Магда Сабо - Старомодная история
До сих пор Ленке Яблонцаи не мечтала о детях. Тело ее заранее страшилось родовых мук, а еще более — обследований, которые будут предшествовать родам; Бела Майтени с огорчением наблюдает, что жена его совершенно не бережет себя, не считается с тем, что приличие и здравый смысл диктуют ей сейчас иной образ жизни и, уж во всяком случае, больше воздержания; у матушки и в мыслях нет отказываться от занятий, доставляющих ей радость, она по-прежнему плавает, играет в теннис, выходит в общество — вплоть до самой последней минуты. Среди своих гостей она принимает порой и Йожефа; ни лицо, ни поведение Ленке в таких случаях не выдают ничего, кроме ровной приветливости; но душу ей при каждой встрече пронзает все еще чувствительная боль, напоминающая ей о былом, об их разрыве, и она думает, что если бы жизнь их сложилась по-другому, то дочь ее — ибо кого же еще она родит, если не девочку: мальчик, произведенный ею на свет, появившийся из ее тела, казался ей каким-то нонсенсом, не имеющим к ней никакого отношения, — дочь ее была бы дочерью Йожефа; ей представляется, с каким радостным нетерпением ждала бы она момента, когда ее наконец увидит. Что касается существа, которое она носит в себе, то пусть у него еще нет даже лица: ассоциативный материал, заранее определяющий его не существующую еще, но уже несчастную личность, имеется в изобилии; этот материал — и забастовка носильщиков, и недослушанная ария Зельмы Курц, и компрессы в венецианском отеле. Ленке Яблонцаи еще чаще, чем прежде, выходит в общество и зовет гостей, а Бела Майтени, уверенный, что жена нуждается теперь в усиленном питании, заказывает из собственного магазина умопомрачительные холодные блюда и целые ящики шампанского к ужину. «В понедельник мы с Гизи ужинали у Ленке, это уже второй такой вечер, мы пили шампанское и веселились до трех часов ночи. Я в таких случаях пою до полной потери сил, им нравится, а мне тем более», — пишет Белла сестре Маргит в конце лета 1908 года. В это лето братья затевают новое предприятие, пытаясь оживить свое действительно хиреющее дело: они арендуют в Большом лесу павильон Добош и начинают торговать там пивом, бутербродами, булочками, всякими лакомствами. Возле павильона играет духовой оркестр, горожане возвращаются с прогулки с хорошим аппетитом — буфет первое время приносит неплохой доход. Весь круг друзей и знакомых приглашен в Большой лес на открытие; само собой разумеется, всем обеспечено бесплатное угощение. Мария Риккль вне себя, она не в силах смотреть на такое мотовство и уходит домой. Йозефа Хейнрих умоляет Ольгу образумить братьев; Ольга, которая обожает Белу и радуется, когда он хоть в чем-то находит удовольствие, разумеется, молчит. Кто-кто, а она знает подлинную историю брака Белы Майтени и «общей любимицы, красавицы, умницы, прелестной и чистой Ленке»: Бела, вернувшись из свадебного путешествия, все рассказал ей, выплакался у нее на груди. На открытии пиво льется рекой, прибывают все новые и новые громадные корзины с калачами, солеными сушками и сухариками, дебреценцы толпятся вокруг павильона; в тот день в Большом лесу гуляют и дочери благочинного Яноша Сабо, которых привел сюда их брат, Элек; барышни, конечно, не останавливаются возле павильона, они лишь на ходу разглядывают веселую публику: в воскресенье полагается славить господа, ну, после проповеди разве что погулять немного в этом прекрасном лесу, но пить пиво, заниматься пустой болтовней, лишь бы провести время, — на берегах Кёрёша такое не принято. Но сам Элек Сабо, чиновник городского магистрата, на несколько минут оставляет сестер, чтобы выпить кружку пива, и, улучив момент, просит кого-то из знакомых представить его жене Белы Майтени, которая давно уже стала для него предметом восторженного поклонения; Ольга даже приглашает его на французский вечер: этот Сабо прекрасно владеет несколькими языками. Затем Элек идет догонять сестер, а жена Белы Майтени продолжает развлекать гостей, и ни она, ни Элек Сабо не подозревают, что спустя восемь лет они будут стоять перед Шандором Зихом, священником, который соединит их руки и сердца, а из молодых людей, распивающих вокруг пиво, прогуливающихся, слушающих музыку, говорящих комплименты дамам, часть будет в плену, другая падет на поле боя.
