Аласдер Грей - ЛАНАРК: Жизнь в четырех книгах

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

Глава 31

Нэн

Ланарк открыл глаза и задумчиво оглядел палату. Окно было снова закрыто жалюзи, кровать в углу заслоняли ширмы. Рима сидела рядом и ела инжир из коричневого бумажного пакета.

— Я очень разочарован, — сказал он, — Я мог бы еще уважать того, кто кончает с собой, после того как убил человека, и это поступок самый правильный, но утопиться по блажи? Почему оракул не объяснил, что произошло: первое или второе?

— О чем ты? — спросила Рима.

— Оракул рассказывал о моей жизни до Унтанка. Только что закончил.

— Во-первых, оракул был женщиной, а не мужчиной, — твердо заявила Рима. — Во-вторых, история была обо мне. Тебe, видно, надоело слушать, ты задремал, и тебе приснилось что-то другое.

Собираясь заспорить, Ланарк открыл было рот, но Рима сунула туда инжир.

— Жаль, что ты уснул, потому что она немало говорила о тебе. Ты был забавным, стеснительным, не особенно привлекательным мальчиком, который клеился ко мне, когда мне было девятнадцать. Мне хватило ума выйти за другого.

— А ты, — вскричал Ланарк, сердито глотая, — ты была холодной стервозной девственницей, которая одной рукой меня отталкивала, а другой притягивала. Я убил человека, потому что не мог тебя заполучить.

— Мы, должно быть, слушали разных оракулов. Не сомневаюсь, ты все это выдумал. Осталось еще что-нибудь поесть?

— Нет. Мы умяли все подчистую.

Намеренно громко топая, в палату вторглась толпа докторов и санитарок, толкавших каталку. Первым шествовал Манро, за ним следовали лаборанты с баллонами и приборами. Они скрылись за ширмами в углу, откуда доносились только шипение и обрывки фраз, словно бы долетавшие из коридора, «…принятое, принимая при восприятии…» «…бесславный Мильтон, безвинный Кромвель…» «Почему бесславный? Почему безвинный?» «Она разделась. Это помогло».

Подошел Манро и, глядя исподлобья, встал в ногах постели.

— Я договорился через три часа встретиться с лордом Монбоддо, чтобы санкционировать ваше убытие из института. Думал, до этого времени вы будете ждать здесь, но случилось непредвиденное поступление человеческих существ. Они в хорошем состоянии, но слабы и умрут, если кто-нибудь отвратит их от пищи. Санитарка принесет ваше платье. Вы сможете одеться и подождать в клубе для персонала.

— Нет необходимости. В данном случае мы будем держать свое мнение при себе.

Манро спросил Риму:

— Вы согласны?

— Конечно, но мне бы хотелось взглянуть на клуб для персонала.

— Если на вас можно положиться, я бы предпочел, чтобы вы оставались здесь. В этой палате больше никого нет, и ваше общество поможет женщине чувствовать себя уютнее.

— Буду рада помочь вам, мистер Манро, — бодро отозвалась Рима, — но не сделаете ли и вы кое-что для нас? Попросите монсеньора Ноукса послать нам еще немного его чудесной снеди. Не упоминать о кормежке легче, если она у тебя есть.

— Ничего не обещаю, но сделаю все возможное, — мрачно кивнул Манро и вышел.

Ланарк заметил, глядя на Риму:

— Какая же ты бессовестная.

Она обиделась:

— Разве ты не рад, что я не похожа на тебя?

— Очень рад.

— Тогда докажи это, пожалуйста.

Они слышали, как удалились лаборанты со своими приборами. Когда за ширмами остались хлопотать только двое-трое докторов, к Риме и Ланарку подошла сестра, нагруженная одеждой и двумя плотно набитыми рюкзаками.

— Доктор Манро хочет, чтобы вы оделись прямо сейчас. Он сказал, в рюкзаках полно припасов для путешествия, и если вы хотите, можете тут же за них приниматься.

Схватив женскую одежду, Рима погладила ее кончиками пальцев. Ткань была светлая и шелковистая. На губах Римы заиграла возбужденная полуулыбка. Нагая, она вскочила с постели, бросив на ходу: «Оденусь в ванной». Она поспешила к двери в конце палаты, а Ланарк стал изучать содержимое рюкзаков. В каждом имелись свернутое кожаное пальто, небольшие твердые плитки прессованных фруктов и мясо в рисовой бумаге. В одном рюкзаке обнаружились красный термос с кофе и плоская стальная фляжка с бренди, в другом — походная аптечка и электрический фонарик. Расставание с этим слишком теплым, слишком изолированным местом представлялось волнующе близким. Ланарк встал и понес свою одежду в ванную комнату.

Рима стояла перед зеркалом и медленными размеренными движениями причесывала свои ниспадавшие на плечи волосы. На ней было короткое, янтарного цвета, платье с длинными рукавами и желтые кожаные сандалии. Ланарк застыл на месте, загипнотизированный ее холодно-золотой элегантной фигурой.

Она пробормотала:

— Ну?

— Неплохо.

Склонившись над тазом, Ланарк начал мыться.

— Почему ты не говоришь, что я красивая?

