Тим Лотт - Штормовое предупреждение
— Вроде бы картошка, — задумчиво говорит Чарли.
— Тут "Спам", пюре из пакетика, банка тушеной фасоли и сыр "чеддер", — не выдержав, раскалывается Морин.
— Да неужели? — изумляется Чарли.
— За все удовольствие — семьдесят два пенса, представляешь?
Из коридора доносится шорох, появляется Роберт и, еле переставляя ноги, бредет к столу. Вскользь улыбается матери, а на Чарли даже не смотрит. На нем черная футболка и черные прямые джинсы. Рыжие патлы взъерошены. По краям крыльев носа розовеет россыпь прыщиков, но вообще-то кожа у него очень бледная. Ни слова не сказав, он плюхается на стул и начинает придирчиво ковыряться в лежащей на тарелке мешанине.
Глядя на него, Чарли еще больше сатанеет и сладеньким голосом произносит:
— Здравствуй, папуля. Как я рад тебя видеть. И тебя тоже, мамочка. Какую вкуснятину ты нам сегодня приготовила. Давай, отец, расскажи, как ты сегодня боролся за повышение уровня жизни своей семьи, своей дорогой жены и обожаемого сына.
Роберт продолжает сидеть, не вскакивает, только еще энергичней начинает тыкать вилкой в тарелку.
— Не надо, Чарли, — просит Морин. — Он очень расстроен.
— Расстроен, говоришь? Знала бы ты, как я расстроен! Но я почему-то не слоняюсь целый день по комнате, точно какой-то слизняк, которому сломали ножку.
Роберт, изобразив крайнее недоумение, бормочет:
— А что, разве у слизняков есть ноги?
Морин молча ставит на стол блюдо с овощным рагу. Тушеные кусочки моркови. Цветная капуста, горошек. Сначала накладывает себе, Чарли в лицо летит струйка влажного пара. Он отхлебывает из стакана свой "Дабл Даймонд" и посматривает на живот, здорово нависающий над ремнем — на два, а то и на все три дюйма, и вдруг чувствует, как тесна ему фуфайка под нейлоновой рубашкой, впивается в тело, пакостное ощущение.
Роберт продолжает придирчиво изучать содержимое своей тарелки.
— Что это?
— "Пирог дровосека", — с энтузиазмом сообщает Морин, — пюре из пакети…
— Да ешь, не бойся, — говорит Чарли, ткнув ножом, как указкой, в сторону тарелки сына.
— А ты сама? — спрашивает Роберт, посмотрев на крошечную порцию Морин.
— Мне надо худеть.
— Пап, как ты думаешь, мама толстая? — Роберт наконец сам заговаривает с отцом.
— Что-что?
— Ты не находишь, что она немного раздалась?
— Ничего подобного.
— Тогда зачем ты подарил ей на Рождество тренажер?
— Она попросила.
— А почему, когда ты покупаешь ей платья, они ей всегда малы?
Чарли крепче стискивает черенок вилки.
— Послушай, ты…
— Пожалуйста, не ссорьтесь, мальчики, — говорит Морин с легким светским жеманством. — Давайте спокойно поедим, хорошо?
— И не скажу, что ты сам в отличной форме, Чарли.
— Какой я тебе Чарли? Или ты забыл, что я твой отец?
— Помню-помню, Чаки, молчу.
Чарли разворачивает салфетку и кладет на колени. На столе возвышается кувшин с апельсиновым соком, это у Морин вместо вина, вино она позволяет себе только по торжественным случаям. Она наливает сок в маленькие стаканчики и садится. В жестянке с пивом еще что-то плещется. Чарли ставит ее рядом со стаканчиком. "Кармен" закончилась, замирают последние аккорды, потом наступает поскрипывающее шуршащее молчание, и на крутящийся диск падает очередная пластинка: ария из "Мулен Руж", тоже классика. Ах, Мантовани, музыка к жизни Чарли, вернее, к несостоявшемуся спектаклю "Жизнь, о которой мечтал Чарли": теплая, живительно-искрометная, словом, роскошная!
Роберт размазал пюре по тарелке, вылепив круглую лепешку. Он берет две горошины и длинный ломтик моркови и втыкает их в пюре: получаются глаза и нос, потом берет половинку круглого ломтика моркови и прилаживает рот. Он поворачивает морковный полумесяц уголками то вверх, то вниз, то улыбка, то гримаса грусти. И при этом приговаривает:
— Ха-ха-ха. Ой-ой-ой. Ха-ха-ха. Ой-ой-ой.
Когда струнные добираются почти до пика полнозвучия, из-за стены Кэрол, из этой ее типовой конурки для матери-одиночки, снова доносится басовитое зудящее буханье. Почти такое же, что в первый раз, но скорее это "Экс-Рей Спекс"[24], чем "Я твой раб" "Баззкоксов". Чарли этой разницы не улавливает, только угрюмо смотрит на свою тарелку. Великолепное звучание струнного оркестра Мантовани осквернено. Чарли сверлит взглядом стену. На этот раз этот его "радиационный" луч не производит никакого эффекта.