Ленке Яблонцаи становится матерью 5 февраля 1909 года; роды прошли легко, напрасно она так их боялась; услышав радостный крик доктора и повитухи: «Мальчик!», Ленке почувствовала себя так, словно ее обманули. «Она только тебя любила по-настоящему, — часто говорил мне Бела, говорил без грусти, констатируя факт. — Ты еще не родилась, а я уже чувствовал, что тут что-то неладно; но разве может ребенок сам разобраться в таких вещах. Ну, а когда я увидел тебя рядом с ней, увидел ее лицо, выражение, с каким она на тебя смотрела, лежа в постели, я понял, что она тебя только и ждала». — «Ты был мальчик, — отвечала я брату. — Она мне рассказывала, что боялась твоего тела, боялась купать тебя, трогать тебя там. Ты ведь знаешь, какая она была. Ты был мальчик, а не девочка, в этом все дело». — «Конечно, — сказал брат, — я был мальчик. Но чем же я-то виноват? Мне, словно какому-нибудь греческому герою, приходилось с младенчества расплачиваться за то, что совсем от меня не зависело».
После рождения Белы Майтени-младшего с супругами Майтени происходит странная метаморфоза. Молодая мать расцветает, от нее веет красотой и здоровьем, в то время как муж ее желтеет на глазах, его одолевает кашель. Но никогда еще отношения между мужем и женой не были столь теплыми и дружескими, как в ту пору, когда у Белы Майтени обостряется легочный процесс; для матушки во всем этом важно было лишь то, что у нее появилась задача, которую она способна выполнять, не насилуя свою природу: она может готовить мужу еду и ухаживать за ним. Когда погода портится, она не пускает его в магазин, оставляет дома; ребенка обеспечат всем необходимым и без него. Бела Майтени играет с сыном, он наклоняется к нему не иначе, как повязав на лицо платок. Его любящий взгляд сопровождает сына вплоть до 1924 года; взгляд этот Бела Майтени-младший словно бы ощущал на себе и в течение долгой своей агонии. Отец и сын страстно любили друг друга: ведь оба они лишь друг от друга могли ожидать подлинной привязанности и теплоты. Ленке Яблонцаи все готова была для них сделать, устроить, достать, все, что было в ее силах, и даже сверх того, она была рядом в самых трудных условиях — но и отцу, и сыну всю жизнь не хватало самой простой, наивной любви, которую ни к одному из них она не способна была испытывать.
