Алексей Макушинский - Макс
— Ах, Макс, Макс… Ну ладно.
— Уф, — сказал он, откидываясь на стуле. — А теперь, — вновь склоняясь к столу, — а теперь давай, наконец, объяснимся.
— Как, разве мы еще не объяснились?..
— Нет, — он взял в руки чашку, с остатками кофе, он повертел ее, я помню, в руке. — Нет, еще нет.
— Ну что же, я слушаю.
— Ну так вот, скажи мне, собираешься ли ты еще писать тот… роман, о котором ты мне рассказывал… здесь, прошлой зимою?..
— Более чем когда-нибудь. Я даже знаю теперь, с чего я начну.
— С чего же?
— Неважно…
— Но, значит, собираешься?
— Да.
— И в этом романе будет… театр?
— На маленькой площади…
— И пьеса, тобою написанная?
— Конечно.
— И спектакль?
— Без всяких сомнений.
— И главную роль играть в нем будет?..
— Герой… моего романа, — сказал я.
— По имени?..
— Макс.
— И живущий в моем доме?..
— Неописуемом.
— И с которым ты встретился в августе?..
— В начале всего.
— Ну так вот, я не разрешаю тебе.
— Но… Макс… — сказал я. — При том огромном различии, которое существует между жизнью и…
— Все равно. Я не разрешаю тебе. Это моя жизнь, при всех различиях. И я буду сам разбираться с ней… или не буду… но сам. И я не хочу, чтобы она была средством… для чего-то иного.
— Но… Макс… — снова сказал я. — Подумай, ведь если бы не мои… дальние замыслы, не было бы и спектакля.
— Я знаю. И я… да, я, в общем, благодарен тебе за то, что он был… один-единственный раз. Но теперь хватит… довольно. И хватит опытов над моей жизнью…
— Их больше и не будет, — сказал я. — Теперь все кончено. Теперь жизнь пойдет своим ходом, а…
— Все равно, все равно. Я не для того живу, чтобы ты потом что-то писал. Я не разрешаю тебе.
— Но… Макс… — снова… и снова сказал я. — В конце концов, я могу ведь обойтись и без твоего разрешения.
— В таком случае, считай, что мы в ссоре.
— Это несерьезный разговор, — сказал я.
— Ну и пусть, — ответил он: вновь рассмеявшись.
И — и допив, наконец, свой кофе, поставив чашку на блюдце, он, Макс (герой моего романа: вновь, следовательно, простившись со мною, поступающий, все-таки, в мое распоряженье и веденье…) — Макс, простившись со мною, надев пальто и спустившись по лестнице, еще мгновение постоял, может быть, в обманчивой темноте подъезда, закурил сигарету и распахнув, наконец, дверь, увидел уже совсем разошедшееся, ясное, морозное утро, скамейку, заметенную снегом, свои следы на снегу, наискось пересекавшие двор. Он вновь пересек его, стараясь — зачем-то — он сам не знал, конечно, зачем — он и не думал, должно быть, о том, что он делает, — (я же наблюдал за ним из окна…) — стараясь, зачем-то, наступать на эти следы, ступать по этим следам, зачеркивая их, в обратную сторону… прошел под аркой (скрылся из виду…); пересек переулок; прошел мимо трех, еще раз, с одной, трех, с другой стороны, бледно-зеленой краской выкрашенных домов (фронтоны, кариатиды…); мимо красной, кирпичной (обведенной снегом…) стены; свернул направо, налево… он сам не знал, разумеется, он и не думал, должно быть, о том, куда, зачем он идет; домой, во всяком случае, возвращаться ему не хотелось. Он шел, все дальше и дальше, по еще тихим, пустынным — а впрочем, уже просыпавшимся, наполнявшимся: голосами и звуками, но все-таки тихим, пустынным, послепраздничным, с трудом просыпавшимся улицам, переулкам, по еще чистому — а впрочем, уже тронутому, там и здесь, первыми, робкими следами прохожих, лопатами дворников, снегу, — шел, ни о чем не думая, — не зная куда, — вновь, после всех волнений, решений, бессонной ночи и объясненья со мною, охваченный и как будто захлестнутый уже, в общем, не покидавшим его ощущением — пустоты, теперь, когда все было кончено, когда даже Новый год прошел, завершился, еще более острым, наверное, во всяком случае, не менее острым, чем даже в то утро, после спектакля… — шел, следовательно, все дальше и дальше: и вот, завернув за угол (где — он знал это — останавливался трамвай…), увидел, на другой стороне перед ним, Максом, открывшейся улицы, уже где-то, когда-то — где же? когда же? — им виденного, маленького, в темном зимнем пальто и в шапке с опущенными наушниками, уверенно и вместе с тем осторожно — как если бы он обдумывал каждый свой шаг — по снегу ступавшего человека, подходившего, как и Макс, к остановке трамвая. И трамвай уже показался; трамвай, с обледеневшими, покрытыми инеем стеклами, подлетел, подъехал и затормозил, загремев; — и тряхнув своими наушниками, перебежав через улицу, Алексей… да… Иванович (конечно, конечно…) — вскочил на подножку и скрылся за обледеневшими стеклами; Макс, узнав его, но по-прежнему не думая, должно быть, о том, что он делает, бросился вслед за ним и тоже оказался в трамвае, внутри.
