Эльмира Нетесова - Колымское эхо

—        Игорь, безобразными случаются люди. Ко­лыма тут ни при чем,— не согласился Евменович.

—        Люди? Выходит, моя мамка виновата в своей смерти,— возмутилась Варя.

—       У самого отец с братом здесь похоро­нены!

—        Здесь нет земли. Один погост. Но его надо уважать хотя бы за то, что приютил. Мы, может, и этого недостойны, а Колыма еще переживет века и каждого из нас,— нахмурился Игорь Пав­лович.

Глава 2. ДРУЗЬЯ И НЕДРУГИ

А на другой день Бондарев жестоко забо­лел. Игорь Павлович горел от температуры. Его бил кашель, тряс озноб. Человека разламыва­ло от боли, головокружений. Даже попить чаю утром он не смог встать. Его кружило и крути­ло так, что он тут же снова упал в постель и ни о        каком выходе из дома не хотел даже гово­рить. Глаза человека слезились, он весь дро­жал, и Варя поняла, что Игорю Павловичу сроч­но нужен врач.

Его привезли из поселка часа через два. Тот, осмотрев Бондарева, определил двухстороннюю пневмонию, сделал несколько уколов, заставил наглотаться таблеток, оставил кучу лекарств, ве­лел лежать, не выходя из дома, пить горячий чай и ни в коем случае не снимать с себя теп­лую одежду. Обещал навестить человека. Попро­сил Варю натирать, делать компрессы, не вы­пускать даже во двор.

Бондарев послушно лежал в постели. Откро­венно мучился от безделья Иванов. Он не знал, куда себя деть в такой ситуации. А Бондарев и вовсе расклеился.

Варя натянула на него теплые носки, свитер, но это слабо помогало.

Баба отпросилась с работы в счет отгулов. Сказала, что приехал дальний родственник, и его в дороге настигла болезнь. Варваре по­шли на уступки. Она привезла из поселка моло­ка, кипятила его, поила Бондарева, тот краснел от неловкости, что свалился на голову неждан­ной обузой, а потому, пил молоко торопливо, желая скорее поправиться, встать на ноги.

Нудное лежание в постели скоро утомило че­ловека, но что делать, если не встать, не хо­дить, даже дышать больно. Приходилось мирить­ся с жестким требованием врача. А Варя наце­пила на Игоря все теплое, что было в доме. Даже вторым одеялом укутала и тот целых три дня лежал, не шевелясь, спеленутый, как кукла.

Но на четвертый день не выдержал и попро­сил покурить. Ему дали. Человек от радости чуть не выскочил из одеяла, но его срочно впихнули назад. Бондареву немного полегчало. Он уже заговорил, закрутился в постели, а и задышал свободнее, заговорил:

—        Как надоело валяться! Такое ощущение, словно меня связали помимо воли. Вот когда начинаешь ценить волюшку,— слабо улыбался человек, и его решили отвлечь разговором. Вот тогда и спросила Варвара:

—        Игорь, все детство меня удивляло одно, почему все зэки-воры так быстро уходят на волю и ни один не отбывает свой срок до конца. По­чему их выпускали раньше. Даже махровых во­ров подолгу не держали ни в одной зоне. Они и не работали, и никакой пользы от них не было. Вскоре снова попадали на зону, а через время их опять выпускали. Почему? Никому таких по­блажек не было как ворюгам.

—        Смешная, наивная девчонка. Ты многого не знаешь, иначе не спрашивала бы,— усмех­нулся Игорь Павлович.

—        Сам чудак. Вон фронтовики за какую-то мелочь «звонковали» и срок отбывали с первой до последней минуты. А у этих ворюг то поми­лование, то амнистия. Чем они лучше других? Меня это часто удивляло,— спросила Варя.

—        А ты такое имя, Кобо, слышала?

—         Нет. Но разве такое имя бывает?

—        Оно из кавказских. Грузинское, по-моему. Так вот это кликуха Сталина. Он сам когда-то был вором. И знаешь, говорят, отчаянным, дер­зким, хорошо помогал революционерам, боль­шевикам Ленина, и тот прекрасно знал, откуда берутся деньги. Это для многих не было секретом.

—         Постой, он был разбойником?

—        Я с ним в этом деле не был.

—        А Ленин? Тоже воровал?

