Всеволод Фабричный - Самоед
Вы уже наверное подумали — «Идиот проклятый, сам ведь наверное живет в квартире со всеми удобствами, ни хера не делает, скорее всего ничего не умеет починить, жрет мытые фрукты и при этом разглагольствует о хаосе, распаде и тщетности культурного прогресса».
Да. Именно так. Живу со всеми удобствами (ну это заслуга родителей — сам бы я не потянул), жру все мытое, не умею и не желаю научиться простейшим вещам…. Разглагольствую о распаде. Так что пожалуйста замолчите. Все гораздо сложнее. Красота мне тоже не чужда — я ценю георгины, грибы и цыплят возможно гораздо больше, чем вы. Мало кто почувствует такую внутреннюю радость, которую чувствую я, когда иду по дремотной лесной тропинке и вижу оленя сжевывающего семью молодых опят с поваленного дерева.
Однако хватит… Разговор ведется не о красоте. Природа не имеет красивого и некрасивого. Дурно пахнущего и душистого. Все одинаково важно и великолепно. Я фотографирую кал животных и, надо сказать, коллекция моя уже довольно внушительна. На эти фотографии я смотрю с таким же трепетным удовольствием как и на фотографии горных ущелий, солнечных равнин и всяческих певчих птиц поглощающих пищу с доверительной ладони.
Если говорить о человеческом распаде (болезни, трупы, заброшенные строения, свалки и кладбища) я прихожу к выводу, что тут у меня с детства кроется некое подсознательное желание быть пассивно созерцающим и навеки оградить себя от пользы кому бы то ни было. Также: прекрасно сознавая свой ущерб, вернее свое психическое меньшинство, свои неудачи в жизни — я желаю чтобы вы и все ваши благие начинания гноились и деградировали с самого начала. Так легче жить. Так интересней. Опускайтесь. Мой вечный бинокль наведет резкость на ваши падения.
Охота мне знать про вашу только что построенную дачу и поступившего в институт племянника? Ха! К чертовой матери! Я с гораздо большим вниманием и удовольствием послушаю в какой стадии находится ваш ужасный рак губы, сколько лет осталось отсидеть вашему брату, который сотворил что–то неописуемое и чем именно засорилась ваша кухонная раковина. Ну, в данном случае — я не тешу себя мыслью об элитарном меньшинстве — вы все точно такие же.
Еще очень важная деталь: как бы это не было странно — мне неприятны запахи человеческих выделений. Я не желаю нюхать ваше дерьмо, утреннее дыхание и чесночную отрыжку. Я сам хорошенько подгнил в последние десять лет и мне более чем достаточно собственной вони. Ваша — меня ни чем не удивит, а только расстроит.
И все же! Хотя мне и нравится все старое, измордованное, допотопное и я люблю когда все «с душком» — это не значит, что я когда–нибудь возьму бритву, сделаю себе на руке глубокий надрез, запущу туда спазматически шевелящихся водомерок, клещей и мух, зашью ниткой для рукоделия и стану ждать гангрены. К сожалению у меня есть предел…ну и конечно элементарный страх сильной боли и неприятной реакции домашних и врачей. Короче говоря — я трус, который из–года в год откладывает свою смелость. Годы идут и я уже начинаю понимать, что скорее всего подохну так и не сделав чего–либо из рук вон выходящего.
Далее:
Я почти что забыл о скотомогильнике! Тоже — яркое воспоминание детства. Место откровений раннего подросткового возраста. Ярославская область. Турбаза. Я и мои родители. Собираемся по грибы….
Представьте себе дремучий лес поздним августом, когда по утрам уже весьма прохладно, но все равно солнце обязательно, обязательно пригреет часам к десяти. Березы, ели, небольшая проложенная трактором дорого уходящая в таинственную даль, притаившиеся в траве фаллосы молодых подосиновиков, почти никогда не встречающиеся (и поэтому такие удивительные) ежи, которые сердито замирают среди многолетних черничных кустов когда тронешь их осторожными, готовыми к прыжку пальцами. Вдалеке, через поле — небольшое село и в конце леса, на поляне — скотомогильник.
Он представлял собой неглубокую яму с цементным полом и стенами. Круглый полуподвал, возвышающийся над землей примерно на метр. Отверстие было покрыто толстой пластиковой пленкой и когда я приподнимал эту пленку — то всякий раз дрожал от любопытства и возбуждения. Трупы, шкуры, кости сельских коров были утрамбованы, свалены в кучу, навеки перемешаны друг с другом. Почти все останки были завернуты в полиэтилен, прилипали у нему и когда я отдирал его — сотни черных хищных жуков, многоножек, личинок бешено извиваясь, щелкая и шурша бросались врассыпную, зарывались поглубже — в более древние слоя гнуси. Я приподнимал следующую завесу — срывал полиэтиленовый занавес второго театра и все повторялось снова. Запах был не таким уж сильным — пятьдесят процентов содержимого скотомогильника составляли кости и коровьи черепа, но в данном случае запах не особо меня интересовал. Я просто хотел подержать в руках длинную кость, потыкать ею гнилую, облезшую шкуру, сорвать насекомым их круглосуточный обед и затем просто посидеть на цементном краю, послушать шум деревьев и ни о чем не думать….
