Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна
— Маша, подавай обед! — крикнула молодая хозяйка пожилой женщине деревенского вида. — А ты садись за стол.
— Не хочу, не проголодалась, — возразила я.
— Неприлично отказываться, — строго сказала тетя Нина.
Я нехотя взялась за ложку. Борщ был вкусный. Я все съела, помня слова деда Яши об «обществе чистых тарелок». Потом принесли компот. Ну, уж его-то выпьет любой ребенок, как бы ни был сыт! А на следующий день Оля отчитала меня. Я поняла, что нехорошо обедать по чужим квартирам. Можно позволять угощать себя конфетой, печеньем или еще какой малостью. Нельзя позорить свою семью, будто дома не кормят.
— Она насильно, заставила... невинными вопросами заманила меня в ловушку, а я не поняла, — испуганно бурчала я в ответ.
«Разве порядочно пользоваться тем, что ребенок чего-то не знает? Она хотела показать, что я детдомовская и не понимаю простых вещей? Какая ей польза от этого?» — недоумевала я.
С тех пор я стороной обходила эту часть дома. Но как-то заторопилась к друзьям и пошла коротким путем, через их калитку. А тетя Нина будто ждала меня и, поймав за руку, принялась допрашивать:
— Почему не здороваешься? Тебя плохо воспитывают?
Тут я не выдержала и «соскочила с тормозов»:
— Не буду здороваться с вами. Сами плохо воспитаны. Вы гадкий человек!
И убежала от нее. Но не от себя. Эх! Опять нагрубила. Настроение испортилось. Со злости стала пинать куски щебня, разбросанные по двору. Идти к ребятам расхотелось. Но они сами нашли меня и потащили играть в казаки-разбойники. За игрой я позабыла неприятную встречу и, убегая от преследования «неприятеля», опять заскочила в свой теперь уже пустой двор, спряталась за открытую наружную дверь чужого коридора и затихла как мышонок, прижавшись к стене дома. Вдруг из квартиры Бубновых вышел мужчина в полосатой пижаме. Прикрывая за собой дверь, он увидел меня, неожиданно схватил за ухо и начал больно крутить. Я молчала. Тогда он рявкнул на весь двор:
— Зачем бегаешь по двору? Зачем шумишь? Воспитанные дети должны тихо сидеть на лавочке.
Я терпела, стараясь ни о чем не думать, чтобы не заплакать. Не видя реакции, мужчина потребовал отвечать на вопросы.
— Бросьте ухо крутить. Слух испортите, — процедила я сквозь зубы.
Мужчина (это был отец тети Нины) опустил руку, и я тут же отскочила от него. Меня трясло.
— Так вот, — сказала я, потирая разболевшееся ухо, — бегаем мы во дворе потому, что родители не разрешают уходить далеко от дома. Кричим на улице потому, что в квартире нельзя шуметь. Покажите место, где можно играть, и мы уйдем туда. Мы послушные...
Мужчина оторопело смотрел на меня. А я все больше распалялась...
Наконец он пришел в себя от моего монолога и сердито закричал:
— Я еще доберусь до тебя и твоих родителей!
— Не трогайте родителей! Я думала, что хоть вы, большой начальник, сумеете меня понять. Но для вас тоже главное наказать, не разобравшись. Вы сами не умеете воспитывать. Я не воровала борщ! Ваша дочь зазвала в гости и заставила есть, а потом позорила моих родителей перед всем двором, будто они меня не кормят. Я же верю людям! Я же должна слушаться взрослых! А она, оказывается, насмехалась надо мной! Дети честнее взрослых...
И убежала в соседний двор. В голове стучало: «Что будет, что будет?..»
Генерал не пришел жаловаться. Значит он все-таки хороший.
ЧТО ТАКОЕ «НЕПРИЛИЧНО»
Вышла во двор. Ребят нет. На лавочке сидит маленький толстый мужчина с закрытыми глазами и, подняв лицо к солнцу, блаженно улыбается. Присела рядом. Долго молчать скучно, и я спросила:
— Дядя, что вы тут делаете?
— Работаю, — вежливо ответил он.
— Бывает работа — сидеть на лавочке? Кем вы работаете? — уточнила я не менее вежливо.
— Начальником, — ответил мужчина, не открывая глаз.
— Странная работа. И вам деньги за это платят? — продолжала я расспросы.
— Платят, платят, — сердито сказал мужчина.
Чувствую, что завожусь, но остановиться уже не могу.
— Я думала, что начальник должен сидеть за большим столом, много думать, много писать или ходить и указывать, что где не так, — пробормотала я растерянно.
— Уйди, девочка, не раздражай меня, — зло, медленно выговаривая слова, произнес начальник и страдальчески поморщился.
Вечером того же дня дед вернулся с работы сердитый и сразу, как взъерошенный петух, налетел на меня:
— Зачем наговорила глупостей Андрею Михайловичу? Какое тебе дело, за что он деньги получает?
— Должна же я знать, что вокруг меня делается, — бубнила я в оправдание.
— Что непонятно, спрашивай у меня или у матери.
Я тут же воспользовалась разрешением:
— Что плохого в том, что я спросила о его работе и зарплате?
