Николай Байтов - Думай, что говоришь
— Ну-ка…
Теперь вперёд.
— Ладно. Так её запомним.
Всунул на место рычаг с тросиком. Развернулся.
Мы сели.
Я втиснулся с краю, дверь захлопнул.
— Далеко тут?
— До моста? Километра два, если вдоль путей. Но там дорога плохая. Мы лучше правей сейчас возьмём…
Пути переехали.
— Куда?
— Вот сюда сворачивай, к свалке…
Время на пределе. Темнеет.
Вниз через дымящееся поле. Сначала по щебёнке, потом прямо по чёрному. Торф.
Перелески.
— Во, прямо на дороге горит…
Есть объезд.
— А что за изгородь?
Далеко-далеко бетонные столбики с колючкой.
— Не знаю. Это военные строят…
— Военные?
— Испытывать что-то будут. Скважины бурили.
— Здесь по воде — место, — сказал шофёр. — Колодцы у вас в Красногвардейске хорошие.
Эту изгородь я тоже видел — с другой стороны, когда подходил по узкоколейке. Охватывает, значит, всё поле и часть леса. Там она ещё не доделана. Столбы кончаются, и ряд пустых ямок. Значит, сейчас мы туда и выедем.
Узкоколейка.
— Вот, — сказал парень. — Дальше я вылезаю и иду назад. А то на поезд опоздаю. А вы ещё вдоль столбов проехайте, сколько можно… Тут они строят, наездили дорогу…
— А сколько здесь до моста?
— Метров пятьсот.
— Ну, ты был здесь? — нетерпеливо спрашивал Валерий.
— Был, был, всё верно. Вон видишь, насыпь туда подымается.
— Мост поверху проходит?
— Да.
Однако, по моим представлениям, узкоколейка должна была перед мостом сделать ещё поворот…
— А от моста там сколько?
— Метров сто, не больше… Там слева идёт такая канавка…
— Он в ней лежал?
— Да… Но теперь-то уж…
— Ничего, проверим.
Темнеет быстро. В лесу уже не видно почти ничего.
— А сколько здесь до моста?
— Метров пятьсот.
— Ого… А ближе?
— Ну, вон туда ближе, я же говорю…
Парень ушёл. Поехали вдоль насыпи. Дорога раздвоилась: одна вниз, в лощину вдоль насыпи — и всё ниже, — другая держится поверху, около леса. Решили поверху. Метров через пятьдесят изгородь кончилась, а с ней и дорога. Сюда я выходил. Поворот в грязной колее между кучами камней и лесом.
— Всё. Дальше пешком, — сказал я.
Валерий с сомнением спустился в лощину, потом взобрался на насыпь, огляделся.
Пошли неуверенно. Сколько тут идти? — По моим представлениям, узкоколейка должна была ещё сделать поворот перед мостом. Но она шла прямо, насыпь заметно начала подниматься.
— Ну, ты был здесь? — нетерпеливо спрашивал Валерий.
— Был, был. Всё верно. Сейчас придём. Вон уже насыпь выше деревьев.
Моста не было, да мы и не могли его видеть. Он возник внезапно перед нами — на самой высокой точке подъёма. Чёрные старые брёвна на чёрных же столбах. Внизу железнодорожный путь. Лес с четырёх углов. Глухое место. Действительно, никаких дорог.
— Теперь сюда. — Я нырнул под мост и по откосу стал быстро спускаться к полотну. На ту сторону и направо.
Да, темнеет. В лесу ничего не видно. Здесь ещё кое-как.
— Сколько от моста? — спросил Валерий. — Он был виден?
— Виден. Метров сто, не больше… Вот. Здесь начинается канавка. Вот она… По ней пройдём.
— Он в ней лежал?
— Да…
Ничего нет.
Прошли до конца канавки.
— Дальше не надо, — сказал я.
Стали возвращаться. Ничего нет.
Ошибиться я не мог. Канавка та самая.
Впрочем, я не рассчитывал. Мало ли кто мог оставить мотоцикл? Оставил, потом забрал… Припрятал… Да даже и не припрятал… Оставил — забрал, — его дело.
Валерий, наверное, всё-таки надеялся. Теперь замолчал.
Идём назад к машине.
— А когда ты видел-то его? — спросил шофёр.
— Давно. В пятницу.
— Ну! В пятницу! За это время тут не только фару — всё могли развинтить и унести!
«Теперь придём — и машины нет», — хотел я сказать. Но машина была: совсем в темноте стояла тёмная. Шофёр включил фары.
Он стал разворачиваться на узком участке между гор щебня. Мы корректировали его.
— Что за чёрт!
Коробка передач заела.
— Не переключается… Вот нашла время… И место…
— Первая передняя?
Вынул рычаг, стал ковырять в коробке. Валерий зажигал спички и светил туда. Что-то щёлкнуло. Проверил — назад пошла. Не то. Ещё раз. — Щёлкнуло.
