Всеволод Фабричный - Самоед
Каждый день — будет спектаклем. Мой эпизод будет всегда оставаться в тени.
И свое главное: я стану все время врать.
Стану невидимым бесстыдником.
Я — тихий, страшно вежливый молодой человек с хорошими манерами и завидной способностью к мимикрии. Я помогу. Я ободрю советом. Я спрошу как чувствует себя ваш отец, тихо и конфиденциально поинтересуюсь — помогают ли вашей дочери новые антидепрессанты.
И я смогу, определенно смогу сделать так что, ежели что–то неприятное случится с вами, или с вашими честно заработанными денежными знаками — вы никогда не подумаете на меня.
Вы взвесите все «за» и «против» и с убеждением скажете:
— Нет. Сева не мог этого сделать. Он не такой.
Фотограф
С сумасшедшим фотографом Винсентом у меня ассоциируются две вещи. Первая из них — это кучка грибов строчков, которые я обнаружил возле поваленного проволочного забора огромной фабрики, размерами которой восхитился бы сам Маяковский. В то время мы с фотографом работали на складе бумаги, который с вышеупомянутой фабрикой соседствовал.
Строчки росли между валиками спутанной проволоки, кусками досок и всяческого хлама. Как они умудрились вырости в такой неромантичной атмосфере — я понятия не имею. Я принес несколько грибов домой, но ни мои родители, ни я есть их не решились потому–что когда строчки растут так близко от индустриального ада — они несомненно нахватаются от него всяких дурных идей. И это отразится на их химическом составе. Или же как сказал мой отец:
— Да ну их… Еще потравимся к черту…
Вторая ассоциация — книжная. Я понятия не имею, что сейчас делает фотограф: жив ли он, продолжает ли работать, или же рухнул на кровать и не встает с нее как миниатюрная, доходная версия Ильи Муромца. Не знаю. Однако мне почему–то кажется, что в конечно счете жизнь его будет напоминать жалкое существование, которое влачил герой романа Сэмюэла Беккета «Малон Умирает». Фотограф мне видится окутанным неимоверной нищетой, прикованным к постели, безнадежно помешанным и вместе с тем философствующим по мере своих сумеречных умственных сил и ресурсов. Угасая на своем скромном ложе — он будет доставать длинной палкой необходимые ему предметы быта — горшок с супом и ночной горшок. Он будет вспоминать (а может быть даже записывать карандашом) все что случилось с ним за его долгую жизнь.
Мы встретились поневоле. В в две тысячи третьем году — в нашем городе произошла затяжная и безобразная забастовка общественного транспорта. Три месяца автобусного столбняка. Три месяца глубокого сна наземного метро.
Рабочие люди у которых не было машин порядочно пострадали. У нас машина была и я в принципе мог брат ее в любое время, но дело в том, что я боюсь ездить один. Всякое может случиться — разобью родительскую машину и причиню им тихое огорчение. Если бы у меня была своя машина — тогда другое дело. Хотя…наверное тут я вру… Своя машина опять таки к чему–то обязывает. Я ненавижу любую ответственность и с удовольствием шлю ее на хуй при первой же возможности. Я желаю всю свою жизнь оставаться в новичках и не продвигаться по служебной и социальной лестнице ни на сантиметр. Так легче. Я знаю: все это от слабости, но подумайте: раз я слаб, то откуда же у меня возьмутся силы стать сильным?
Во время забастовки я работал в агентстве, которое носило гордое и простое название «Рабочая Сила». Скажу, что быть членом Рабочей Силы или любого другого наемного агентства — это порядочная нервотрепка. Тебе звонят по утрам и направляют в далекие и опасные места с нехитрой, но тяжелой миссией: разгрузить грузовик. С чем будет грузовик — часто держится в тайне. Посудите сами: в Рабочие Руки обычно идет всяческая шушера, алкоголики, наркоманы, анацефалы и вообще — все те, у кого жизнь не удалась ни по каким статьям. Все эти люди по утрам обычно чувствуют себя плохо. Их мучит утренняя рвота и бессильная злоба на все живое. Однако чтобы подкармливать свое освинение и ежевечерний разврат — нужны деньги. И если утром тебе позвонят Рабочие Руки и скажут, что нужно как можно скорее гнать хрен знает куда и разгружать грузовик с гайками и гвоздями — человек может и заартачиться. Взбунтоваться. Не поехать.
Конечно ежа невозможно напугать голой задницей: у агентства такой черни навалом. Отказался один — пошлем другого. Но что если откажутся все? А так бывает. Поэтому лучше подстраховаться не говорить с чем грузовик. Приедут и увидят.
