Джеффри Евгенидис - А порою очень грустны
Не успела она оглянуться, как Леонард занялся физкультурой. Он стал ходить в спортзал, поднимать штангу, крутить педали велосипедного тренажера. Повеселел. Начал улыбаться и шутить. Даже двигался быстрее, словно больше не чувствовал тяжести в ногах.
Наблюдать, как Леонарду становится лучше, было все равно что читать некоторые трудные книги. Это было все равно что продираться сквозь позднего Джеймса или через те страницы «Анны Карениной», где речь идет об аграрной реформе, пока опять не дойдешь до хорошей части, которая становится все лучше и лучше, и наконец ты до того увлекаешься, что испытываешь едва ли не благодарность за предыдущий скучный кусок, потому что именно после него получаешь большее удовольствие. Внезапно Леонард снова стал прежним: экстравертом, энергичной, харизматической личностью, склонной к спонтанным действиям. Как-то раз, в пятницу вечером, он велел Мадлен одеться похуже и обуть резиновые сапоги. Он повел ее на берег, захватив бушельную корзину и две садовые лопатки. Начался отлив, и обнажившееся морское дно поблескивало в лунном свете.
— Куда ты меня ведешь? — спросила она.
— Это штука в духе Моисея. В духе Красного моря.
Они прошли далеко вглубь по грязи, утопая в ней. Сильно пахло рыбой, моллюсками, чем-то полусгнившим — запах первобытной тины. Они склонялись лицами ко дну, копали, оскальзываясь. Оглянувшись на берег, Мадлен испугалась, увидев, как далеко они отошли. Не прошло и получаса, как они наполнили корзину.
— Давно ты научился устриц выкапывать? — спросила Мадлен.
— Я этим в Орегоне занимался. Места, откуда я родом, славятся своими устрицами.
— Я думала, ты в детстве только и знал, что курить траву и сидеть у себя в комнате.
— Разок-другой мне доводилось выбираться на природу.
Когда они притащили потяжелевшую корзину на берег, Леонард объявил о своем намерении устроить вечеринку с устрицами. Он постучал к соседям, пригласил их к себе и скоро уже стоял у кухонной раковины, чистил и открывал створки устриц, а квартира тем временем заполнялась народом. Не важно, что он развел грязь — грубые половицы сарая видали дела и похуже. Весь вечер из кухни приплывали тарелки с устрицами. Народ с хлюпаньем втягивал вертлявые, переливчатые шарики прямо из раковин, попивая пиво. Около полуночи, когда гости начали расходиться, Леонард заговорил об индейском казино в Сагамор-Бич. Никто не хочет поиграть? Может, в блек-джек? Еще не так уж поздно. Сегодня же пятница! Компания влезла в «сааб» Мадлен, девушки уселись на колени к парням. Пока Мадлен ехала по шоссе номер 6, Леонард сворачивал косяк на дверце бардачка и разъяснял тонкости подсчета карт.
— В заведении вроде этого у дилера, наверно, одна колода. Все просто.
Двое парней-очкариков углубились в математические подробности. К тому времени, когда приехали в казино, все загорелись идеей попробовать и направились к разным столам.
Мадлен никогда прежде не бывала в казино. Она слегка ужаснулась при виде тамошней клиентуры: белые мужчины со старческой пигментацией, в бейсбольных кепках и здоровенные женщины в спортивных костюмах, обосновавшиеся перед игровыми автоматами. Коренных жителей Америки и в помине нет. Мадлен прошла за двумя другими остепенившимися в бар, где, по крайней мере, подавали дешевую выпивку. Около трех часов двое парней вернулись, оба с одной и той же историей. Им удалось выиграть несколько сотен долларов, но тут дилер сменил колоду, спутал их подсчеты, и они все проиграли. Леонард появился спустя некоторое время, с таким же мрачным видом, а потом улыбнулся и вытащил из кармана полторы тысячи долларов.
Он заявил, что мог выиграть и больше, если бы дилер не заподозрил неладное. Он подозвал распорядителя, тот, понаблюдав за тем, как Леонард выиграл еще несколько раз, предложил ему выйти из игры, пока счет в его пользу. Леонард понял намек, однако заканчивать вечер на этом не собирался. На парковке ему пришла в голову новая мысль.
— В Пилгрим-Лейк ехать уже поздно. Мы же совсем никакие. Да ладно вам, у нас же все выходные впереди!
Не успела Мадлен опомниться, как они уже сняли номера в бостонской гостинице. Леонард заплатил из своего выигрыша за номер для каждой пары. На следующий день после обеда они снова собрались вместе в гостиничном баре, и гулянка возобновилась. Ужинать поехали в Бэк-Бэй, потом отправились слоняться по барам. Леонард все вытаскивал банкноты из быстро тающей пачки, раздавая чаевые, расплачиваясь за еду и выпивку.