—        О таком история умолчала. А вот за Иоси­фом Джугашвили ходили всякие слухи.

—        А как же его сделали генералиссимусом?

—        Варь, да разве мы выбирали? Вот попро­бовала бы проголосовать против Сталина, тебя сразу объявили бы врагом народа. Против вож­дя не только говорить, даже думать было нельзя. И уж тут Колымы не миновать никому.

—        Погоди, а как снижения цен при нем были?

—        Он не для себя, ради идеи воровал. По убеждению. Для всех старался.

—        Да иди ты в задницу. Разве есть в свете такие полудурки?

—        Выходит, был! Он не для себя жил, это точно. Носил все время военную форму и сапо­ги. Ни одного гражданского костюма не имел.

—         Наверно стирать было некому!

—        Причем это? Он даже приемы в Кремле не устраивал. Ну, может, для своих. Зато зару­бежку не чествовал, это точно.

—        Может и правильно жил, но скучно,— скри­вилась Варвара.

—       Да я не о том. Я про воров. Как бы там ни было, этих он жалел. И амнистии при нем были часто. Даже миловал шелупень. Случалось, рас­стрелы заменял сроками. Бывало, фронтовика под пулю поставит, а ворюгу освободит.

—        А почему?

—        Они воевали классно. Целыми бараками на фронт уходили за свободу, какую им обеща­ли после войны. Верно, что никто ее не полу­чил. Всех вернули в зону.

—        Выходит, сбрехал людям?

—       Тогда нужны были дармовые руки. А где их взять, вот и ввел в заблуждение.

—        Игорь, ты кому-то сбрешешь, но не мне. Я-то знаю, воры никогда не работали. Особо при Сталине. И он ничего не мог с ними сде­лать. Фартовые держали власть в зонах.

—        Вот это да! — изумлялась Варька.

—        У нас в одной зоне сидел такой тип. Ну, Ас­ланом звали. Кто по нации, а черт его знает. Кто- то с Кавказа. Азербайджанин или грузин, никто не знал. А и не в том соль. Главное, пройдоха ред­кий. Он с детства бандитом рос. Но неспроста. Его мать с отцом еще в детстве забрали на Колыму. Пацану года четыре было. Так он с бабкой рос. А что взять со старой? Тот Аслан даже не знал, за что сгребли родителей. Понятное дело, искал их, но кто сопляку скажет? А он любопытным рос. Искал всюду. Не переставал шмонать даже на Колыме, куда спозаранок попал. Любил деньги и воровал их всюду. Так и связался с шайкой.

—        На него все шишки повесили? — спросил Иванов.

—        Как бы не так. Этот деляга сам голову от­кусит кому хочешь. Фарцовкой промышлял. Деньги подделывал. Знал, что за это пулю вле­пят, и сумел смыться. Уж как ему удалось, толь­ко черт знает. Он никому ничего не сказал.

—        Один так и сбежал?

—         Чем меньше людей в деле, тем трудней его распутывать.

—         Послушай, а как одному выжить на Колы­ме, даже куска хлеба ни у кого не выпросишь, сдохнешь с голодухи,— округлил глаза Евменыч.

—        Живой остался. Уж как-то добрался аж до Прибалтики. Там сколько-то жил, но натура под­вела и снова попался. Аж четыре раза пригова­ривали гада к расстрелу. Даже в газете писали, что приговор приведен в исполнение. А он все живой. И никакая мама его не брала, будто у самого Сталина в крестниках ходил, как заго­воренный. И воровал еще борзее. Лихой был дьявол, отчаянный, страха не имел. Совести и подавно не знал. Он тыздил всюду и у всех. А какой злой был, но и умный, этого не отнять. В ночи видел и слышал лучше собаки. И, глав­ное, никого не боялся. А чего ему пугаться? Кулаки с бычью голову, ростом с медведя. Си­лен до озверелого. Тут же на четвертой ходке, уже на Колыме, нашел могилы родителей. Вот тогда я впервые видел, как он плакал. Колыма дрожала от этого рева. Я думал, земля треснет пополам от ужаса. Как он это пережил, кто зна­ет. Но на той могиле дал слово завязать с фар­том. Я в это обещание не поверил. Он кроме воровства ничего не умел. Зато в фарте умел многое, почти все.