— Не обращай внимания, Чарли, — говорит Морин. — Лучше попробуй пирог.
Чарли отсекает вилкой изрядную порцию и отправляет ее в рот, разжав пожелтевшие от возраста и от ежедневных тридцати сигарет "Кэпстенс" зубы. Его вкусовое восприятие притуплено только что выкуренной сигаретой, но все равно он ощущает, что масса во рту не слишком аппетитна. Вообще-то пюре "Спам" штука неплохая, и просто так, и подрумяненное на ломтике хлеба. Но в сочетании с прочими ингредиентами "пирога" оно кажется жирным и довольно мерзким. Тем не менее он энергично кивает, но тут же торопливо отхлебывает пиво, чтобы заглушить вкус этого месива.
Роберт подобрал с тарелки только овощи, Чарли же через силу доедает быстро стынущий пирог. Чем холоднее он становится, тем противней делается на вкус, тем сильнее в нем ощущаются искусственные добавки. Чарли не хочет огорчать Морин, но надо бы уговорить ее больше никогда не готовить эту дрянь.
Роберт уже цапнул с кофейного столика журнал "Тит-битс" и воткнулся в свои комиксы. Чарли пытливо на него смотрит.
— Нашел работу?
— Угу.
— Какую?
— Подался в летчики.
— Ты хотя бы что-то искал?
— На фига? Чтобы устраивать потом забастовки? На фига ради этого суетиться.
Он даже не поднял голову, продолжает рассматривать картинки. Чарли чувствует, как напрягаются мускулы на спине.
— Ты не можешь до бесконечности сидеть на нашей шее.
— На твоей шее я точно не сижу.
— Нет, сидишь.
— У меня есть свои деньги. Пособие. И еще мне подкидывает дядя Томми, я иногда ему помогаю.
— Ах да, я и забыл, что ты обдираешь сограждан, которые исправно платят налоги. И куда идут их денежки? На сигареты, исключительно. А что касается твоего дяди Тома… надеюсь, ты не хочешь стать таким же…
— А чем он тебе не нравится? Он прикольный. У него все отлично. Клевый домик заполучил. Причем свой собственный!
— Прикольный, говоришь? О да! Всех накалывает, как может.
— Дядька у меня вполне нормальный. По мне, так вполне.
Чарли чувствует, как щеки его багровеют.
— Этот… авантюрист? Послушай. Томми всегда думает только о своей шкуре. Держись от него подальше. Сколько раз тебе говорил!
— Ха-ха-ха. Ой-ой-ой. Ха-ха-ха. Ой-ой-ой.
— Что?
— Чего ты психуешь-то? Или ты не любишь своего младшего братика, а, пап?
— Хватит паясничать! Скажи родителям спасибо, что у тебя есть крыша над голо…
— Да-да-да, знаю. Вы меня кормите. Вы меня холите, обеспечиваете меня горячей водой и мягкой туалетной бумагой. Смени пластинку, папа.
— Пора привыкать к элементарной ответственности.
— Пластинку смени.
— Какую еще пластинку?
— Да этого твоего долбоеба Мантовани.
— Как ты смеешь выражаться при матери?
— Ладно уж, потерпи, совсем недолго осталось.
Повисает молчание. Роберт смотрит на Морин, но та не отрывает взгляда от своей тарелки. Чарли пробует разрядить атмосферу:
— Послушай, Мо, сын нашей соседки Кэрол, в честь кого он назван?
— Нельсон? — рассеянно отвечает Морин, явно думая о чем-то другом.
— Да, Нельсон.
— Ну не знаю. В честь моряка, наверное.
— Нет. Она говорит, что адмирал тут ни при чем.
— Может быть, в честь отца?
— Отца зовут Тревор.
— Значит, в честь Нельсона Риддла[25].
— Она не знает, кто это такой.
— Значит, в честь Нельсона Манделы, — ухмыляется Роберт.
— А кто он был, отец ее ребенка? — интересуется Чарли.
— Кстати, что ты имел в виду, когда сказал, что нам совсем недолго осталось терпеть? — спрашивает в ответ Морин.
Роберт хлопает глазами. Он-то думал, что проехали, что его реплику забыли.
— Да так, — мямлит он.
— Что значит "так"?
— Наклевывается одно местечко.
Морин начинает грациозно, но нервно поправлять бусы.
— Местечко? — переспрашивает она.
— Это недалеко, — говорит Роберт. — Может, еще и не выгорит.
— Сегодня, я смотрю, счастливый денек, — комментирует Чарли.
Но Морин вся сникает, представив, что единственный птенчик выпорхнет из-под ее крыла. Еле передвигая ноги, она относит тарелки, потом возвращается с компотом из персиков, слипшихся в плотный ком, и с банкой сгущенного молока, проколотой с двух сторон.
