Первая в списке - Виткевич Магдалена
Петр был на три года старше нас. Тогда он казался нам очень взрослым. Мы, пигалицы из второго класса, а у него на носу выпускной экзамен. В тот день он сидел на полу в коридоре перед кабинетом истории. Как всегда, окруженный стайкой девушек, смотрящих на него томными глазами.
Это были своего рода миниконцерты на переменах. Конечно, все торжественные вечера в школе «в честь» и «по случаю» тоже были его. Наверное, поэтому все с такой радостью ходили на них. В его исполнении, в его аранжировке даже самые привычные и навязшие в ушах народные или патриотические песни становились чем-то таким, что хотелось слушать.
Вот так во время одного из таких коридорных миниконцертов мне пришлось пройти мимо. Так сложилось, пришлось. Я ненавидела толпу и терпеть не могла, когда другие пялятся на меня. Когда кто-то что-то шептал или смеялся, я всегда думала, что это они про меня. Петр не смеялся, только смотрел на меня. Кажется, кого-то спросил, как меня зовут, потому что через некоторое время я услышала «Пошла Каролинка до Гоголина»[4] в крутейшем рок-варианте. Вряд ли он смог бы на ходу придумать другую песню о Каролине. Зато потом он сочинял уже только для меня. Кажется, где-то еще валяется этот диск. До сих пор удивляюсь, почему тогда он выбрал именно меня.
Я знаю, это странно звучит в моих устах, что кто-то меня выбрал, и я побежала за ним. Но именно так и было. Я пошла бы за ним на край света. Это была первая любовь. Непорочная, полная мечтаний и планов, я была уверена, что он со мною будет «навсегда».
Это он назвал меня Ина. Собственно говоря, не он, а эхо, когда мы были в походе на Кашубах. Гаркнул на все озеро: «Каролина-а-а!» – а эхо отвечало ему: «Ина, Ина, Ина». Так и пошло. Я влезла в это свое имя как в удобные тапочки – так и осталась. Некоторые даже не знают, что меня зовут Каролина. Только Патриция так обращалась ко мне. И вообще, я только ей это позволяла. Даже в редакции меня называют «Ина».
Петр подошел ко мне не сразу, кавалерийская атака – не в его стиле. Но каждый раз, когда я проходила мимо, он пристально смотрел на меня своими темными глазами из-под копны волос. Как любой уважающий себя гитарист, он носил длинные волосы и расчесывал их пятерней, забавно при этом хмуря брови. Сверлил меня взглядом насквозь. Я много раз пыталась выиграть в эти смотрелки, но у меня никогда не получалось пересмотреть его.
После того фолк-представления венок его поклонниц как будто поредел. Потом я наткнулась на него в трамвае, 12-й номер. Он подошел ко мне и как ни в чем не бывало бросил:
– Хеллоу, Кэролайн.
– Хеллоу, артист, – вырвалось у меня.
Он улыбнулся мне самой соблазнительной в мире улыбкой. Сказочной. Она до сих пор у меня перед глазами, отдельно от него. Мы разговорились. Говорили обо всем. Он проехал свою остановку. Ему надо было сходить на «Жабянке», мне – на «Приморье», а мы доехали до конечной остановки. Потом мы возвращались пешком к моему дому. Он схватил меня за руку и долго-долго не отпускал. Он зашел выпить чаю, галантно поздоровался с моей мамой, поцеловал руку. Мама влюбилась в него с первого взгляда. У него были поклонницы среди женщин всех возрастов – от трех лет и до ста трех. Моя мама долго была самой большой его поклонницей. Пока не превратилась в его злейшего врага.
Через несколько дней был турпоход, который устраивала секция парусного спорта. Я не посещала эту секцию, а Петр был ее членом. Он спросил, поеду ли я с ним. Конечно, я сразу согласилась. Дело встало за малым: нужно было убедить родителей, которые держали меня в строгости. К счастью, они не видели причин, по которым они не отпустили бы меня с классом в поход.
– Патриция едет? – спрашивала мама.
– Едет, – соврала я.
– Весь ваш класс будет?
– Да, думаю, весь.
– А Петр?
– Тоже будет.
– Держись его, он парень хороший.
