Леонид Костюков - Великая страна
— Ладно! О'кей. Теперь: Громов угощает Хабибулина блином. Полистай, Мэгги, следующие 20 страниц о maslenitsa. Поздравления: ее время действительно примерно совпадает с посевом редиса. Тут сказано о большой конфессиональной деликатности Громова: как русский еврей и с высокой вероятностью православный он приобщает татарского еврея Хабибулина, колеблющегося между иудаизмом и исламом, к христианству через полуязыческий культ и, что особенно ценно, через кулинарию. Это высококультурный жест. Дальше тут про Ivan Kupala, то есть про Джона Баптиста. Это не так актуально.
— Джон Баптист — это сектант? бандит?
— Это нестандартная трактовка. Но как с блином?
— Маркус… ты расстроишься. Но это немножко не тот блин.
— Для культа нужны особые блины?
— Нет… Но Громов сказал: попробуй, блин. Через запятую. И в этом контексте слово блин ничего не значит. А слово попробуй значит, что он предлагает Хабибулину посеять редиску.
— Ты хочешь предложить мне из-за крохотной запятой выбросить тридцать страниц первоклассного комментария, к тому же прошитого и зарегистрированного?
— Ты зарегистрировал без моей визы?
— Ну, Мэгги, ты и монстр. Не зарегистрировал. Так что, выкидывать? Хоть что-нибудь значит твой блин?
— Тебе не понравится то, что он отдаленно значит.
— Мэгги, если мы всё будем трактовать так, что это ничего не значит, нас обоих уволят и заменят даже не микросхемой, а чипом.
— У тебя есть зажигалка?
Маркус не глядя протянул Мэгги зажженную зажигалку.
— Ну! Кури!
— Я не курю.
— Тогда, чтоб тебя, зачем тебе зажигалка?!
— Мне кажется, — ледяным тоном произнесла Мэгги, — ты повысил голос на девушку.
— Да, Мэгги, ты права! Извини! Извини! Но я чувствую, что мы зашиваемся! — Маркус вмазал кулаком по талмуду. — Приятно. Итак, Мэгги, зачем тебе зажигалка?
— Как ты думаешь, Маркус, кто-нибудь занимался любовью с твоей зажигалкой?
Маркус поднес зажигалку к глазам и взглянул на нее, как в первый раз.
— Маловероятно, — изрек он наконец. — Я догадываюсь, нет. Это должен быть серьезный маньяк, а такого не возьмут в ФБР. Он не пройдет психологический тест.
— Однако ты вчера щелкал и повторял: эта траханная зажигалка!
— А! — с облегчением рассмеялся Маркус. — Вот ты о чем. Нет, траханная тут слово-паразит… как бы тебе объяснить? вроде междометия. Оно ничего практически не значит, и уж во всяком случае… — тут он осекся и посмотрел на Мэгги с ужасом. — Ты хочешь сказать, что…
— Да. — Но что же это за язык, где семьдесят процентов речи расползается в междометия?
— Это разговорный русский.
Маркус прошелся по кабинету, ероша свою шевелюру, словно собирался разрыхлить собственный скальп и засеять его редиской.
— Хорошо. Пойдем дальше?
— Пойдем.
— Хабибулин в ответ на громовское предложение блина (дерьмо!!!) советует Громову поискать в деревне инакомыслящего, чтобы, я догадываюсь, обманом склонить его выполнить их совокупный труд. Пентиум оценил это предложение как экономически оптимальное. Поздравления Хабибулину. Непонятно, почему они не последовали этому плану.
— Это ты про фразу ish'i duraka?
— Уверен, — сказал Маркус и нервно закурил, вполголоса обругав зажигалку. Мэгги молчала.
— Дерьмо! Не говори только, что эта фраза тоже ничего не значит.
Мэгги молчала, улыбаясь, как Джоконда.
— Трахать! Дерьмо! Дерьмо!
— Маркус, когда закончишь, ознакомь меня дальше с самыми интересными местами.
— Что тебе сказать? На основании обмолвок о поднятой кверху жопе и банане в штанах Пентиум предположил, что эти два еврея находятся в гомосексуальной связи. Лишний повод уединиться вдали от фиктивных семей.
— Экий испорченный у вас Пентиум.
— Это верно?
— Нет. В ту же секунду мимо Мэгги пролетел стакан, а мгновением позже он пролетел назад, но уже частями. Мэгги инстинктивно пригнулась, вспоминая первые свои фантазии относительно оперативной работы.
— Извини! Дерьмо! Я возьму отпуск.
— Вместе с Пентиумом. Что еще?
