Владимир Колотенко - Хромосома Христа, или Эликсир бессмертия
– Ты меня слушаешь? – спросил он, когда я размышляя, задумчиво стал рассматривать свои ногти.
– В самом деле, – сказал я, – смерть не очень приятная штука.
– На свете нет ничего интереснее, – возразил он. – Грань между жизнью и смертью неуловима только на первый взгляд…
Как и вчера ярко светило солнце, стало тепло, я расстегнул даже молнию на куртке, в огромных стеклах его массивных очков отражалась улица, это был маленький черно-белый экран, там все жило, дышало, спешило… Никаких признаков смерти.
– Лучше инсульт, чем инфаркт или язва, – продолжал рассказывать Юра, – прицельный направленный выстрел. Разрыв сосуда должен произойти в ромбе продолговатого мозга. Выстрелить надо точно в дыхательный центр или в турецкое седло, или…
– Выстрелить?
– Лучом лазера по китайскому меридиану, по точке, например, су-ляо. Это не составляет большого труда: она ведь на самом выдающемся месте!
– На каком «самом»?
– На кончике носа. Или по точке шан-син…
– Я знаю, – сказал я, – что самые жизненно-опасные точки находятся в области сердца.
– Да, лин-сюй, жу-чжун, чжоу-жу… Это область левого внутреннего кармана пиджака. Как правило, сюда и кладут пластинку… Защитную металлическую пластинку.
Юра приопустил очки и внимательно посмотрел на меня поверх оправы, словно принимая решение: продолжать свою исповедь или достаточно и того, что сказал.
– Я работаю с точкой хуэй-инь. Это самая надежная точка.
Я выжидательно молчал. Он не удержался:
– Это точка в самом центре промежности, между…
– В самом центре? Но…
Я с недоумением смотрел на него.
– В том то и дело, что с голым человеком справиться проще простого.
– А король-то голый! – воскликнул я.
– Вот именно, – сказал Юра, – голый всегда менее защищен, если не безоружен. Ну, а попасть лучом в промежность – это уже дело техники.
– Представляю себе, – сказал я, – здесь нужна изворотливость и изысканная сноровка… Мне казалось, что с носом все проще.
– Как раз нет. С носом я зачастую оставался «с носом». А вот в сауне или в бассейне, на безлюдном пляже… Мои подопечные любили большей частью проводить свой досуг в чем мать родила. Вот я и пользовался этой их слабостью…
Он рассказывал мне о способах убийства, как рассказывают сказку о белом бычке.
– Хотя все зависит от задачи: какая смерть тебе нужна – мгновенная или через час, или два, через сутки, или к празднику Святого Петра. В этом и есть профессионализм. Это как попасть в десятку. И совершенно не важно, это клетки мозга, сердца, кишки или крайней плоти: у каждой один и тот же геном, и ему предоставлено право решать: когда и где делать дырку в сосуде!
Мы брели по какому-то тенистому малолюдному скверу, неожиданно он остановился и засунул свой кейс между ног.
– Давай я понесу, – предложил я.
– Я сам. На-ка, примерь.
Глава 2
Он вдруг сдернул, как скальп, с головы свои черные с проседью кудри, оказавшиеся ничем иным как обычным париком, и протянул его мне. Я смотрел на его коротко стриженную белую голову, напоминающую матовый стеклянный плафон, едва сдерживая себя от того, чтобы не расхохотаться.
– Держи, – сказал он и расхохотался сам.
Я давно хотел задать ему свой вопрос, упрекнуть что ли:
– Но ты же убиваешь людей?
– Разве они этого не заслуживают? Люди, и только слепой этого не видит, а ты знаешь это не хуже меня: люди – это враги жизни…
Юра взял со стола зажигалку и привычным движением чиркнул по ней, сотворив маленькое чудо – сизый вьюнок.
– И ты не видишь среди них никого, кто мог бы…
– Вижу. Не слепой. Но, знаешь…
Юра пристально посмотрел мне в глаза, затем:
– Они враги всей планеты Земля, – сказал он, любуясь дрожащим пламенем. – Из-за них в этом мире все наши беды. Уже нет признаков цивилизации – вот что страшно! Они ее уничтожили. А ведь здесь только мы, люди, и среди нас я мало встречал таких, кому можно доверить продолжение рода. Неужели ты этого не видишь?
И словно в подтверждение абсолютной безнадежности добиться от людей понимания, он швырнул зажигалку на стол, чтобы пламя ее больше никогда не вспыхнуло.
– Это тебя шокирует? – спросил я.
– Меня трудно шокировать. Я умею брать нервы в кулак. Первое время было, конечно, непросто.
– Только не говори, что ты не мучился угрызениями совести!
– Я всегда готовил себя делать добро.
– И поэтому ты так жесток!