— Ну вот, — сказал он, — дело-то, похоже, было не в бобине, как говорится…
— А в том… который сидел в кабине.
— Во-во… — поставил рычаг на место. Развернулся.
Мы сели.
— Да, температура на пределе.
— Доедем?
— «Не могу, не могу, — говорит, — больше…»
— Ничего, скоро.
— Ух ты, прямо на дороге горит!
Там теперь даже светился огонь в темноте.
— Объезд.
В Красногвардейске встал у колодца, ведро взял в кузове, пошёл. Вода в радиаторе бурлила.
— Да… Жалко, время только у тебя отнял, — снова сказал Валерий.
— Ничего… Это тебя жалко: работа — ездишь-ездишь…
— Ну… Всё-таки проверили…
— А мне и в голову не пришло заявлять. Я как-то… Это Никишин такой аккуратный, — как услышал… Я пошутил: нужен тебе мотоцикл? — возьми: валяется… А он ведь работает у вас… или работал?
— Где?
— В милиции.
— Никишин? Как же, работал он!.. Он только бегал за общество «Динамо»… Вот что, давай-ка, я пока запишу твои данные. — Он включил свет в кабине, раскрыл папочку, с которой всё это время не расставался, носил в руке. — Ну, это так, конечно, формальность, — сказал он.
Я был с ним совершенно согласен и спокойно продиктовал всё, что нужно, не подозревая тогда, какое из этого последует невероятное продолжение.
Клюква брата
— Я видел ковёр. Ёксель-моксель, — сказал Иван. — Финский ковёр. Выткана красна клюква на стебельках. Прямо-таки ягоды лежат на мхе. Мох светлый — звёздочкам, звёздочкам, паучкам, знаешь, таким, ягоды в нём как утопают. Вот финны делают! И везде травка эта клюковная с острым листикам, это ж сколько работы! И все переплетаются так похоже. Вот ёлки-моталки, а для меня кресты, я знаю.
— Где ты видел?
Посреди деревни Жилой Бор дороги образовывали крест: на север, юг, запад и восток. Южная дорога приходила со станции Хвойной. По ней идти, так сначала будет леснический кордон, после, километра через два, Потолоково, всего шесть домов. Потом, перейдя балочку, налево на Погорелки. Там большое болото, и можно собирать. А на север — неизвестно что, туда никто не ходит. На восток тоже. Там Лачино в двух километрах, а дальше ничего. А западная дорога идёт очень далеко — на Шипилово и на Жар, через Старскую гору, где раньше было село, а теперь глухие места, но очень красивые, над рекой. Если же до Старской горы свернуть направо, выйдешь на Горбовастицу. Вот там клюквы много: туда далеко, и ходить боятся.
— Там деку́ется, — объяснил Иван. — Чем дальше в лес, тем ёксель-моксель. Нет уж, пойдём на Погорелку, я там всё знаю. Не пиши, милёнок, писем, не клади печатных слов.
— Что ты там соберёшь? — возразил Георгий Владимирович. — Туда ездят автобусами из Хвойной. Всё истоптано. А Горбовастица ведь не дальше отсюда, те же шесть километров.
Но Иван категорически отказался:
— Нет, на Горбовастицу не пойду, блудить тама.
— Ну и что? Без тебя схожу.
— Иди. У воро́ва заяца шишка не кусается. Это тебе не медведь. Вольного если встретишь или волха́та, а так я тебя держу, что ль.
«Итак, расстаёмся», — подумал Георгий Владимирович, но он был настроен весело. Ещё Иван ему в напутствие сказал такую частушку: «До милашки долог волок, насчитаю сорок ёлок, а ей что ёлки, что палки — как мёртвоей припарки».
Прошло полдня. Георгий Владимирович долго ходил, наконец вышел на какое-то болото. «То ли это Горбовастица, то ли нет», — думал он. Клюквы было не так чтобы сплошь, но за четыре часа, не разгибаясь, он набрал три корзинки. В кирзовых сапогах ему было жарко, болото сухое, он сел на кочку. Пересыпал третью корзинку в рюкзак. В глазах стояли клюквенные нити с редко нанизанными на них бусинами величиной почти с вишню, твёрдыми и тёмными, с матово-фиолетовым переливом. «Кто здесь ходит? — думал он, оглядываясь. — Мох попадается примятый то и дело, какие-то тропки. Помёт чей-то, кучки сухих шариков». Но Георгий Владимирович не мог бы отличить медвежий помёт от лосиного или, например, кабаньего. Он принялся снова собирать в пустую корзинку, сначала вокруг себя, потом пополз в сторону, где особенно рябило.
— Ой, кормилец! Зде́сека клюква-то брата!
Он оглянулся. Над ним стояла старушка, низенькая с лубяным кузовом за спиной и прутяным лукошком, подвязанным к поясу.
— Жаровли́ка-от, говорю, брата кругом!