— Четыре минуты вся система висела над обращением yemelya. То есть, она разобрала, что это русское имя, но ведь их обоих зовут иначе. Эта ошибка может быть намеренным оскорблением или симуляцией амнезии. Исследование тут зашло в тупик. В итоге осталась коннотация со сказочным героем-тунеядцем, но мне больше нравится четвертая версия, насчет филологической игры: yemelya — zemelya — zemlyak. Будь милосердна, Мэгги, добей меня. Скажи, что это слово тоже ничего не значит.
— Оно ничего не значит.
— Поклянись.
— Клянусь.
Мэгги ждала, что у Маркуса опять начнется истерика, но он оставался мертвенно спокоен.
— Четыре минуты висела система во всем ФБР. Двенадцать тысяч зеленых друзей. На одно слово, которое обронил один выдуманный русский мудак другому выдуманному русскому мудаку, которое, к тому же, ничего не значит.
Мэгги смотрела на Маркуса, как оператор атомной станции на пульт.
— Может быть, воды? Валидол?
Спокойствие угрожающе затягивалось.
— Мэгги, ты понимаешь, к чему клонишь? Два лица не поддающимся анализу русским текстом склонили друг друга к трудоемким и бессмысленным действиям. Это магия?
— Это Россия.
— Но такие люди могут на деловой встрече вдруг укусить партнера за ухо или вместо серьезной руководящей работы заняться сексом с секретаршей.
— Русские так не делают. Русские мирно сеют редиску, собирают и гноят.
— Спасибо тебе, Мэгги. Ты свободна на сегодня. Иди домой.
— А ты?
— А я, если ты не против, сломаю в мелкую труху вон тот стул, потом оплачу его в финансовом отделе и тоже пойду.
— Можно один вопрос напоследок?
— Уверен.
— А что, Маркус, будет, если мы озаглавим вот этот отчет «Русский менталитет» и подадим его в комиссию при Конгрессе? — задавая этот вопрос, Мэгги незаметно нажала на кнопочку под столом.
— Тебе действительно это интересно?
— Уверена.
— Что ж — для начала нас туда вызовут. Потом мне оторвут яйца, нашинкуют их с латуком и кресс-салатом и заставят меня же их сожрать, при этом нахваливая. Потом вскроют череп, вынут мозг и отправят его на Лонг-Айленд в столовую для бедных, а вместо него засунут Томагоччи, чтобы я мог только хныкать, пока не подохну. Потом приставят ко мне лучшую медсестру в Бронксе, чтобы я никогда не подох, и специальным указом повесят меня над входом в ФБР, чтобы каждый агент усвоил, какие отчеты куда можно подавать. Потом они примутся за тебя… Впрочем, извини, Мэгги, я устал и не могу дать тебе полного представления о том, что они действительно с нами сделают. Это отличается от того, что я тебе тут наплел, как настоящий медведь от плюшевого. Ты довольна?
— Очень много. Вот держи, — Мэгги подала Маркусу кассету.
— Что это?
— То, что ты только что сказал. Засунь в Пентиум и проанализируй. Это представления добропорядочного американца о Конгрессе. Там масса коннотаций.
Маркус задумчиво повертел кассету в руке.
— Ты хочешь сказать, что живая речь чересчур сложна для компьютера?
— В десятку! И мы с тобой это сегодня доказали. Неплохой результат для двух дерьмовых агентов! Так что оставь этого Шолом-Алейхема, все триста страниц. А в конце я напишу на листочке, что они конкретно имели в виду.
— Хорошо, Мэгги. Ты возвращаешь меня к жизни. Пойдем поужинаем?
— Уверена.
Глава 14. Вечерний Нью-Йорк
— Тебе, как всегда, с брусникой и мидиями?
— Как так вышло, Маркус, что всё ФБР в курсе моих вкусов?
— Ты одна из самых симпатичных девчонок в конторе и уж точно самая толковая. Твой рейтинг выше Шакила О'Нила.
— Ты мне льстишь.
Маркус пожал плечами и пошел за пиццей. Мэгги от нечего делать проверила свою косметичку. Все было на месте: и расчесочка, и пинцет для бровей, и тушь. Рассеянно взглянув на стул напротив, она вздрогнула: там сидел Смит.
— Смити! Ты меня напугал.
— Детка, — узко улыбнулся Смит, — когда ты перестанешь трястись, я возьму тебя на задание. Представь: полутемный склад, где простреливается каждый дюйм, повсюду слившиеся с фоном японцы, мешки героина, а ты показываешь удостоверение и на своем русско-английском, так понятном японскому уху, орешь: руки вверх! лицом на пол! отбросить пистолеты на пять шагов! — и прочую хрень. И они отбрасывают пистолеты по кругу друг другу и начинают в тебя палить так, что уши закладывает, а ты, в тесных джинсиках…
— Добрый вечер, Смит.
— Добрый вечер, Маркус. Ты всем разносишь пиццу или только русским?
— Только друзьям.
— Намек понял. Ладно, Мэгги, поболтаем потом. Хай.
