Всеволод Фабричный - Самоед
— Крепко держа в левой руке ревущий магнитофон — тщетно пытался стрелять у прохожих деньги на последнюю в тот вечер бутылку пива, пока я настороженно мочился на стену банка в любую секунду ожидая ультразвуковой окрик охранника.
— Мечтал вместе со мной, как мы когда–нибудь перестанем быть козлами отпущения, побреем головы и будем с остервенением бить бейсбольными битами полицейских, наглых складских негров, начальников и всех остальных.
— Не мог поступить на постоянную работу на нашем складе и вынужден был получать более низкую зарплату как неуважаемый и бесправный член агентства по найму рабочей силы.
— Утверждал, что не в силах будешь отказаться от наркотиков хотя бы на один день чтобы пройти медобследование и получить эту работу. Говорил мне — «Слишком поздно быть трезвым»
— Боялся тюрьмы потому что в ней может не оказаться легкого доступа к марихуане и плюс к тому — молодые, малоопытные люди часто теряют в тюрьмах анальную девственность.
— Был приветлив и дружелюбен. Плевал на самосохранение и здоровье. Принимал любой удар судьбы со смехом выродившегося, погрязшего в декадентстве Заратустры.
— Убеждал меня, что красивая молодая бабенка на сладе, завидев тебя тотчас же поворачивается к тебе спиной и нагибается, показывая через серые рабочие брюки швы и линии свежих, девичьих трусов.
— Потерял крохотный косяк в коридоре моей квартиры и почти плакал от огорчения потому что косяк был последним.
— В совершенстве знал один прием карате и после трехминутной агонии победил меня в матче армрестлинга.
— На вопрос «как ты себя чувствуешь?» — шлепал себя по щеке и весело отвечал: «Я чувствую себя как кусок говна в мусорном баке».
— Иногда боялся, что у тебя могут выпасть глаза и придерживал их руками.
— Встречая меня по утрам показывал большой палец, кивал и, пуская слюну, смеялся как дитя–идиот.
— Пил со мной пиво на скамейке у малосвятой церкви и рассуждал о том, что в этом мире невозможно победить — следовательно остается только весело саморазрушаться.
— Был выгнан из своего притона–отеля пожилым, побитым жизнью владельцем после многих предупреждений насчет своего громкого, аномального поведения.
— Переселился к отцу у которого громкое и аномальное поведение не только приветствовалось, но и поощрялось.
— Имел бороду, старые военные штаны с тигровыми полосами и черную куртку насквозь пропитанную двумя видами дымов.
— Беседуя в складской столовой — начинал разговор культурно присаливая предложения благородными и вежливыми словами, но уже через минуту скатывался на сплошной, забубенный мат.
— После особенно сильного алкогольного возлияния в парке во время обеденного перерыва, возвратившись на работу хохотал от над непосильным весом коробок, подобно пьяному гиббону влезал на металлические перекладины полок, хохотал до слез и просил меня принести завтра еще больше шерри, еще больше сидра и виски, чтобы завтрашний день был уже окончательно затуманен и вспоминался как глубоководный сон.
— Внезапно исчез.
— Не отвечал на телефонные звонки.
— Пропал на четыре года.
— Встретился мне в подмышечно–теплом автобусе.
— Показывая свежезапломбированные зубы рассказывал, что снял квартиру, прилично зарабатывает в автомастерской и купил аквариум с рыбками….
Гниль
Гниение, разложение, распад, плесень, грибки, опрелости… С малых лет эти явления возбуждали во мне величайший интерес. Когда мне было шесть лет — в своей комнате я создал маленькую выставку–лабораторию. Одна из книжных полок была полностью очищена от книг и я поставил на нее около десяти маленьких баночек от детского пюре. Алтарь исследования был готов, осталось только заполнить баночки. Я не могу вспомнить содержимое каждой их них — прошло более двадцати лет, но все же: в первую из баночек был положен смоченный водой кусочек черного хлеба, во вторую такой же кусочек белого, в третьей стал обитать сыр и далее… помню, что присутствовал кусок сырой говядины, половинка свеклы, и наконец, самый мой любимый экземпляр — позвоночник вареной трески доверху залитый водой.
Когда все было положено в баночки и накрепко закрыто крышками — я погрузился в нетерпеливое ожидание. Я ждал трансформации. Чуда из чудес. Я уже тогда знал, что может произойти с продуктами питания если их надолго оставить влажными, да еще и при комнатной температуре.