Таким образом когда как–то утром — китайская женщина из Рабочей Силы телефонировала и угрожающе предложила мне разгрузить грузовик с бумагой — я дал ей понять, что в связи с забастовкой я не могу доехать в это новое и наверное интересное место. Через секунду в моей жизни появился Фотограф
Мне было сказано, что некий Винсент приедет за мной на собственном автомобиле, заберет меня на бумажный склад и мы вместе быстро и аккуратно разгрузим бумагу за четыре часа.
Он приехал через двадцать минут. На боку его древней, умирающей машины было нацарапано слово «пиписька». Позже он сообщил мне, что это пошалили какие–то дети. Фотограф хладнокровно относился к похабному слову и видимо не собирался его каким–нибудь образом удалять.
Ему было лет пятьдесят. Худой и маленький, со светлыми, побитыми молью усами — он напоминал изъеденный червями гриб, который держится прямо только благодаря хорошей погоде. Чуть только подует ветерок или закапает дождь — он развалится на куски и через два дня бесследно исчезнет.
Точно помню, что в тот день асфальт был влажным и ужасно остро пахло весной.
Я залез в машину и поздоровался с фотографом (тогда для меня он был еще Винсентом).
Несмотря на теплую погоду — все окна автомобиля были наглухо закрыты и вовсю работала печка. Фотограф оказался зябким человеком. Он курил сигару и весь салон плавал в зловонном дыму. Я сам иногда курю сигары (хотя всегда потом жалею), но к тому же мой водитель и новый товарищ по работе не благоухал и сам — при каждом его движении от него исходил запах коробки в которой жила прирученная мышь. Атмосфера была тяжелой. Я стал задыхаться уже через минуту, но я не люблю теребить людей по–пустякам и поэтому я ничего не сказал, а лишь только попытался раскрыть окно, которое затрещало и после титанического усилия моих пальцев, крутящих ручку открылось на толщину девичьего запястья. Фотограф вежливо попросил меня закрыть окно сославшись на то, что сегодня на удивление холодное утро и он просто погибает от переохлаждения.
После этого он надолго замолчал, но когда мы выехали на шоссе внезапно разразился длинной и торжественной речью. Я слушал его с интересом, не предполагая, что эти же самые слова мне придется выслушивать еще очень, очень много раз.
— Мы тратим баснословные суммы на предметы туалета и личной гигиены -
оживленно, даже как–то маниакально вещал Фотограф.
— Мы не замечаем сколько денег уходит на зубную пасту, туалетную бумагу, зубные щетки, мыло и расчески. А женщины! Это ведь неслыханно! Они тратят на косметику черт знает сколько денег! Суммы, которые они выкладывают чтобы намазать свое лицо какой–то дрянью превосходят всякие границы! Экономя на всем этом можно стать миллионером в кратчайший срок!
Речь продолжалась около пяти- семи минут. Фотограф не закрывал рта ни на секунду. Я никак не мог понять — к чему он клонит, но в конце, приложив максимум усилий я все таки смутно разобрался. Он хотел втравить меня в какое–то идиотское общество миллионеров, которое собиралось вместе каждую неделю и обсуждало свое богатство и успех. Фотограф, по его словам, состоял в старейших и самых уважамых членах клуба. Это показалось мне странным и абсурдным: Фотограф не был богат. Это было очевидно. Его драный, вязаный свитер претил любой мысли о финансовом благополучии. Успехом также не пахло. Не знаю — были ли остальные члены мистического общества такими же оборванцами как и он… Возможно что и так, но скорее всего никакого клуба вовсе и не существовало. Это была фантазия порожденная бедностью и невыносимой жаждой вырваться из ее лап. Позже Фотограф говорил мне, что хотя он и зарабатывает на жизнь разгрузкой контейнеров и ходит в рванине и ветоши — дома у него имеется шесть шикарных костюмов от Пьера Кардена, которые он надевает в свой клуб миллионеров и нефтяных магнатов. Этот факт я тоже ставил и ставлю под сомнение. Для моего безумного друга даже покупка нового рюкзака была чем–то ошеломительно праздничным и экстраординарным. Я не был у него в гостях, хотя он не раз приглашал меня и даже предлагал одолжить свой шикарный костюм, чтобы потом, при всем параде, вместе пойти к миллионерам.
Мне кажется, что его домашняя обстановка не блистала чистотой и богатством. Он часто упоминал про своего деревянного кота, который стоит возле его кровати. Фотограф сообщил мне, что часто разговаривает с этим котом.
