кемерове, и в Новокузнецке, и Томске. Может, какой-нибудь далекий братуха с воздуха меня случайно засечет? Начал передавать для всех и "Закваски": "Я борт 17807, вылетел с площадки на реке Тушкем, направляюсь в Беле. На борту тяжелобольной. Посадка в Беле". А зря я, пожалуй, слил столько бензина. Мог бы вернуться и сбросить братухам хлебушка...
Озеро? Оно. Над Алтын-Ту темнеет, и клубится уже там. Гроза. "Закваска, я борт 17807. На борту в тяжелом состоянии больной. Посадка в Беле. Посадка в Беле".
11.ГЕННАДИЙ ЯСЮЧЕНЯ, ТРАКТОРИСТ
На целине мы бедовали из-за воды, нам конями ее возили, а это место совсем рядом, но льет серед лета, как в осень на Полесье. Огороды заболотило, бульба вымокнет, и помидоров николи не дождешься.
Первый день без великого дождя, это когда я прибыл с трактором на Белю. Тут сразу были знакомства. Одно хорошее, а другое так, не сказал бы. Ладно, ты по ветру летаешь, я по земле ползаю, но зачем фанабериться, гонор вперед себя пускать? Вертолетный пилот хоть и помог по-простому нам бервя-по скатить, но за километр видно, что воздушный механизатор не может знаться с земляным. Ну, я его купил. Сделал так, чтобы он принял меня, за кого хотел. Он и не заметил, что я его купляю, но радист ситуацию сразу раскусил, все смотрел на меня да моргал.