Это наставление стало лишним свидетельством того, что родители не всегда бывают правы. Тогда еще не было мобильных телефонов. Я была уверена, что моя маленькая ложь не выйдет наружу. Я поехала. Конечно, без Патриции и без моего класса. Только с ним и несколькими людьми, которых я плохо знала. Но тогда это было неважно.
У нас была маленькая зеленая палатка. Такая вот первая совместная квартира. В тесноте да не в обиде. Это были прекрасные дни, которые я – несмотря на то, что произошло дальше, – вспоминаю с улыбкой. Днем мы гуляли или были на лодке на озере, а ночью… Нет, мы тогда ничего не делали такого, что моя мама сочла бы неприличным. Мы только обнимались и целовались. Петр будил меня иногда, чтобы сказать, что я красивая. Эти ночи были так чудесно невинны, чувственны, романтичны. Я никогда больше не испытывала ничего подобного. Лучшие три дня и три ночи моей жизни.
С той поездки я изменилась. На какое-то время Патриция отошла на задний план. Вскоре она познакомилась с Томеком из класса, в котором учился Петр, и мы снова оказались вместе. Но ненадолго, потому что она меняла парней довольно часто. После Томека был Мачек, потом она вернулась к Томеку, потом у нее появился еще кто-то. И каждый раз она приходила ко мне плакаться в жилетку.
Я тоже исповедовалась ей и рассказывала обо всем. О первых ласках, становившихся все более откровенными, о нашей по-настоящему совместной ночи на свадьбе у кузины Петра. Она много что знала про нас. Я полностью ей доверяла. Патриция и Петр были для меня всем.
Петр с отличием окончил среднюю музыкальную школу, а в обычной школе экзамены на аттестат сдал, честно говоря, еле-еле. Сдавал польский, английский и историю. До сих пор я удивляюсь, как он мог сдать экзамен по истории. Но у него получилось. Может быть, его личное обаяние повлияло на экзаменационную комиссию, состоявшую из одних женщин самых разных возрастов. Важно, что он сдал. Потом поступил в Музыкальную академию в Гданьске, на факультет, о котором только и мечтал, – дирижирования, композиции и теории музыки. Экзамены были трудными, он очень волновался, и я вместе с ним.
Когда Петр начал учебу в Музакадемии, все немного изменилось. Возобновилась моя дружба с Патрицией. Думаю, нам обеим это было нужно – девичьи сплетни, встречи. Потом мы обе поступили в институт, обе на экономику. Мы, в сущности, не знали, чем мы хотим заниматься, а экономика была тогда очень популярным направлением. У Патриции снова появился какой-то парень, на этот раз адвокат, Кшисек. Странный он был, такой неуклюжий… Так, минуточку… а не Шульц ли была его фамилия? Ведь он тоже в этом списке! Ну да – Кшиштоф Шульц!
Кшисек был особенным. По крайней мере, я его так воспринимала. Патриция в общем тоже, но чуточку меньше. Это, наверное, из-за меня она рассталась с ним, потому что я все пилила ей мозги, что он не для нее. Может, я ошибалась. Кшисек изучал право. Тогда экономический и юридический факультеты находились в Сопоте, в одном здании. Там они и познакомились – то ли в коридоре, то ли в библиотеке. Они вроде даже были вместе почти целый год. Кшисек – серьезный, прячется за большими очками, немного стеснительный, но в делах – безотказный. Патриция более динамичная, улыбчивая. Такая зажигалка, казалось мне, плохо сочетается с твердым бревном, которым казался мне Кшиштоф. А впрочем, и маленькая искорка может зажечь лес… Но тогда я об этом не думала. С Кшисем она чувствовала себя уверенно. Со мной она сходила с ума, а при нем утихала. Ощущала себя важной, нужной. Она могла говорить с ним на все темы. Думаю, что разговоры с Кшисеком заменяли ей наши сплетни. Я же чаще бывала с Петром. Может быть, именно поэтому он так меня раздражал? Потому что я чувствовала в его лице угрозу нашей дружбе?
– Ты посмотри, какие у него туфли, – говорила я ей, – модель «прощай, молодость»…
– А что тебя так беспокоит его обувь?
– Ну ты что, парень молодой, а такое носит! Есть у него какие-нибудь увлечения?
– Есть. Американская правовая система.
– Боже, это значит, что никаких увлечений у него нет.