Там, внутри, был снежный, морозный, светящийся сумрак; сквозь белую наледь на стеклах пробивалось, мгновенными вспышками, солнце; трамвай, по невидимым улицам, шел — неизвестно куда; грохотал, замкнувшись в себе.
— Здравствуйте, Алексей Иванович. Вы не узнаете меня?
Тот (Алексей Иванович…) смотрел на Макса своими спокойно-удивленными, как обычно, глазами — как будто (подумал Макс…) удивляясь, но не удивляясь своему удивлению, принимая его как должное, глядя на Макса, — и вдруг (с внезапной улыбкой…) пересел к (ледяному, светящемуся на солнце…) окну.
— Конечно, — (Макс сел с ним рядом…). — Вы — Макс… да, конечно. Вы выглядели совсем иначе тогда.
— Это было так давно, — сказал Макс.
— Давно? По-моему, недавно… неделю назад.
— Неделю? — сказал Макс. — Где же вы меня видели… неделю назад?
— Как?.. В театре, на сцене.
— Не может быть, — сказал Макс. — Вы были, значит, на премьере?
— Конечно.
— Я не знал этого. Вас пригласил, следовательно…
(Я, живущий теперь здесь, поворачивая обратно, пригласил, как сказано, на премьеру Алексея Ивановича…)
— Вполне, — сказал Алексей Иванович, — вполне удивительный был спектакль…
— Вот именно: был.
— Простите?
— Больше спектаклей не будет. Во всяком случае… с моим участием, — сказал Макс.
— И что же… будет? — спросил Алексей Иванович.
— Вы говорите о театре?
— Если угодно.
— Кто-нибудь… кто-нибудь другой будет играть эту роль. Я не знаю. Мне все равно.
— А если… не о театре?
Трамвай вдруг остановился; двери открылись. Кто-то вошел, кто-то вышел; яркий, солнечный, морозом и снегом пахнущий свет хлынул, на мгновение, через открытые двери.
Что? Да, да, он встречал Новый год… у знакомых, и ночевал у них, и едет теперь домой, и… посмотрев на Макса, с внезапной своею улыбкой:
— А я ведь помню, — сказал Алексей Иванович, — я очень хорошо помню тот разговор, на бульваре… два года назад.
— Я его тоже помню… конечно, и я хотел бы продолжить его, — сказал Макс.
— Что может быть проще? Позвоните мне, заходите.
И опять, по невидимым улицам, неизвестно куда, замкнувшись в себе.
— С тех пор прошло так много времени, — сказал Макс. — Все изменилось.
— Все?
— Очень многое.
— Но вы по-прежнему полагаете?..
Они… да, они и ехали теперь по бульвару… нет, не по тому, второму (трамваи по тому не ходили…) — по какому-нибудь четвертому, пятому… и в неожиданной полынье, внезапной проталине — через проход, через один ряд от них оттертого кем-то, уже вышедшим кем-то, стекла, появлялись вдруг, и вновь появлялись деревья, и одна, очень длинная, обведенная снегом ветка, появившись, приблизившись и теряя свой снег, стегнула вдруг, с резким шорохом, по стеклу, согнулась, вновь стегнула, исчезла…
— Очень, очень многое изменилось с тех пор…
— Я схожу здесь, — сказал Алексей Иванович.
Макс же, простившись с ним, еще очень и очень долго, как уже давным-давно было сказано, бродил по городу, по заснеженным, послепраздничным, так, в общем, и не проснувшимся улицам, переулкам; и вышел на еще, и еще один, быть может, бульвар; и пообедал, может быть, в каком-нибудь кафе, возле метро; и прошел, может быть, где-то совсем, совсем рядом с маленькой площадью; и только под вечер, как давным-давно было сказано, возвратился домой; закрыл дверь; и после всех волнений, решений, объяснений, встреч и блужданий, с чувством и вздохом внезапного, восхитительного облегчения, успокоения, заснул; исчез; в пустоте.
48
И я — опять-таки, все-таки — поговорил с Сергеем Сергеевичем; разговор, о котором мне совсем не хочется теперь вспоминать.
Как бы то ни было, я поговорил с ним (в его, Сергея Сергеевича, пятиугольной, в последний раз, комнате…); я сказал ему, что… так, мол, и так… что Макс повернул вдруг обратно, когда мы шли к нему через лес… и потом пришел ко мне, рано утром… и что все это, для меня самого, полнейшая, да, неожиданность… я опускаю его ответы, вполне, впрочем, сдержанные.
