Тим Лотт - Штормовое предупреждение
— За все это.
Его пафос выглядит откровенно нелепым. Морин одолевает смех, она еле сдерживается.
— Чарли, я не собиралась никого обижа…
— Я хочу пива. Я четыре часа проторчал в пикете, слушая треп всяких идиотов, и мне необходимо выпить.
— Может, выпьешь домашнего пива?
Чарли купил недавно агрегат для варки пива, вон там, в открытом шкафу, стоит теперь в пластмассовом бачке эта кисловатая бурда. Его младший братец, Томми, галлонами ее варит, излишки даже продает, разбавляя водой. Томми всегда умел слупить выгоду. А почему бы нет — дешево и сердито, и даже на вкус не такая уж дрянь.
— Оно, наверное, почти готово. Две недели уже стоит.
Тут Чарли, не выдержав, встает, надевает пальто и направляется к двери, ему в нос снова шибают миазмы помойки.
— Ноу меня почти все готово.
— Я мигом, одна нога здесь, другая там.
Он злится. И чувствует себя виноватым из-за того, что злится, потом злится уже на то, что чувствует себя виноватым. У двери в прихожую он задерживается. Картинка на телевизоре немного прояснилась. Показывают хвост шестичасовых новостей, и, хотя изображение по-прежнему не в фокусе, звук вполне четкий и громкий.
Диктор Кеннет Кендалл. Чарли он нравится: не суетится, говорит четко, это вызывает доверие. А тот малый, что на ТВ-1, похоже, всегда под градусом. Кендалл говорит, что выборы продолжаются, что число проголосовавших перевалило за средние показатели. Он сообщает, что результаты выборов будут объявлены по Би-би-си, первый канал, после окончательного подведения итогов. Чарли решил, что обязательно посмотрит, если его не сморит сон. И все медлит, не уходит.
— Голосовать-то пойдешь?
Из кухни донесся громкий голос Морин, которая пытается перекричать истошный свист закипевшего чайника:
— А выборы сегодня?
— А то ты не знаешь. Когда же еще, сегодня.
— Правда?
Чарли пожимает плечами. Морин тоже наплевать на все эти политические игрища. Когда его жена все-таки утруждает себя вылазкой на избирательный участок, она отмечает тех же, что и Чарли. Сам он еще не решил, пойдет голосовать или нет, до участка от винного магазина тащиться минут пять, а на улице сегодня жуткий холод.
— Пойду отмечусь. За пятнадцать минут управлюсь.
— А как же чай? Все остынет.
Выпуск новостей подходит к концу. Выразительная физиономия Кеннета Кендалла становится то торжественной, то нарочито равнодушной, то сдержанно веселой, когда он описывает подвиги сиамского кота, обожающего прыжки с парашютом, с небольшой высоты, конечно. Когда Чарли наконец выходит, вслед доносится слабое мелодичное "мяу".
Бредя на участок, устроенный в местной школе, он попробовал собраться с мыслями. Чарли Бак был человеком отнюдь не философского склада, хотя честно пытался выработать свой взгляд на вещи. Он чувствовал: не иметь собственного взгляда вроде бы как не совсем прилично.
Взгляды Чарли имели обыкновение изменяться, иногда на сто восемьдесят градусов, соответственно обстоятельствам, влиянию приятелей и количеству принятого алкоголя. Одно он уяснил давно и очень твердо: в большинстве своем люди весьма далеки от совершенства, и богатые и бедные, и белые и чернокожие, и высокие и коротышки, ничего хорошего от них не дождешься. Надо постоянно быть начеку, а то вмиг обведут вокруг пальца.
У начальничков своя выгода, у политиков тоже есть своя. Все судьи извращенцы, а присяжные — дураки. А все полицейские продажные, ему ли не знать. Его братик Томми, руки загребущие, как раз из их породы, работал, было дело, патрульным полицейским в Ромфорде. На всякие поборы, законные и незаконные — чаще незаконные, — он купил себе домик с тремя спальнями и садовой террасой в Тейдон-Бойс. Он бы добыл себе домик и посолидней, если бы не пришлось срочно подать в отставку — характер у братца не дай бог, задиристый, ну и сцепился с участковым сержантом. Сержант — в госпиталь, Томми — на биржу безработных. С начальством ладить никогда неумел. Теперь он строительным подрядчиком заделался. Об этой публике лучше вообще не говорить.