Когда Мадлен спросила, понимает ли он, что делает, Леонард сказал:
— Эти деньги надо прогулять. Когда мы еще в жизни так сможем? Я считаю, надо оторваться.
Выходные обещали стать легендарными. Парни то и дело скандировали: «Леонард! Леонард!» — и хлопали друг друга по рукам. В гостинице были джакузи, мини-бары, круглосуточное обслуживание номеров, огромные кровати. К воскресному утру все девушки жаловались, что им больно ходить.
Мадлен к тому времени тоже ходила с трудом. В первую их ночь в гостинице Леонард вышел из ванной голый, ухмыляющийся.
— Посмотри-ка на эту штуковину, — сказал он, уставившись вниз. — Пальто вешать можно.
Вешать и впрямь можно было. Если им и требовался надежный признак того, что Леонарду лучше, то более очевидный трудно себе представить. Леонард снова вернулся в игру.
— Стараюсь наверстать упущенное, — сказал он после того, как они закончили заниматься сексом по третьему разу.
Какие бы приятные ощущения это ни вызывало, как бы замечательно ни было такое обхаживание после многомесячного воздержания, Мадлен заметила, что на часах уже 10:08 утра. За окном день был в разгаре. Она поцеловала Леонарда, умоляя его дать ей поспать, ну пожалуйста.
Он дал, но как только она проснулась, захотел ее снова. Он то и дело говорил ей о том, как прекрасно ее тело. Ему хотелось еще и еще, он никак не мог успокоиться, ни в те выходные, ни в последовавшие недели. Мадлен всегда считала, что с сексом у них с Леонардом все замечательно, однако, к ее удивлению, стало еще лучше, глубже, сильнее в физическом и душевном смысле. И шума стало больше. Теперь они говорили друг другу разные вещи. Они не закрывали глаза и не выключали свет. Леонард спрашивал Мадлен, чего ей хочется, и она впервые в жизни не стеснялась отвечать.
Как-то ночью дома Леонард спросил:
— Какая твоя самая потайная сексуальная фантазия?
— Не знаю.
— Да ладно тебе. Расскажи.
— У меня их нет.
— Хочешь про мою узнать?
— Нет.
— Тогда рассказывай про свою.
Желая его унять, Мадлен на секунду задумалась.
— Может показаться странно, но, наверное, мне хотелось бы, чтобы меня побаловали.
— Побаловали?
— Ну да, чтобы дали как следует понежиться, типа как в парикмахерской, голову помыли, сделали массаж лица, педикюр, массаж тела, а потом, ну, в общем, мало-помалу…
— Мне бы никогда и в голову не пришло, что бывают такие фантазии, — сказал Леонард.
— Я же сказала, глупо.
— Слушай, это же фантазия. При чем тут глупо?
И не меньше часа Леонард удовлетворял ее эротические фантазии. Под протесты Мадлен он перетащил кресло из гостиной в спальню. Набрал в ванну воды. Под кухонной раковиной нашел две дешевенькие свечи, принес в ванную и зажег. Завязав сзади волосы и закатав рукава, он подошел к ней с таким видом, будто готов ее обслужить. Голосом, как у заправского парикмахера (так ему представлялось), он объявил:
— Мисс, ваша ванна готова.
Мадлен хотелось засмеяться. Но Леонард оставался серьезен. Он провел ее в освещенную свечами ванную. С профессиональной вежливостью отвернулся, подождал, пока она разденется и заберется в теплую ароматизированную воду. Леонард опустился на колени и стал из чашки поливать ей волосы. К тому времени Мадлен начала подыгрывать. Она представила себе, будто руки Леонарда принадлежат какому-нибудь незнакомому красавцу. Дважды — и только — его руки отклонились от курса и коснулись сбоку ее грудей, словно определяя границы. Мадлен подумала, что Леонард мог бы пойти и дальше. Она подумала, что он мог бы под конец оказаться в ванне, но он исчез и вернулся с махровым халатом. Завернув в халат, он подвел ее к креслу, поднял ей ноги повыше, прикрыл теплым полотенцем лицо и, как ей показалось, весь следующий час (хотя на самом деле, вероятно, минут двадцать) делал ей массаж. Он начал с плеч, перешел к ступням и голеням, поднялся выше по бедрам, остановившись чуть не доходя до этого самого, и взялся за руки. В конце он, распахнув ее халат, нажимая сильнее, словно вступая во владение, стал втирать увлажняющий крем в ее живот и грудь.
Полотенце по-прежнему закрывало ей глаза, когда Леонард поднял ее и перенес на постель. К тому моменту Мадлен чувствовала себя абсолютно чистой, абсолютно желанной. Запах крема напоминал абрикосы. Когда Леонард, теперь уже и сам раздетый, развязал пояс ее халата и распахнул его, когда он медленно вдвинулся в нее, это был он и не он. Это был незнакомец, овладевавший ею, и одновременно ее парень, привычный, знакомый как свои пять пальцев.