— Это неприлично, — ответил дед.
— Что значит: неприлично? Ему есть что скрывать? Он делает что-то плохое?
— Хватит, хватит! У меня голова от тебя болит. Запомни: не приставай к людям. Им своих забот хватает. Они не обязаны отвечать на твои глупые вопросы. Наблюдай, запоминай, а потом с возрастом поймешь, что хорошо, а что плохо.
— Хочу быстрее разобраться, — упиралась я.
— Знай то, чему в школе учат, а остальное — дело взрослых! Поняла? — вспылил дед.
Я чувствовала себя щенком, которого ткнули носом в будку и потребовали не высовываться.
В ПОЛИКЛИНИКЕ
Подходим с дедом к поликлинике. В нескольких шагах от крыльца стоит дядя с палкой в руке и заставляет мальчика лет шести сделать на газету по большой надобности. У мальчика не получается. Он смущается под взглядами детей и взрослых, жалобно умоляет отца отпустить его или уйти куда-либо подальше. Тот непреклонен.
— Папа, прогоните дядьку. Зачем он сына мучает? — прошу я.
Дед сердито забурчал:
— Детей заводят, а обращаться с ними не умеют. Как можно такому отцу ребенка доверять? На всю жизнь сына больным сделает, а потом еще врачей винить станет.
Дед решительно отвел мужчину в сторону, сделал короткое внушение и вернулся. Я только услышала его жесткое: «Как врач требую...»
— Папа, а какая болезнь может появиться у мальчика? — спрашиваю я.
— И недержание мочи, и неврозы всякие. Ребенок панически боится отца. Это ненормально, — грустно ответил он.
Пока сидели в очереди за справками в школу, дед рассказывал мне случаи из своей врачебной практики. Рядом с нами присели две женщины с сыновьями. Ребята ушли в угол коридора играть с машинкой, а мамы продолжили ранее начатую беседу:
— Дали в детском садике задание нарисовать человека. Саша изобразил два прямоугольника, четыре палки-конечности, и на каждой руке по пять пальцев старательно вывел. Молодая воспитательница говорит мне: «Мало с ребенком занимаетесь. Примитивный он у вас». Я опешила. Спрашиваю: «Откуда такое заключение?» «Ну, как же, — говорит, — на рисунке совсем нет деталей. Где уши, глаза? Ребенок невнимательный и к тому же без фантазии». Я не стала спорить, подозвала сына и спрашиваю: «Объясни, дорогой, почему ты так странно изобразил человека?»
— Разве я что-то забыл? Вот голова, вот тело, вот руки.
— А где уши? — уточняю.
— Так ведь голова же есть! Она все содержит, чтобы видеть, слышать, говорить, думать. Я и мозги должен рисовать? — удивился сын.
— А почему пальцы нарисовал? — допытывалась я.
— Мама, как же он без них работать будет? Без пальцев даже гайку не закрутишь, — серьезно объяснил мне Саша.
Мой дед обратился к молодой маме:
— Великолепный образчик абстрактного мужского мышления! У Вас, мамаша, талантливый ребенок! Сколько ему?
— Шесть скоро будет.
— Наверно и читать, и считать уже умеет?
— С трех лет.
— Берегите «народное достояние», — улыбнулся мой дед.
— Спасибо Вам на добром слове. Представляете, вчера в поликлинике участковый доктор тоже мне выговор сделала. Говорит: «Отправлю вашего ребенка в школу для слабоумных. Он у вас не знает, как маму зовут, и где проживает». У меня даже слезы от обиды выступили. Зачем при ребенке такое говорить? Вышли мы из поликлиники, а сынок мне шепчет: «Мама, я с грубой тетей не мог говорить, но я не глупый». Я и сама знаю, что умный. Сестричка вслух решает задачки за второй класс, а он ей сразу ответы говорит. Она изложение пишет, он и тут свои варианты предлагает. Моим студентам на самоподготовке подсказывает. Как-то захожу в лабораторию и слышу, как Саша возмущается: «Опять не выучил? Куда поляроид ставишь? На него свет должен падать». Рассмеялась, конечно. По субботам садик не работает, вот и приходиться ребенка с собой на работу брать. Он спокойно ведет себя. Иногда паяет. Правда, раз короткое замыкание устроил. Вскочил, выключил рубильник, за шум извинился. А дочка приборов не замечает и использует их только как подставки для книг, когда уроки делает в моей лаборатории. Оба умные, но по-разному. Вот как-то сынок услышал передачу про самолеты. Так потом такие «теории» стал преподносить, что я только удивлялась. И ведь не глупости говорил, разумно обобщал, дополнял. А они ему... «слабоумный», без фантазии. Я для сравнения отыскала дочкины детсадовские рисунки. А там и впрямь все на месте — и бровки, и реснички, и даже ямочки на щеках. Значит, для нее важны эти детали рисунка, она видит в них смысл, поэтому и рисует. Хорошо, что врач при Саше такое сказала. Он у меня с юмором, и воспринял заявление доктора как неудачную шутку. А мнительного ребенка такие слова могли бы привести к трагедии... Нельзя детям клеймо ставить.
