Тот Город (СИ) - Кромер Ольга

С лагерными друзьями она теперь общалась реже, у всех были свои семьи, свои проблемы, свои заботы, даже Маринино долгое одиночество закончилось – Мурат, похоронив мать, перебрался в Ленинград. Дважды в год, на Новый год и на день смерти Сталина, все собирались у неё дома, обменивались новостями, вспоминали, пели лагерные песни, звучавшие всё страннее и страннее в их новой спокойной, благополучной жизни. Почему-то легче всего ей было с Петей. Виделись они редко – он кончил институт и работал конструктором в известном конструкторском бюро, так стремительно продвигаясь по служебной лестнице, что Ося перестала следить. С ним она обсуждала самиздатовские стихи и книги, с ним говорила о космосе и о Боге, о «Деле валютчиков»[69] и об отношениях с Китаем. Но и у Пети была своя жизнь, своя семья, ему тоже частенько бывало не до неё. Её приятели-сослуживцы по выходным занимались молодыми своими делами, всё чаще и чаще она оставалась одна, совсем одна, всё чаще и чаще вспоминала Витаса, то ругая себя нещадно, то отчаянно жалея.

Осенью шестьдесят первого по дороге с работы домой она забыла в поезде зонтик. Как нарочно, тут же пошёл дождь, да не простой, а проливной, библейской силы, с громом, молниями и градом размером с добрый лесной орех. Ося постояла на вокзале, не решаясь шагнуть под разверзшиеся небесные хляби, но делать было нечего, она спрятала сумку под плащ, чтобы не промокли лежавшие в ней книги, потуже затянула платок, шагнула на улицу из-под крыши и удивилась, почему не чувствует дождя. Посмотрев наверх, она увидела над собой большой чёрный зонт, обернулась, глянула прямо в знакомые синие глаза и остановилась как вкопанная.

– Я не смог, – сказал он. – Но если тебе неприятно, я тут же уеду, я поэтому и ждал тебя на вокзале.

Ося взяла его под руку, прижалась плечом к его плечу, сказала:

– Пойдём, пожалуйста, мне мокро, холодно и очень хочется горячего чая.

Они провели вместе три прекрасных дня, потом он уехал – в его театре была большая премьера. Они ничего не обещали друг другу, не принимали никаких решений, но обоим было ясно: что-то произошло, что-то изменилось, а к лучшему или к худшему – знает только время.

В шестьдесят втором Пете дали две комнаты в четырёхкомнатной коммунальной квартире. Он решился, пригласил Осю на новоселье. Танюшка, увидев Осю, обрадовалась, бросилась ей навстречу со счастливым визгом. Надя посмотрела подозрительно на Осю, на Петю, но ничего не сказала. Вечером, когда Петя отправился провожать гостей, она подсела к Осе, читавшей Тане сказку, сказала:

– Я-то думала, у нас всё по-честному.

– Что именно? – стараясь не выглядеть виноватой, спросила Ося.

– У него семья, работа, ребёнок, второго вот ждём. Богом вас прошу, оставьте вы его в покое.

– Честное слово, Надя, – сказала Ося. – Я не понимаю, чего вы так боитесь.

Хлопнула входная дверь, Таня выбежала в прихожую, к отцу.

– Вот этого и боюсь, – быстрым злым шёпотом ответила Надя. – Что вы не понимаете.

Петя позвонил ей спустя два дня, сказал виновато:

– Не подумал я, Надька нас засекла, скандал мне устроила. Ей нервничать нельзя сейчас, она в положении.

– Я всё понимаю, – торопливо заверила Ося. – Конечно. Ты только позвони, скажи, кто родился.

Он позвонил через полгода, крикнул счастливо в трубку:

– Сын. Сын родился, Андрюха. Куницын Андрей Петрович. Четыре килограмма восемьдесят граммов.

– Здоровяк, – поразилась Ося. – А Надя как?

– Всё отлично, – сказал он. – Всё просто замечательно. Ну, я побежал.

Новый, шестьдесят четвёртый год они опять встречали все вместе, на сей раз у Аллы с Мариком, в новой, только что полученной двухкомнатной квартире. Поели, попели, посмотрели «Голубой огонёк», Алла вдруг сказала:

– А у нас с Мариком будет юбилей, мы познакомились в сорок четвёртом.

– И со мной ты познакомилась в сорок четвёртом, – заметила Марина.