Идиллия! Нирвана! Сокращение оргазмической платформы двенадцатилетней души. Я бы многое отдал, чтобы завтра утром проснуться в том месте с бутылкой….ну скажем — Зубровки в кармане брюк. Побыть там часа полтора. Поговорить с костями, еще раз поэкспериментировать — можно ли ударом ноги разбить коровий череп… К сожалению — это уже нереально. Я уверен, что и скотомогильника того давно уже нет.
Сейчас, увы, у меня нет таких источников вдохновения… Несколько лет назад я работал на обувном складе, на пятнадцатиминутных перерывах выходил на складские «задки», взбирался на мусорный бак, курил, слушал музыку и наблюдал ежедневные трансформации огромной дохлой крысы, которая валялась около стены рядом с пустыми бутылками из–под моего утреннего рома и виски, которые я не бросал в бак, а аккуратно (соблюдая какие–то сложные ритуалы) укладывал на асфальт дабы прибавить своему обеденному месту….некую отчаянную лихость. Дать прохожим понять, что тут обедают пропащие люди… Что тут им не стерильный ресторан, а сложная судьба — полная опасностей, мертвых грызунов и сигаретных окурков. Что поделаешь…Дешевое ребячество…Бравура перед самим собой…Когда же я наконец перепрыгну через эти глупости?
Так вот: пресловутая крыса невероятно скрашивала мои одинокие, пьяные перерывы. Грызун увеличивался, вдувался, размокал от дождя, скукоживался от солнца, потихоньку сбрасывал рыжую шерсть. Каждый день с крысой случалось что–то новое. Опарыши (моя давняя и не побоюсь сказать — заветная любовь) творили черт знает что… Порою труп ходил ходуном от их внутренних поползновений. В конце каждого дня я переворачивал крысу ботинком, что очевидно безумно злило опарышей потому некоторым из них приходилось какое–то время беззащитно лежать на асфальте и затем медленно, вслепую искать свой ядреный, мохнатый дом. (видите: с годами я стал более смирным — в данном случае я лишь только переворачивал крысу, а давным–давно в семилетнем возрасте я помню, что не только переворачивал, но и ежедневно нюхал мертвого голубя, который долго и отрешенно лежал возле забора детского сада. Какая–то старушка заметила меня, склонившегося над птицей и сказала с добрым смехом:
— Что ж ты мертвую птичку–то трогаешь? Живых трогать надо!
Когда от моей крысы оставался почти уже один скелет — кто–то убрал ее. Фильм «с продолжением» прервали на последней серии.
Что же еще добавить к этому септическому эссе? Что еще вдохновляет меня и переполняет мои мозги допамином?
Да пожалуй что старые, довоенные пособия по хирургии (ах! величие абсцессов! миниатюрные вулканы фурункулов!), все что касается судебной медицины (жировоск, асфиксия младенцев по–глупости запершихся в чемоданах, лягушечьи лица утопленников), грибы–слизевики, неблагополучные районы, где истощенные наркоманки тщетно пытаются найти вену на кровоточащих желтых ногах, горящие свалки, серные пробки, беззубые юродивые спящие около вентиляционных отверстий, пункты приема бутылок, сельские уборные (в данном случае я жертвую своим жестким принципом о мерзости человеческой вони — уборные я уважаю, особенно если посветить вглубь ямы фонариком….такой Вавилон червей вы не увидите никогда!), распухшие пальцы нищих алкоголиков с выпуклыми ногтями и сахарными болячками, подвалы где еженощно происходит робкая педерастия и педофилия, прорвавшиеся канализации, кожно–венерические диспансеры (какой смешной и нелепый стыд на лицах некоторых посетителей!), медведок, коряги в лесу, которые можно поднять и узреть влажную, мучнистую плесень на обратной стороне, полусонные мечты о некрофилии (возможно и сам когда–нибудь…даже страшно становится…), рак, обнаженные иглы на заплеванных тротуарах, метастазы, грязные ковры в дешевых отелях, смятая порнография в мусорном баке на задворках секс–шопа, тухлая вода в которой две недели стояли нарциссы, вороны деловито разбирающие только что выброшенные из окна остатки жратвы, ночную, неубранную рвоту на ступеньках метро, пластмассовые корзинки с окровавленными ватными тампонами в палате где берут кровь на анализы, оспа, оспины, выдранная собачья шерсть, перхоть на плечах неопрятных мужиков, дьявольски–зловонные кусочки пищи, которые иногда сохраняются в дуплах моих зубов по несколько дней и потом все таки выковыриваются настойчивым языком, отлепившиеся от чьих–то каверн коричневатые пластыри на дне плавательных бассейнов….Да мало ли прогорклых вещей на свете?