С того момента как Ленке Яблонцаи перестала представлять опасность для их сына, старый Йожеф с женой снова зачастили к Бартокам — где уже обивали пороги поклонники Беллы. Бела Майтени, поколебавшись немного, нанес родителям Йожефа визит вежливости — скорее из принципа, чем по необходимости. Йожефа в этот момент дома не было, но ответный визит семья нанесла уже в полном составе; сам Йожеф время от времени, не слишком часто, появляется в доме Майтени в числе других гостей. Как-то в послеполуденное время он застал матушку в одиночестве; Ленке сидела за роялем, играя старую песенку о принцессе в коротенькой юбчонке. Почувствовав на себе чей-то взгляд, матушка вздрогнула и подняла глаза: в дверях салона стоял Йожеф. Он двинулся к ней, держа в правой руке большой букет фиалок; не говоря ни слова, положил цветы на пюпитр и наклонился к матушке. «Один раз, — думала матушка, — один-единственный раз узнать, каков на вкус поцелуй человека, которого любишь. Один раз. Один-единственный». В тот момент она ни о чем не думала: ни о том, как обошлась с ней семья Йожефа, ни о Беле Майтени, который в это время был у врача; все стало неважным — важно было лишь это мгновение, когда, может быть, и ей дано будет узнать, какой могла бы стать ее жизнь, если бы принцесса не была нищей девчонкой в дырявых башмаках. Йожеф, словно почувствовав ее безмолвный зов, притянул ее к себе и поцеловал, впервые в жизни. Матушка рассказывала мне об этом поцелуе, которого, собственно говоря, ждала с пятнадцатилетнего возраста, как о самом большом грехе в своей жизни. Она вырвалась, отвернулась от Йожефа, ни один из них не произнес ни слова; по спине ее Йожеф видел, что Ленке плачет. Но оправдаться, извиниться у него не было возможности: матушка вдруг встала, позвонила и попросила принести сына, на которого Йожеф всегда смотрел с каким-то странным отвращением, словно этот ухоженный, белокурый ребенок был детенышем чужой и неприятной человеку породы животных. Матушка не отпустила горничную, заставив ее тут же заниматься маленьким Белой; тем временем вернулся Майтени, застав самую корректную картину: Ленке, рядом с ней служанка и ребенок — должно быть, жена так и принимала Йожефа. Матушка была тиха, Йожеф вскоре удалился; к вечеру матушка всегда убегала к Бартокам или к купецкой дочери, но сегодня ей никуда не хотелось, она сказала, что лучше останется дома. Бела Майтени грустно смотрел на нее, размышляя, говорить ли ей о том, что он услышал от врача; врач сказал, что он должен отдыхать, лечиться, сменить климат — вот только на какие средства? Магазин поглощает все, что у них есть, и на путешествие в Египет денег все равно не хватит — так зачем же смущать Ленке, бедняжка и без того несчастлива, живя с ним. У мужа Ольги они больше не могут брать взаймы, а если и возьмут, то исключительно для того, чтобы укрепить дело, пока его еще можно укрепить. Матушка сидела, время от времени ударяя по клавише и извлекая из рояля жалобную ноту. «Какая тоска, какая безнадежная тоска у нее на лице!» — должно быть, думал в эту минуту, глядя на нее, Бела Майтени. Он никогда не узнал, что матушка в тот момент переживала шок, постигший ее после поцелуя Йожефа: долгожданный экстаз, о котором она так мечтала, оказывается, существовал лишь в ее наивном воображении. Она любила Йожефа, но чувствовала, что и его близость ей не нужна; пусть он разговаривает с ней, провожает, ходит с ней по улицам, слушает вместе с ней музыку — но его зубы, губы, язык, само его дыхание для нее непереносимы. В тот вечер матушка поняла, что нездоров не только Бела Майтени — по-своему больна и она, больна тяжело и неизлечимо. Это был трудный вечер, полный невысказанных тяжких дум. Если бы какая-нибудь колдовская сила показала супругам их не столь уж и далекое будущее, они сказали бы, что это совсем не то, чего они ожидали; Майтени же просто решил бы, что колдовская сила его разыгрывает. Ведь он был твердо убежден, что в жизни, которую ему осталось прожить, тепла и любви он может ждать только от сына, и никто бы не смог его уверить, что настоящая, большая любовь, которая еще даст ему вкусить подлинное блаженство, впереди, что он познает безумную страсть, что его обескровленные болезнью губы еще будут исцелованы в кровь, что его поведет по запутанному лабиринту жизни нежная и заботливая рука, с которой могла бы соперничать лишь рука Йозефы Хейнрих, что ему еще суждено причаститься к воспетому в веках и народах прекрасному чувству, и та, кто подарит ему все это, будет не кто иной, как Мелинда.