– А со мной – в сорок шестом, – добавил Лёня.

– Как всё-таки быстро… – сказала Лёнина жена, и никто не переспросил, о чём она.

– Хотите, что-то смешное расскажу, – сказал Лёня, нарушая долгую тишину. – Мне тут недавно мужик один права свои показал, двадцать девятого года. Свидетельство водителя. И знаете, что там написано в десятом параграфе? Я дословно выучил: «Лица, управляющие экипажами, обязаны уступать дорогу: а) пожарным командам, б) партиям арестованных…» Смешно, правда?

Марина вдруг расплакалась, Мурат обнял её, увёл на кухню утешать и успокаивать. Алла поставила пластинку. «Я люблю тебя, жизнь», – напевно произнёс бодрый красивый голос. Марик поморщился, велел Алле: «Убери это», – взял гитару, попросил: «Лёнчик, давай-ка, подыграй», – и пропел-проговорил негромко, почти шёпотом:

– Что это? – так же шёпотом спросила Ося, когда он кончил.

– Песенка, – сказал он. – Про жизнь.

Под утро они вернулись домой, рухнули в кровать – от Аллы до дома пришлось идти пешком, невозможно было поймать такси в новогоднюю ночь.

– Витас, – тихо сказала Ося, – не уезжай.

Он не ответил и молчал так долго, что Ося засомневалась, слышал ли. Когда она уже уверила себя, что не слышал, он заговорил с таким сильным акцентом, что она с трудом понимала его.

– Saulė, я так привык к тому, что ты – это праздник моей жизни, я боюсь превращать его в будни. Я боюсь, что новое не получится, а старого не останется. Я слишком тобой дорожу, чтобы потерять. Давай оставим всё как есть.

Ося кивнула, выскользнула из-под одеяла, ушла в ванную и долго сидела там перед зеркалом, потом спросила своё отражение:

– Дождалась?

– Дождалась, – эхом откликнулась в зазеркалье немолодая усталая женщина с большими грустными глазами.

– Так тебе и надо, – сказала ей – себе – Ося. – Так тебе и надо.

– Обиделась? – спросил он.

– Разве я могу на тебя обижаться.

– Расстроилась?

– Немного.

– Знаешь, – сказал он, – я ведь пару лет назад чуть было не женился. Появилась в театре машинистка. Вдова – муж погиб на фронте, моложе меня лет на пять, очень милая, симпатичная женщина. Смотрела на меня такими трогательными глазами. Сходили мы в кино пару раз, она меня к себе пригласила, я её к себе пригласил. В общем, пошло дело на серьёзный лад, надо решать. Представил я себе, как будет она жить в моей комнате, хозяйничать на моей кухне, как всё время мы будем вместе, вижу – не страшно, могу я с этим жить. Потом представил, что надо с детьми её знакомиться, предложение ей делать. Чувствую, что и это смогу. А потом подумал, что надо будет сказать ей «я люблю тебя», и понял, что вот этого не смогу. Потому что есть только одна женщина на свете, которой я мог это сказать, но она не хотела этого слушать.

Ося молчала, кусала губы, повторяла про себя «дура, дура, дура».

Утром, проснувшись, она нашла на столе – в январе – три огромные бархатно-томные махровые розы, выглядывающие из вороха тёмно-глянцевой листвы, и записку: «Приеду на 8 Марта. Лучше тебя нет. В».

3

«Оттепель» кончилась. Хрущёва сняли, новый кремлёвский насельник, густобровый и брыластый, Сталина вспоминал с почтением, а по случаю двадцатилетия победы в войне даже почтил его овацией. Осе казалось, что резко остановленная огромная страна бешено вертится на месте, не в силах совладать с инерцией.

– Всё возвращается на круги своя, – сказала она Витасу в очередной его приезд. – Опять поют дифирамбы вождям, опять затыкают рты инакомыслящим.

– Нам с тобой проще, – ответил он. – Мы уже были там, откуда не возвращаются. Самое страшное, что может с человеком случиться, кроме смерти, с нами уже случилось. А люди, наблюдавшие, как исчезают их друзья, мужья, братья, и не способные им помочь? Люди, продрожавшие двадцать лет, каждое утро, каждый вечер. Ты слишком многого хочешь от этих людей, Ося, ведь не-случившийся страх гораздо сильнее случившегося.