Алексей Макушинский - Макс
— И чего я хотел, к чему я стремился?.. Все правильно, все так и должно быть…
А там, в конце набережной, — там стояла — и до сих пор стоит, быть может? — одна — в конце набережной одна-единственная скамейка; почти всякий раз садился он на нее; исчезал в пустоте; видел реку; вспоминал, может быть, что-нибудь… далекое, очень далекое, уже отступившее. Море? — море, конечно… и, конечно, спектакль… и какую-то, и еще какую-то осень… бульвар и аллею… и прошлую зиму, беду… и то мгновение на той, какой-то, поляне…
— Все правильно, все так и должно быть… Помириться с самим же собою… смириться, — так думал он, может быть.
Помириться? — Он уже помирился с собою. Смириться? — Отчаяние и было смирением.
— И чего же я в самом деле хотел?.. Чего-то иного и какого-то выхода?.. А никакого выхода нет. Нет — и не надо… нет — и не надо…
— Отсутствие выхода и есть, может быть… выход.
И он опять, и опять закрывал, конечно, глаза; и все забывая, вновь, и вновь проваливался в эту безмерную, неизмеримую, прозрачную, прохладную темноту, пустоту, тишину… и со все обострявшимся, чем дальше шло время, чувством — пробуждения, пробужденности, выходя из нее, видел, как будто впервые, реку, мост, быки и сваи его, отражавшиеся в воде.
Как будто впервые? — Да, как будто впервые… и как если бы он не только не видел, ни разу, этих быков, этих свай, но вообще ничего, никогда.
— И значит… — подумал он как-то. — Нет, ничего не значит, — так он подумал.
— Это ничего не значит… и ничего, ничего отсюда не следует. Отбросим следствия… обратимся к тому, что есть.
Был, предположим, какой-нибудь, в середине мая, к примеру, уже почти теплый, может быть, день, с легкими, вдруг, порывами мягкого ветра, облаками, как будто омытыми — вчерашним? — да, вчерашним дождем, мелкими лужами в углубленьях асфальта, просыхающими на солнце, острым и совсем острым запахом зелени, влаги.
Он встал со скамейки; он подошел к парапету.
— И я был прав… я был прав… тогда, — думал он. — Есть только это… этот мост, эти сваи, это солнце, бегущее по реке… Есть только это, ничего больше нет. Выводы… выводы были неправильны.
— И потому оставим их, — думал он, — отбросим, — думал он, — следствия… И, — с внезапным, может быть, для него самого неожиданным, быть может, волнением, — и совершенно неважно, смогу ли я увидеть все это через день, через два, через три… Есть только то, что есть… вот сейчас… эти отблески, эти сваи… и эта безмерная, неизмеримая пустота, тишина… из нее же все исходит, в нее же все возвращается…
Так думал он, может быть; и вновь подняв голову, увидел — да: как будто впервые — непонятно откуда — из тишины, пустоты — появившийся на мосту — тот же самый, конечно, и год, и три года назад им виденный — но: как будто впервые, как будто впервые — поезд, товарный… и вагоны, каждый в отдельности… и отражения их, проплывавшие по воде… и совершенно ясно, из-за стука колес, послышался вдруг щебет какой-то, где-то рядом, невидимой птицы… и чей-то голос, далекий и быстрый… и шум ветра в уже почти летних деревьях.
— И это только сейчас… вот сейчас… непонятно откуда.
Все стихло; поезд исчез. Он же, Макс, еще долго и очень долго стоял, наверное, так, в конце набережной; и закурил, может быть, сигарету; и вновь подумал, наверное, что выводы, выводы были неправильны, что есть только то, что есть… вот сейчас, и что поэтому совершенно неважно, что будет, и будет ли что-нибудь, через день, через два… и чем дальше шло время, опять-таки, тем сильнее увлекали его — увлекали? — нет, занимали его, скажем так, эти мысли, отчасти, но лишь отчасти, может быть, новые и как будто приближавшиеся, втайне, к чему-то… он еще и сам не знал, конечно, к чему. Вновь и вновь возвращался он к ним, у реки, не только у реки, разумеется; закрывал глаза, исчезал в пустоте.
И ему хотелось вдруг поговорить обо всем этом — с кем-нибудь; но — встречаясь, к примеру, с Алексеем Ивановичем, сидя, к примеру, в его, Алексея Ивановича, во двор и настежь распахнутой комнате, — он, Макс, как будто боясь, в самом себе, что-то — спугнуть, что-то — нарушить, ни о чем подобном, все-таки, не заговаривал; к тому, давнему разговору не возвращался; и значит, по-прежнему говорил с Алексеем Ивановичем, о его, Алексея Ивановича, естественно-научных занятиях, экспериментах и опытах, о каких-нибудь, мир названий разбился, ему, Максу, отчасти уже знакомых, отчасти незнакомых, может быть, книгах.