– Не более, чем племя твоих сослуживцев, умертвляющих стада экспериментальных животных ради познания какой-то надуманной истины. Чушь собачья! Нельзя познать человека через петуха или крысу, экстраполяция результатов на человека – бред сивой кобылы! Марш Мендельсона или корзина роз по-разному воспринимаются годовалым бычком и невестой.
– Возможно, – согласился я, – но, знаешь, твое, так сказать, творчество киллера…
– Ты не поверишь, – перебил он меня, – но это такой креатив!
– Разве?
Он не ответил.
– Но люди достойны лучшей участи, – сказал я, – и отстреливать их, как бродячих собак…
Он только хмыкнул и ничего не сказал. Затем:
– Тогда живи себе и дальше в стране самодовольных уродов и деланных святош. Можешь и дальше холить и пестовать своих кретинов.
Я продолжал наступать.
– Но люди в большинстве своем добрые, и тупо отстреливать…
– Я не боюсь добрых людей, – сказал тогда Юра, – и всегда был справедливым.
Он был готов еще что-то сказать, но раздумывал. Затем все-таки произнес:
– И мне, повторяю, не нужен отстрел, как акт развлечения, как охота, мне нужна смерть как явление. Для ее изучения я отбираю людей, что похуже.
Юра сделал глубокий вдох и затем, глядя мне в глаза, на едином выдохе, чеканя каждое слово, произнес:
– Я вижу всюду заговор богачей, ищущих своей собственной выгоды под именем и предлогом – «для общего блага».
Он по-прежнему смотрел на меня гипнотизирующим взглядом змеи, в ожидании моей реакции на сказанное. Я молчал.
– Это Томас Мор. По-моему, прекрасная формула для оправдания любых телодвижений сытых и жирных, не так ли? Однажды наступил поворотный момент в моей жизни, и тогда я легко смирился…
Глава 3
Я его не узнавал. Таким Юра никогда не был. Каким? – спросил я себя, и ответил: бездушно жестоким! И, пожалуй, ханжой, за-одно и циником. Если ты так легко отбираешь жизни, то мораль всегда найдет себе оправдание в выборе выражений: ты не только жесток и ханжа, и циник, ты, по всей вероятности, и урод. Выродок. Да ты просто животное, овощ, существо без проблеска света в глазах. Сознавать это было ужасно. Я терялся в догадках, и уже не в состоянии был ответить себе: нужен нам такой Юра?
– Слушай, а зачем тебе все это? – спросил я.
Он расхохотался мне в глаза. А потом произнес спокойно:
– Я так юн и еще так любопытен!
За окном послышались крики, затем смех. Когда стало тихо, я сказал:
– Ты, наверное, очень одинок.
– Только среди людей.
Так мог утверждать только тот, кто считал себя единственной и последней инстанцией в вопросах жизни и смерти. Мир людей, по всей видимости, стал для него обузой. У меня появились веские основания утверждать это.
Многое из того, о чем он говорил, я уже знал, но мне нельзя было напоминать ему об этом: он слишком долго ждал такого слушателя, кому мог бы, не опасаясь быть непонятым, не таясь и с мельчайшими подробностями выскрести из себя и разложить на крахмальной скатерти все то, что долгие годы одиночества хранилось в его голове, переполняло все внутренности, въелось в кости и шершавой коркой накипи отложилось на стенках даже самых тончайших сосудов. Он был набит этими знаниями, как сундук бриллиантами. Набит, натоптан, напрессован и заперт. Он был как неразорвавшийся артиллерийский снаряд, ждущий своего часа. Как бомба!.. Атомная…
Юра пересыпал свой рассказ новыми подробностями, не имеющими никакого отношения к тому, что мне было так интересно:
– Пришлось лепить науку из того, что было всегда под рукой. Я разработал проект и сделал пилотный образец своего диагностического аппарата. Это были огромные металлические ящики, напичканные электронными датчиками, полупроводниками, диодами и триодами, ну и всякой необходимой требухой, позволявшей измерять физико-химические, температурные и цветовые характеристики слизистых оболочек, кожи, сердца, мозга, слюны и мочи, и крови, и всего другого, что помогало установить тот или иной диагноз. Ну ты знаешь требования к методам экспресс-диагностики: нетрудоемкость, быстрота и надежность…
Я знал.
– Ты не поверишь, – говорил он.
Я верил.
– Нужны были деньги, – продолжал он, – которых мне крайне недоставало.
– И ты воровал?
– Все воруют.
– Ты не поверишь, как было трудно, – повторял и повторял он, но я верил.
Его невозможно было остановить, и я слушал и слушал. Я вспомнил Аню, когда она точно так же исповедовалась передо мной, и понимал, что нельзя отказываться от роли священника. Откажись я, и его бы это здорово разочаровало.