По десять раз в день я вставал на стул и осматривал свою коллекцию. Пару дней ничего особенного не случалось. Мой детский мозг стал уже потихоньку отчаиваться и ставить под сомнения законы природы…но вдруг — чудеса последовали одно за другим:
Черный хлеб покрылся неописуемо пушистым налетом. Мясо в баночке стало темным и слизистым и когда я открыл крышку — то был заворожен удивительно крепкой вонью. Однако окончательным фурором стал хребет трески. Он распался на отдельные позвонки, замутил воду и начал распространять такой интенсивный запах, что я просто не решался открывать крышку более чем на две–три секунды.
У меня появилась радость. Новое увлечение — запасы чудес которого были практически неисчерпаемы — ведь когда что–то распадается и гниет — каждый день можно видеть новые трансформации, новые безумные откровения. Лишь только тогда когда материя полностью исчерпает свою гнусь, высохнет и обратится в пыль — чашу можно считать испитой до дна.
Я безустанно нюхал свои сокровища, вдыхал щекочущий дух заплесневелого хлеба, который благодаря ежедневному смачиванию водой из пипетки, зарос синеватой тайгой — да именно тайгой, потому что кроме ровного мягкого мха на кусочке хлеба присутствовали еще прямые белые отростки напоминающие редкие деревья, которые растут на лесных болотах.
Каждое утро было для меня праздником ибо никто не станет спорить, что когда в твоей комнате на полке гниет мясо — стоит подняться с кровати хотя бы ради того, чтобы посмотреть как оно изменилось за ночь и радостно захолодеть при мысли что станется с ним через неделю.
Я не могу понять — откуда у меня взялась эта страсть к разложению. Она пришла ко мне незаметно и совершенно натурально. Если бы тогда мне — худому шестилетке в колготах и шортах, кто–нибудь сказал, что все это гадко, негигиенично и вообще — ненатурально: я бы просто не понял о чем собственно идет речь. Не любить гниль? Как это? Разве это не интересно? И почему вы считаете, что в разложившейся говядине и прогорклом сыре есть что–то порочное?
Надо отдать должное моим родителям: они не только не запрещали мои нетипичные эксперименты, но и даже интересовались: «как оно там…» Только лишь тогда, когда, несмотря на плотно закрученные крышки, моя комната стала издавать тяжелый и непонятный запах (поэтично выражаясь: насильственное кровосмешение плесени и падали) — с баночками было покончено. Они ушли в мусорный бак и можно только зачарованно гадать — до какой же кондиции дошли хлеб, мясо и рыбий хребет на свалке.
Страсть ко всяческому «некро» прочно оставалась (и остается) со мной.
«…Ненавижу всяческую мертвечину, обожаю всяческую жизнь…» — написал Маяковский и тут я решительно не согласен с поэтом. Нет, не то чтобы я чувствовал наоборот — и ненавидел жизнь… это будет уж слишком… Конечно жизнь несомненно более санитарна, в ней меньше червей, бактерий и газов, но… разве это весело? Намного приятнее созерцать бездействующий, заросший мхом и растениями–паразитами дурдом, чем новенький, современный, хлорированный бассейн.
В дурдоме — облупившиеся стены, горы мусора на площадке перед главным зданием, чьи–то поруганные, перепревшие штаны, влажной массой лежащие возле крыльца, битое стекло, мокрицы и возможно крысиные норы, а в бассейне — чистая вода, невыносимые вопли счастливых (и живых!) детей, аккуратно повешенный на стену спасательный круг, а также — всевозможные правила!
Да, да — правила, будь они прокляты… Живое нуждается в правилах. Новые дома и магазины нуждаются в периодической починке, в людском догляде, в нервных ситуациях, криках и бессонных ночах — потому что что–то протекает, что–то трескается, а надо поддерживать жизнь, глупейшую иллюзию порядка…
В дурдоме же можно все! Есть время созерцать и, при желании, можно внести в ландшафт свою скромную лепту — например принести ночью пластиковый пакет полный свежего коровьего навоза и вывалить его в бывшей процедурной комнате. А можно не только вывалить! Можно сделать пирамиду, слепить небольшую статую, или просто скатать дерьмо в шар и воткнуть в него что либо символическое… Я понимаю, что коровий навоз трудно достать, но это же просто для примера… Можно, наконец, просто принести маркер и нарисовать на стене Николая Чудотворца вытаскивающего у себя прямую кишку… Это не ремонт квартиры, не переклейка обоев, («Вова, ну что ты делаешь! Ты что совсем? Видишь — неровно!») не нужно бояться ошибок, не нужно чувствовать себя ответственным…