А между тем, он видел, конечно, и не мог, конечно, не видеть этих удивленно-спокойных глаз, этой внезапной улыбки… он тоже, конечно, угадывал за всем этим что-то, так думал он, в свою очередь, непрерывное, почти непрерывное, движение некоей мысли, последовательность усилий, ежедневно возобновляемых. И он лишь удивлялся, может быть, про себя, что все это видит он… или, если угодно, что все это показано ему, Максу… теперь, когда все это ему уже безразлично, почти безразлично.
— Нет, думал он, нет, не о том идет речь… и не о том, чтобы что-то продлить, удержать, воссоздать… все это не имеет значения… Есть только вон те деревья за окнами… первые листья… вон то облако, гаснущее над крышей…
Алексей же Иванович смотрел на него по-прежнему своими удивленно-спокойными, отрешенно-внимательными глазами, как будто… или так вдруг казалось ему, т. е. Максу… как будто, в свою очередь, угадывая его мысли и даже втайне… да, втайне соглашаясь с ними, быть может.
50
— Что, собственно, вы собираетесь делать летом?
— Я не знаю. Я поехал бы куда-нибудь… к морю.
И рассказав Алексею Ивановичу о своих путешествиях, вместе с Фридрихом, два года назад, и о том, как они жили, вдвоем, как он, Макс, один жил — здесь, почти здесь:
— Вот туда-то, — сказал он, — я бы, наверное, и поехал. Хотя…
— Что же?
— Это слишком… курортное место.
— Тогда поезжайте дальше, — сказал Алексей Иванович. — Просто дальше, вдоль берега.
И — рассказав, в свою очередь, Максу об этой… об этой, конечно же, за дюной притаившейся деревушке, где я живу теперь, и уже так долго, один:
— Я бывал там когда-то, — сказал Алексей Иванович. — Лет пять… или шесть лет назад. Если хотите, я дам вам адрес… название дома… Там все дома имеют названия…
— Неужели? — сказал Макс.
— Я могу и написать его хозяевам… если хотите.
— Хочу, — сказал Макс.
— А кстати, я буду в Риге… в конце июня… на, — с внезапной своею улыбкою, — на… конференции.
— Естественно-научной?
— Вот именно. И мы можем там… где-нибудь… увидеться с вами.
Они договорились о встрече: нет, нет, сказал Алексей Иванович, до Макса ему не доехать; это слишком далеко; они могли бы встретиться где-нибудь… на полдороге, к примеру… в ему, Максу, уже знакомых, курортных местах.
— Тридцатого июня… к примеру.
В конце мая Макс позвонил мне: сам позвонил мне: впервые после спектакля.
— Я уезжаю, — сказал он.
— Куда же?
— А вот куда, — сказал он.
— Я уже слышал об этой деревне, — сказал я. — Я почти доехал до нее… год назад.
— Да, я помню. Ты рассказывал мне.
— Как давно это было, — сказал я.
— Что именно?
— Тот день, когда мы попали под дождь, под мост, — сказал я.
— Очень, очень давно.
— А знаешь, — сказал я. — Я бы тоже поехал куда-нибудь… к морю. Может быть… может быть, я приеду к тебе туда.
— Ну… я не знаю, — сказал он. — А впрочем… я осмотрюсь там и напишу тебе. Или позвоню… если оттуда можно звонить.
— Отличная мысль, — сказал я.
51
Он приехал в начале июня.
(Бессонная ночь; станции; полустанки; огни; шлагбаум; станции; бессонная ночь…)
И так же, как два года назад (да, Фридрих… что он, где он теперь?..) — так же, следовательно, как два года назад, сойдя с поезда, пересел он в так называемую электричку (было совсем раннее утро; пустой вагон; туман в окне; деревья в тумане…) — проехал, едва заметив ее, ни о чем не думая, в растерянности и полудремоте, ту самую станцию, где они сошли некогда с Фридрихом, — заснул: на мгновение, — и лишь доехав, вдруг, до последней, конечной станции (где он никогда не бывал и где он должен был сесть в автобус…), вдруг как будто проснулся.
— Скажите, а где здесь —?..
— Стоянка автобусов? Да вот же она перед вами…
Я знаю все это, теперь, наизусть: и эту стоянку, и три сосны перед нею (две рядом; одна — конечно — поодаль…), и скамейки, и клумбу, — и расписание этих автобусов я тоже знаю теперь наизусть (семь сорок пять; девять тридцать…); он же, Макс, читал его с тайным волнением, не понимая, должно быть, куда ему ехать, что делать, — и втайне удивленный, наверное, таинственным, в самом деле, — таинственным и странным звучанием каких-то, ничего ему не говоривших названий — каких-то городов, каких-то, быть может, поселков (Колка, Мерсрагс… что это значит?..).