— Стоит мне об этом заговорить, и ты меня осаживаешь.

— Да, но, не слыша этого, я чувствую себя заброшенной.

— Хорошо. Ты красивая.

Он вытерся и стал надевать серый твидовый костюм и пуловер. Она, с задумчивым и печальным видом, тщательно связала свои волосы темно-желтой лентой. Он поцеловал ее.

— Не вешай нос! Ты свет, а я тень. Разве тебя не радует, что мы такие разные?

— Трудно сиять, когда тебя никто не подбадривает. — Скорчив гримасу, она вышла.

Когда Ланарк вернулся в палату, докторов, санитарок и ширм там уже не было, и Рима, сидя на краешке постели, беседовала с пациенткой. Заметив безволосую морщинистую головку, выглядывавшую из-под покрывала, Ланарк присоединился к ним. Мать полулежала, откинувшись на груду подушек. Тело ее было хрупким, в каштановых волосах попадались седые пряди, в изможденном личике поровну смешались молодость и старость. Слабо улыбнувшись, она произнесла:

— Странно видеть тебя снова, человек-загадка.

Ланарк непонимающе уставился на нее.

— Это Нэнси, — объяснила Рима. — Помнишь Нэн?

Ошеломленный неожиданностью, он засмеялся и сел у кровати.

— Рад, что ты сбежала из «Элиты».

Улыбка не сходила с лица Ланарка. Оказавшись в институте, он забыл и думать о Сладдене и его гареме, и теперь эти запутанные любовные отношения показались ему невероятно забавными. Он указал на детскую кроватку:

— У тебя славный малыш.

— Да! Похожа на отца, правда?

— Не говори глупостей, — мягко укорила ее Рима. — Младенцы ни на кого не похожи. Как бы то ни было, кто ее отец? Тоул?

— Конечно нет.

— Тогда кто?

— Сладден.

Рима всмотрелась в ту часть лица ребенка, которая не была скрыта одеялом.

— Ты уверена?

Нэн печально улыбнулась:

— Да-да. Я не была его невестой, как Гэй, или его вульгарной любовницей, как Фрэнки, или его умной любовницей, как ты. Я была бедной маленькой девочкой, к которой он был добр. Но меня он любил больше всех, хотя мне приходилось это скрывать. Когда мне надоедало быть заброшенной и я пыталась спрятаться, Сладден проникал в мою квартиру — карабкался по трубам, залезал в окна. Он жутко ловкий и сильный. Он крепко обнимал меня и говорил, что, хотя мы много раз спали друг с другом, наши чувства до сих пор свежи, а встречи кажутся приключением, и глупо отказываться от этого ради других девушек. Повторял, все вы нужны для того, чтобы освежить его чувства ко мне. Он был первым мужчиной, которого я полюбила, и никто другой мне не был нужен, хотя я все время думала порвать с ним, пока не обострилась моя болезнь.

— Какая болезнь?

— На мне стали вырастать рты, не на лице, а в других местах, и, когда я бывала одна, они спорили, кричали друг на друга и на меня. Сладден очень хорошо с ними ладил. Ему ничего не стоило уговорить их что-нибудь спеть хором, а когда мы спали вместе, он даже внушал мне, что в них нет ничего плохого. Говорил, что не знает другой девушки, так обильно украшенной пирсингом.

Губы Нэн тронула почти материнская улыбка, и Ланарк ощутил укол ревности, заметив у Римы тот же нежный, полный воспоминаний взгляд. Со вздохом Нэн продолжила:

— Но они, эти рты, достали в конце концов и Сладдена, потому что мне становилось хуже и я все больше в нем нуждалась, а этого он не любил. Он пошел в политику, и дел у него было по горло.

Ланарк и Рима одновременно выкрикнули:

— В политику?

Рима добавила:

— Он всегда подтрунивал над теми, кто решал заняться политикой.

— Знаю, но, когда ты исчезла, он взял на твое место бунтарку, высокую нахальную блондинку, которая играла на гитаре и повторяла, что ее отец был военный, бригадир. Мне она сильно не нравилась. Говорила, мы должны готовиться к тому, чтобы взять в свои руки бразды управления экономикой, и как важно заботиться о других, но она вечно много болтала и никого не слушала. Когда она разглагольствовала, Сладден у нее за спиной делал нам знаки. Тогда в «Элите» было полным-полно бунтарей. Появились сотни новых клик — всех названий и значков не упомнишь. Значки нацепляли на себя даже уголовники. Однажды Сладден явился со значком, хохоча как безумный. Он отправился с белобрысой на митинг протеста и был выбран в комитет. Он заявил, что мы все должны сделаться бунтарями, так как ныне никто не доверяет провосту Додду и у нас есть реальный шанс овладеть городом. По мне, все это не имело смысла. Видишь ли, я была беременна, а Сладден не подпускал меня близко, так что рассказать ему не было возможности. Когда же я наконец улучила момент, Сладден принял это очень серьезно. Объявил, что рождать на свет детей, прежде чем мир будет спасен путем революции, — это преступление. Он хотел убить нерожденного ребенка, но я не позволила. Дай мне ее, пожалуйста.