Владимир Чивилихин - Про Клаву Иванову. Елки-моталки. Над уровнем моря
Посещения не кончились. Сквозь дрему я услышал с улицы молодые громкие голоса. Иностранцы, что ли? Да, это они, те, что по-свински поступили на Беле. Минуточку, что такое?
- Gis hodiaua tago ni ne plenumis,tion...
- La stranga nomo - Piottufii Gi signifas ruse preskau "koko".
- Finu babilegi!
- Oni parolas, ke li estas tre bona homo... *
* (( - До сих пор мы не сделали этого...
- Странное имя - Пиоттух! Почти - "петух".
- Кончай трепаться!
Говорят, что он очень хороший человек... (Эсперанто.))
Вот оно в чем дело! Эсперантисты. И наши, кажется. А я думал, действительно иностранцы, туристы из княжества Лихтенштейн, как об этом кто-то сказал на Беле. Я не говорил на эсперанто с тех пор, как не стало моей Дашеньки. И хотя после ее смерти не встретил ни одного эсперантиста, эту публику, что сейчас болталась у больницы, не хотелось видеть - они подло вели себя на Беле. Для безъязыких иностранцев, возможно, такое поведение еще простительно, но эти-то все понимали! Тракторист, славный и глубокий парень, даже заплакал, когда те двое отказались подтащить больного к вертолету. Испугались дождя и горы "иностранцы из княжества Лихтенштейн"! Птичьи мозги и пустые души, вздумали замаскироваться с помощью этого искусственного языка...
Быстро вошла Нина Сергеевна. В глазах у нее стояли любопытство и недоумение.
- К вам просятся туристы, Савва Викентьевич. Они занимаются эсперанто...
- Знаю. Что они?
- Хотят за что-то извиниться перед вами, а в чем дело, не могу понять.
- Пусть извиняются перед больным.
- Они уже ходили к нему.
- И что?
- Он пх встретил нехорошими словами.
- Скажите, пожалуйста! А вроде культурный человек...
- Я вот тоже думаю, Савва Викентьевич. Так впустить их?
- Ни в коем случае! Дайте-ка мне перо.
Нина Сергеевна подала со стола авторучку и чистый рецептурный листок. Я написал. "Krom de la vero vi ekscias nenion de la mi. Adiau, gesinjoroj... Via "Koko" *.
- Передайте им, пожалуйста. И пришлите ко мне сестру Ириспе.
Подряд два неприятных посещения. Это много. В груди давило все сильней, и голова стала тяжелой. Часы на стене громко тикают, надо бы их остановить. Да, вспомнилось! "Гриль" на эсперанто значит "сверчок". А почему это так тихо в поселке?..
Вечером Лайма пустила по трансляции негромкую музыку. У меня репродуктор был выключен, но клубный громкоговоритель доносил звуки сюда. Манерный женский голос пел что-то легкое, пустое, и оркестр заполнял паузы банальными ритмами. Потом неожиданно музыка оборвалась, снова стало необычайно тихо. Только ходики тикали.
* "Кроме правды, вы ничего не услышите от меня. Прощайте, господа... Ваш "Петух". (Эсперанто.)
- Почему так тихо в поселке? - спросил я вошедшую Нину Сергеевну.
- Сегодня воскресенье. Кроме того, улица перекрыта. Леспромхоз распорядился. Уже два дня на нижний склад машины идут в объезд. А радио наш больной попросил выключить.
- Почему?
- Он странный. Долго морщился, а потом говорит, что видит, как эта певица выламывается перед микрофоном, строит глазки на заграничный манер, но выходит по-деревенски. А ему, видите ли, тошно. Странный парень!
- Ничего не странный, - возразил я, и Нина Сергеевна торопливо закивала головой. Сказать ей про главное? - Нина Сергевна!
- Да? - рассеянно отозвалась она.
- Видите на книжной полке зеленые папки?
- Вижу.
- Там мои материалы по базедовой болезни. Сорок лет работы. Это я на всякий случай.
- Успокойтесь, Савва Викентьевнч! Все обойдется. Я еще вчера послала машину в район.
- Дороги распустило... А зачем послали?
- Вам надо снять электрокардиограмму и вообще...
- Вы думаете, у меня инфаркт миокарда?
- Да нет, что вы! - испугалась она, и мне стало ее жалко. - Что вы!
- Идите отдыхать, Нина Сергевна. Спасибо вам...
Она ушла, и я попробовал забыться, преодолеть страх перед неизбежным. Почему я не попросил остановить часы? Они слишком громко стучат.
ОТ АВТОРА
На моем письменном столе давно уже обретается сухая щепка - маленький сколок с большого дерева. Она еще хранит едва уловимый аромат кедровой смолы. Стоит мне только взглянуть на этот простой сувенир, как я переношусь в глубокое и мрачное урочище Тушкем, на бурливую алтайскую речку Кыгу, на гольцы, на Телецкое озеро, и всякий раз меня охватывает волнение, с которым я не в силах сладить...
История, заставившая меня написать повесть "Над уровнем моря", произошла в Горном Алтае 7-17 июля 1964 года. Работая над повестью, я разместил события в реальном географическом районе и постарался соблюсти все главные обстоятельства. Однако эта в некотором смысле поисковая повесть не является документальной, "фотографичной", тождества ее героев с живыми участниками столь редкой и столь обыденной сибирской эпопеи нет - я воспользовался своим правом на домысел и отбор.
В том месте урочища Тушкем, где непридуманные герои этой истории срубили одним тупым топором тридцать шесть огромных деревьев, чтобы взлетел спасательный вертолет, я сделал на кедре большой затес и написал: "Здесь 17 июля J964 года группа обыкновенных наших парней... и т. д. Вот их имена...". И я считаю своим долгом перечислить в настоящей публикации эти имена, дополнив список теми, кто помог делу на разных его стадиях.
Рабочий лесоустроительной экспедиции Александр Жданов (Бийск). Лесники Геннадий Ложкин и Николай Чукин (Беле). Инженер-лесоустроителъ Лев Павлович Каргин (Ленинград). Лесничий Николай Шевелев (Беле). Рабочие лесоустроительной партии Игорь Захаров, Анатолий Анисимов и Игорь Батов (Ленинград). Инженер Виталий Парфенов (Иогач). Врачи Валентин Грачев (Иогач) и Евгений Иванович Симкин (Горноалтайск). Студенты Андрей Школьник и Николай Шварев (Москва). Пилоты вертолетов Виктор Куропаткин и Анатолий Кичин (Барнаул).
Осенью 1964 года я побывал в тех местах, встретился почти со всеми участниками и свидетелями событий, подробно разобрал обстоятельства, в которых оказались эти люди. В предзимнюю тайгу на Тушкем со мной ходили лесник из Беле Геннадий Ложкин и кедроградский охотовед Аго Юст. На заснеженных гольцах у меня тогда сдало сердце, и я низко кланяюсь своим спутникам за крепкое товарищество в том трудном походе.
Горный Алтай, Москва, 1964-1966 годы.
