Лилия Ким - По живому. Сука-любовь
Затем с ней случилось то, что происходило обычно в подобных стрессовых ситуациях. Она начала представлять себе разговор с матерью.
Полина не произносила вслух ничего. Весь этот напряженный разговор происходил внутри ее головы. Изредка она артикулировала собственную речь и делала какие-то жесты. Со стороны могло показаться, что актриса репетирует роль, стараясь не нарушать тишины.
Полина представляла себе мать очень ясно. Такой, какой привыкла видеть всегда. Аккуратно подстриженные, уложенные шапочкой светлые волосы. Лицо почти без косметики. Только розовая помада на тонких, плотно сжатых губах, расплывающаяся по лучикам морщин. Подведенные, выщипанные в нитку брови. Коричневая блузка с бантом у горла, шерстяной жилет в крупных ромбах. В руке неизменное кухонное полотенце, вафельное, с дурацким рисунком. И пространство вокруг — уже не гостиничный номер вовсе, а родительская квартира. Темная, с длинным, пугающим коридором и старой мебелью в доме стиля «модерн».
Мать бы сейчас подошла к ней сзади, скрестив руки на груди, и спросила:
— Ну и чем ты тут занимаешься, можно узнать? К чему все это представление? Ты что, не понимаешь, что можешь перекромсать себя с ног до головы — Федор все равно не будет тебя любить? Потому что он не любил тебя никогда, не любит, и не случится этого! Слышишь? Никогда. Ты посмотри, что с тобой стало! Я, твоя родная мать, не узнаю тебя на улице. А Сергей? Ты хотя бы понимаешь, каково ему все это переносить?
— Перестань, мама! — Полина оперлась руками о раковину, будто ее сейчас стошнит, и крепко зажмурилась.
— Перестань, мама… — повторила за ней мать. — Можно подумать, ты хотя бы раз меня послушала. Чем тебе не нравился твой собственный нос? Собственные ноги? Или морщины? Бороться с тем, что естественно, — глупо. Люди стареют. Это факт. Даже эта твоя Мартина Грошек. Ты кроишь себя под ее фотографию десятилетней давности! Ты ее сейчас видела? Тоже небось родила двоих детей и морщинами покрылась, как все нормальные люди. Да и с чего ты взяла, что бывают в природе такие девушки, как в календарях твоего Федора? Это же все одна сплошная ретушь! Поля! Ну войди ты в разум! Да и что это за мужик, которому уже под сорок, а он все как мальчишка себя ведет? Все эти доски, катания, календари, прости господи… Когда человеку пятнадцать, все это можно понять. Но не когда ему тридцать пять, тридцать шесть почти! Кстати, как и тебе.
— Мама, ну если я могу выглядеть гораздо лучше, чем мне это дано от природы, то почему этого не сделать?! — попыталась защититься Полина.
— Много ты знаешь счастливых красавиц? — всплеснула руками мать. — Ты нормально выглядишь от природы. Ничего особенного в тебе нет, но и ничего страшного тоже. Раньше не было и теперь нет. Зря только деньги и здоровье потратила. Что, думаешь, твой Федор красоту какую-то шаблонную ищет? Нет, в женщине изюминка должна быть. В тебе она есть — ум и образование. Только ты вместо того, чтобы их развивать, совершенствоваться в профессии, карьеру свою строить, — под ножом второй год подряд лежишь! И что толку? Ну, на пять лет моложе тебя сделают. Ну, максимум, на десять. Но девятнадцать-то, как Миле, тебе не будет уже никогда. У тебя в глазах светится, что тебе тридцать пять. Даже если у женщины на лице ни одной морщины нет — глаза все равно возраст выдают! Как ты этого понять-то не можешь?
— Зачем ты всю жизнь говоришь мне, что я некрасивая? — тихо спросила Полина. В такие моменты она начинала остро ненавидеть мать. — Знаешь, мне первый врач, к которому я обратилась, на этом основании отказался операцию делать.
— Ты что, ему сказала, что мать тебя считает некрасивой? Не смеши меня! — мать отмахнулась от Полины полотенцем. — Ты ему фотографию Мартины принесла и сказала, что хочешь быть как она. Он тебя спросил зачем. Ты молчала.
— Да! Да! — перебила ее Полина. — Я молчала, а потом он спросил, как я к своей внешности отношусь. И я сказала, что считаю себя уродом, потому что ты мне всю жизнь говорила, что я урод! И тогда он сказал, что мне надо к другому специалисту! Что мои проблемы не в области пластической хирургии!
— Я тебе никогда не говорила, что ты урод! — запротестовала мать. — Ты не красавица, но и не урод. Причем далеко не урод. Я тебе всего лишь правду говорила.