Да. Теперь ни от кого ничего хорошего не дождешься. Их миллионы, целая армия лодырей и скупердяев, воров и воришек, балбесов и нахлебников, лентяев и лежебок. Чарли считает себя исключением из правила, он человек порядочный и честный, не то что свора всех этих мошенников, которые столько раз его облапошивали. Переход на десятичную систему, — вот самый пакостный их трюк, верный способ взвинтить цены, и все за счет рабочего человека. Впрочем, рабочие тоже бывают разные, и среди их брата тоже хватает бездельников. Инфляция, из-за нее все проблемы, как ни крути, налоги на недвижимость растут, и таким середнячкам, как Чарли, ни с какого боку не светит стать владельцем собственной квартиры. А на профсоюзах тоже пробу ставить негде, за исключением его собственного, разумеется. Дай им волю, всю страну растащат на кусочки.
Кому хотят дать больше воли, так это женщинам, замечательно, конечно, но это уже что-то вроде коммунизма, нарушение всех нормальных законов природы. На всяких гомиков ему плевать, лишь бы не срамились на людях. Лэрри Грейсон[14] и Джон Инман[15], это же анекдот, смехота одна, и Фрэнк Спенсер[16], впрочем, Спенсер, может, специально хохмит, никакой он не педик. Гомики, конечно, тоже нарушают законы природы. Ну а лесбиянки, черт их знает, тут ему судить сложно.
Иностранцы тоже попадаются со всячинкой. Те, что понаехали из Южной Европы, очень забавные, правда, слишком уж дерганые. Всякие там шведы довольно симпатичные, по крайней мере, нормально относятся к сексу и к голым бабам. Из всех живущих по ту сторону Канала[17] по-настоящему Чарли раздражают только немцы, но тут уж причин достаточно. Швейцарцы и бельгийцы — редкие зануды, зато шоколад у них отличный.
К черным Чарли относится терпимо, к тем, кто особо не высовывается, но молодежь у них настырная, молодые черные его пугают. Его сослуживец Снежок в этом смысле то, что надо: еще не старый, по-английски говорит нормально, совсем как коренной британец. Индийцы, которых Чарли про себя называет просто "азиатами", ребята мирные и трудяги, но пахнут они как-то странно и ни о чем, кроме денег, думать не в состоянии.
Таковыми на данный момент были взгляды Чарли Бака, примерного семьянина, члена профсоюза, квалифицированного рабочего. Но как только он войдет в кабинку для голосования, все сомнения, если они и были, мигом улетучатся. Ему не нужно думать, где нарисовать пресловутый крестик, хотя он и критиковал с пеной у рта Каллагена[18] за политику замораживания заработной платы. Ведь это с его благословения начальнички хотят их ограбить, сократить выплаты полиграфистам, отчасти из-за стачки, в которой он, Чарли, сейчас задействован.
Но в принципе на политиков ему начхать, тут взвешивай не взвешивай, прикидывай не прикидывай, один черт. Чарли уверенным шагом прошел в кабинку, быстренько нарисовал крестик, сильно нажимая на ручку, так сильно, что контуры крестика выпукло проступили на обратной стороне бюллетеня. Он голосует за лейбористов, как это делал всегда. Очень может быть, что и кроме него найдется много желающих оставить бразды правления в руках Солнечного Джима. Бабы, те, конечно, вряд ли выберут номер десятый, назло, чтобы не как все нормальные люди.
Из школы Чарли рысью устремляется к магазинчику, испытывая странную гордость оттого, что осуществил свое демократическое право. Ему хочется думать, что исход выборов зависит именно от его голоса. Тем не менее он не может не признать, что вряд ли его голос сделает погоду, ведь для большинства требуется примерно шестнадцать тысяч голосов; это одна из самых предсказуемых позиций в лондонском раскладе.
В винном магазинчике он долго изучает полки, не торопится; хочется наказать Морин за все, — правда, вовсе не факт, что она в чем-либо провинилась. Коробка с ликером "Бристольский шерри", три семьдесят пять за галлон, семьдесят пять "новых" пенсов он мысленно переводит в пятнадцать шиллингов, никак не отвыкнет. Неплохая цена. Подарочный вариант. Купить бы, но Рождество бывает только раз в году.
Он проходит мимо мелчеровского "Адвоката"[19], мимо ван-хайтенского "Шерри-бренди", мимо черносмородинного рома, мимо хереса "Домек Дабл Сенчери". А это у нас… ясно, "из личных погребов лорда Георга", спецзаказ, старый портвейн многолетней выдержки, водка "Казак". Хозяин магазинчика, Сэм, толстяк с застывшей гримасой улыбки — на все случаи одинаковой — и с вечно мокрыми губами, неловко сидит за прилавком. Чарли приходит сюда уже десять лет, но Сэм до сих пор встречает его с каменной физиономией, будто он какой-то случайный прохожий, явившийся в первый раз. Ни слова привета. Правда, сейчас Сэм соизволил слегка ему кивнуть, дескать, ну да, узнал. Чарли кивает ему в ответ и решается завязать разговор:
