Виталий Бернштейн - Возвращение
– В самый корень смотришь, тетя Дашенька. Тебя не задурить. Конечно, разворовывают все, что только можно.
– Разбаловался народишко… Может, и вправду – лучше бы ничего не менять? Раньше порядка больше было.
– Порядок тот на крови держался. Хоть прав, хоть виноват – всем молчать было приказано. Так тоже жить нельзя.
– И то верно, милок. Когда партийные наши не могли власть поделить, друг друга к стенке ставили, туда им и дорога, паукам в банке. Но зачем они над простым народом так измывались? Я из деревни происхожу – такого в молодости насмотрелась… Однако к чему за примерами далеко ходить. Вот давай про собственную мамочку историю послушай, она ведь тоже крестьянского роду. Сказывала она тебе о семье своей, о родителях?
– Немного: что хлебопашествовали где-то на Харьковщине, что отец и мать ее давно умерли.
– Вот-вот, всю правду не говорила. Когда ты уже уехал, как-то сидели мы по-вдовьи вдвоем, вечер долгий – она разоткровенничалась. Мол, не хотела сына против советской власти настраивать, жить ему тут, среди волков этих, – уж лучше, чтоб не знал… Семья ихняя многодетной была, по тем временам дело обычное. Мамочка – младшенькая. Жили хорошо, дом большой, добротный, под железной крышей – один на всю деревню. Потому что родители трудились всю жизнь, спины не разгибали. А отец к тому же не пил – ни капельки. Всякой рвани и пьяни, которые работать на своей земле не любили, и тогда по деревням хватало. Людишкам этим очень глаза кололо, что вот живет рядом сосед, таким же наделом владеет, а в доме достаток. И крыша железная. Когда начались колхозы, пришло в деревню указание – составить список кулаков. Послали список в город, а в нем под номером один – имя деда твоего. Уже ходила молва, что имущество кулаков будут забирать в колхоз, а их самих – в Сибирь.
Тетя Даша повернулась к божнице, перекрестилась.
– В ночь перед выселением помолилась твоя бабка пресвятой деве Марии, положила ее иконку своей младшенькой в кармашек и отвела на дальний конец деревни к родственникам. Мол, приютите, не дайте дитю пропасть вместе с нами. А приказ строгий был – все семьи кулацкие от мала до велика в теплушки грузить, чтоб и духу их не осталось. Когда пришла утром комиссия эта по раскулачиванию, в ней и свои, деревенские, тоже были. Знали они уже, что младшенькая дочка кулака у родственников затаилась. Но даже у них язык не повернулся, чтобы приехавшему начальству доложить, грех на душу взять. Так и спаслась твоя мамочка.
– А с остальной семьей что было?
– Доходили потом в ту деревню слухи. Мол, выгрузил конвой семьи кулацкие прямо в снег посреди Сибири. Там и померли почти все в первую зиму от голода и холода… Надо же, что партийные делали. Хуже фашистов. Фашисты хоть над чужими народами так измывались. А эти – над своим.
– Вот видишь. А ты только что сомневалась, надо ли было их власть менять. Теперь-то хоть свободно говорить можно.
– Свобода, конечно, дело хорошее… Но иногда людям и покушать хочется.
– Яшка вчера как раз на эту тему со мной распространялся. Дескать, в России сейчас идет первоначальное накопление капитала. То есть самые шустрые разворовывают все, что можно, и друг друга помаленьку отстреливают. А потом, когда капитал этот накопится окончательно в руках тех, кто жив остался, начнется нормальный капитализм, и экономика заработает. Кто его знает, может, на самом деле так нужно.
Тетя Даша с сомнением покачала головой, но спорить не стала.
По телевизору передавали сводку московских новостей. Вчерашняя дикторша обворожительно улыбнулась Алику с экрана:
– За истекшие сутки ненамного продвинулось следствие по делу об убийстве сотрудника Ойл-банка Мясникова. Как мы уже сообщали, его труп был обнаружен в понедельник утром в лесопарковой зоне «Покровское-Глебово». Согласно данным судебно-медицинской экспертизы, смерть наступила в ночь на понедельник, через несколько часов после того, как он прилетел в «Шереметьево-2» из Нью-Йорка. Мясников ездил в Соединенные Штаты по служебным делам. На след убийц выйти пока не удалось. Вместе с тем через сотрудника Министерства внутренних дел, который просил не называть его имени, наш корреспондент сумел выяснить, что сам Мясников за свои сорок три года не раз вступал в столкновения с законом. Первый тюремный срок он получил в восьмидесятых годах. Тогда в составе группы работников Министерства рыбной промышленности он участвовал в контрабандном вывозе за рубеж больших партий черной икры, упакованной в стандартные жестяные банки с надписью «Кильки». Оказавшись досрочно на свободе, Мясников в годы «перестройки» активно включился в финансовый бизнес. В девяносто втором году он провел шесть месяцев в тюрьме под следствием – в связи с деятельностью финансовой компании, на чьи счета поступали в качестве кредитов большие суммы из Центрального банка; потом эти суммы исчезли вместе с самой компанией. Однако судья не усмотрел убедительных доказательств участия Мясникова в этой афере, и его освободили. По случайному стечению обстоятельств теща судьи, скромная пенсионерка, купила вскоре просторную дачу в Подмосковье… По поводу криминального прошлого Мясникова наш корреспондент звонил в Ойл-банк. Представитель банка разъяснил, что там ничего не известно о противоправной деятельности Мясникова в прошлом. Напротив, за годы работы в банке тот показал себя человеком высоких моральных качеств. Его потеря очень тяжела для банка.
«Ай да Степа – еще тот хват был» – подумал Алик. Он заглянул в ванную, причесал усы, осмотрел себя в зеркале – выглядит вроде бы нормально, болезнь еще не видна.
Привычно сплюнул желтую слизь с розоватыми пятнышками в умывальник. Было уже начало первого. И он пошел к Катюхе.
Дверь квартиры номер четыре, как и вчера, открыл Никитин.
– Катенька в магазин побежала. Думаю, минут через десять вернется. Заходите… Она знает, что вы собирались наведаться. Посидите тут, а я пока на кухне Елену Петровну кашкой покормлю.
Алик присел на желтый кожаный диван. Их диван… Катюха была моложе его на семь лет – разница в детские и отроческие годы огромная. В ту пору Алик и не знал, как ее зовут, – просто знал, что это «дочка Никитиных». Худая голенастая девчонка пробегала иногда через двор за покупками в соседний продуктовый магазин, куда ее посылала мать. Иногда помогала матери выбивать ковры, развешенные на веревке во дворе. Иногда, в хорошую погоду, Алик видел ее примостившейся где-нибудь на скамеечке с книжкой в руках. В отличие от других девчонок их двора – веселых, громкоголосых, общительных – она держалась не то, чтобы нелюдимо, но как-то особняком. Задумчивая, как бы всегда прислушивающаяся к тому, что прорастает внутри. Много лет спустя, уже в Америке вспоминая Катюху, он сообразил, с кем она была схожа. С пушкинской Татьяной. Только той все же достался мужик попорядочнее. Онегин отчитал влюбленную девчонку. Алик – воспользовался…
В том году Катюха закончила школу. Обычно, уезжая в отпуск куда-нибудь на юг, супруги Никитины брали с собой и дочку. Но тем летом ей предстояло поступление в институт – на весь июль и август Катюха осталась одна. Как-то проходя по двору, Алик заметил ее на скамейке с учебником литературы в руках. И удивленно остановился – в расцветшей девушке на скамейке он не сразу признал вчерашнего неуклюжего подростка. Теплый ветерок шевелил подол легкого ситцевого платья, под платьем проступали крепкие, прижатые друг к другу бедра. Маленькие вздернутые груди не нуждались в лифчике, сквозь ситец наметанный глаз Алика угадал темные пятна сосков.
Подойдя, Алик поинтересовался, что она читает. Оказалось – главу о творчестве Шолохова. Алик любил «Тихий Дон», считал его одной из вершин в литературе двадцатого века. Он присел на скамейку и завел разговор о загадках великого романа. Катюха о них никогда и не слышала. Ни о странном отсутствии черновых, рабочих, рукописей романа. Ни о том, что Шолохов был уж слишком молод (всего-то двадцать три года), когда первая книга этого глубокого и мудрого произведения увидела свет. Ни о Крюкове, донском писателе из казаков, который, как и Гришка Мелехов, сражался против большевиков и которому некоторые приписывают авторство «Тихого Дона». Язык у Алика был всегда хорошо подвешен, а литературу он любил. Конечно, на вступительном экзамене высказывать крамольные сомнения в отношении авторства «Тихого Дона» не следовало. Катюха это понимала. Но все равно слушала Алика с интересом.
Назавтра он опять присел на скамейку, чтобы помочь Катюхе разобраться в творчестве Маяковского. А еще день спустя погода испортилась, покинутая скамейка мокла под июльской грозой, и Алик храбро позвонил в дверь с медной табличкой «Доцент И.И.Никитин». Катюха распахнула дверь раскрасневшаяся, глаза блестели – ждала его. Ежедневные разговоры о литературе переместились теперь в квартиру Никитиных – благо, на дворе продолжало дождить. В первый день, будто увлеченный разговором, Алик осмеливался иногда положить свою руку на тонкие Катюхины пальцы на столе. На следующий день – наклонился и поцеловал эти пальцы. Потом начались настоящие поцелуи.