— Нет! Ты говорила одни слова, но я-то слышала другие. Те, что ты на самом деле думала! — заорала в ответ Полина. — Ты мне с самого детства говорила, что я не должна на замужество ставку делать! Что вот Тамара или Света Глебова — могут! А я нет! Потому что они красивые девочки, а я нет! Ты вечно меня со всеми сравнивала, ты даже на людях говорила — зато у нас Полина умная. Понимаешь? Вечно, всегда и везде оправдывалась за меня — вот, мол, дурнушка, зато умная! Зачем ты так говорила, зачем?
— Я тебе этого никогда не говорила, — отчеканила мать. — А с Федором сразу было понятно, что эта блажь ни к чему хорошему не приведет. Ты думаешь, я ничего не знала? Влюбиться в самого красивого мальчика в классе — это нормально. На то они и красивые, чтобы в них все влюблялись. Мы подсознательно больше любим красивых людей, потому что природе интересно, чтобы лучшие гены передавались…
— Вот-вот! — поймала ее Полина. — Ты и сейчас это говоришь. Ты говоришь, что только красивые люди достойны любви, поэтому я должна смириться и довольствоваться тем, что у меня есть! То есть ты говоришь, что я уродлива!
— Послушай меня, — мать подошла ближе, — ты не уродлива. Ты обычная. Ты просто обычная женщина. У тебя хороший муж, у тебя двое детей — прекрати над ними издеваться.
— Я не издеваюсь над ними, я просто… просто люблю другого! Мне всю жизнь было нужно другое! Я не свою жизнь прожила! — отчаянно попыталась оправдаться Полина.
— Ну что за бред? — мать сложила руки на животе и посмотрела на Полину с упреком. — А чью жизнь ты живешь? И что это за любовь? Ты кого любишь вообще? Ты ему хоть раз об этом сказала? Ты понимаешь, что всем врешь? Вот сейчас ты изображаешь — как друг с ним едешь, что просто хочешь помочь. Но на самом-то деле это не так. Он думает, что ты ему друг, ему так удобно думать. А ты-то? Ты-то знаешь, что это неправда. Хочешь, я скажу тебе, как все будет на этом вашем курорте? Он будет день и ночь клеить девятнадцатилетних девчонок с длинными ногами и большой грудью, а ты — смотреть на все это, делать приятное лицо и говорить, как ты за него рада, а на самом деле сходить с ума! Бояться, что он все поймет, догадается…
Полина сделала глубокий вдох. Воображаемый разговор с матерью истощил ее нервы до предела. Теперь хотелось только спать. Всеобъемлющая, абсолютная усталость, будто весь день таскала мешки с песком.
— Пусть все будет как будет, — устало вздохнула Полина.
Она все еще стояла в ванной. Теперь это снова была ванная гостиничного номера. Энергия воображения иссякла.
Полина вяло выдавила из тюбика концентрированную эмульсию от морщин, сложила пальцы лопаткой и похлопала по лицу, вколачивая крем в кожу.
Потом едва смогла добраться до постели и упасть в нее совершенно без сил. Уже сквозь сон Полина поставила будильник на телефоне, положила голову на подушку и мгновенно уснула.
[+++]Сергей сидел на кухне. Свет он не включал. Перед ним на кухонном столе стояла бутылка коньяка, в которой жидкости осталось не больше половины. Время от времени он тяжелым взглядом смотрел на молчащий мобильный телефон. Часы на нем показывали половину второго ночи.
Сергей налил себе в стакан еще немного коньяку. Съел ломтик лимона с блюдечка, стоявшего рядом. Посидел еще пару секунд и вдруг со злостью схватил свою старую, привычную трубку Nokia, с которой не расставался третий год, и со всей силы шарахнул об пол.
Из груди его вырвался сдавленный стон. По щекам покатились слезы. Чувство было такое, что в грудь вбит осиновый кол и он медленно поворачивается из стороны в сторону. Сергей сделал глубокий вдох, присел на корточки и стал шарить руками по полу в темноте, пытаясь отыскать среди обломков телефона sim-карту.
Дахаб-Синай
Пассажирский терминал аэропорта Домодедово был набит людьми так, что, казалось, эта биомасса вот-вот взорвется, накопив критический заряд энергии.
К стойкам регистрации тянулись громадные очереди. На мониторах одни и те же названия: Анталия, Бодрум, Шарм-эль-Шейх… Толпы людей с чемоданами, рюкзаками, детьми, жаждущих как можно скорее попасть к морю.
Полина ждала Федора в японском ресторане, время от времени трогая палочками овощной ролл. Томатный сок с сельдереем нагрелся и стал противным.
Наконец Федор появился. За плечами рюкзак, длинные шорты до колен, открывающие мускулистые икры, белая майка, на голове очки. Все женские головы в возрасте от двенадцати до семидесяти мгновенно повернулись в его сторону. Федор заметил Полину, широко улыбнулся и помахал ей рукой. Полина ощутила такую гордость, что одно это маленькое мгновение моментально искупило все ее ночные страдания.
