Джудит Леннокс - Зимний дом
— Женщины всегда будут мечтать о красивых вещах… в приданое… на день рождения…
Мсье Корню знаком велел официанту принести еще кофе. Когда чашки были наполнены и они снова остались наедине, француз сказал:
— Надеюсь, вы на своем маленьком острове чувствуете себя в безопасности.
Он обвел взглядом переполненный ресторан — столики, мужчин в темных костюмах-тройках и женщин в приталенных жакетах и нарядных маленьких шляпках. Взгляд был явно насмешливым.
— Леон, о чем вы говорите? — удивилась Майя.
Корню вновь повернулся к ней.
— Майя, неужели вы не читаете газет?
— Конечно, читаю. Хотя, если честно, обращаю внимание главным образом на биржевые сводки. Политические новости портят мне настроение.
— Одно влияет на другое. Дорогая мадам, а как же война в Европе? Даже Англия не может не обращать на нее внимания, — хохотнул француз, открыл портсигар и протянул его Майе.
— Ах, вы имеете в виду Испанию?
Хью, Дейзи, Ричард и их друзья говорили об Испании с чуждой Майе страстью; во время этих разговоров она скучала и боролась с зевотой.
— Конечно, Испанию, — ответил Леон и поднес зажигалку к ее сигарете.
— Это гражданская война, мой дорогой. Она не имеет к нам никакого отношения.
Француз слегка приподнял брови.
— Испанская война может разбудить страшные силы. Именно этого боятся Великобритания и Франция. И именно поэтому держатся в стороне.
— Леон, вы этого не одобряете?
— Я думаю, что вечно стоять в стороне невозможно. И по мере сил стараюсь защитить себя и свою семью. Я покупаю фирменный магазин в Нью-Йорке.
— На случай, если в Европе начнется война?
Загадочный смешок прозвучал снова.
— Когда в Европе начнется война, мы покинем Францию и уедем в Америку. Я еврей, мадам.
«Ну и что?» — чуть не сорвалось у Майи с языка. Хотя она знала, что антисемитизм существует и в Англии, и на континенте, но редко думала о таких вещах. Религия, внешность и цвет кожи никогда не казались ей важными.
Вскоре после этого она ушла, поцеловав Леона в обе щеки и пообещав поддерживать связь. Майя думала, что Корню ошибается, что он слишком осторожничает, однако эта беседа встревожила ее.
Выйдя из ресторана, Майя тяжело вздохнула и взялась за другое, куда более трудное дело. Она села в такси и сказала водителю:
— На Харли-стрит.
* * *Когда вечером того же дня Майя ехала из Лондона в Торп-Фен, настроение у нее было хуже некуда. Дверь открыла служанка; Элен и ее отец заканчивали ужинать. Фергюсоны всегда ужинали рано: Майя представила себе томатный суп по-виндзорски, плохо прожаренные бараньи котлеты, керосиновые лампы и свечи, зажигающиеся лишь тогда, когда наступает полная темнота. В гостиной было холодно; у Майи мерзли руки.
— Майя?
В дверь заглянула Элен.
— Элен, дорогая!
Майя поднялась со стула и чмокнула подругу в щеку.
— Тут темно. Я схожу за лампой.
Элен вернулась с двумя керосиновыми лампами и зажгла их; на коричневом линолеуме и в темных панелях появились лужицы света. Потом она наклонилась и зажгла огонь в камине. Тяга была плохой, и в комнату повалил дым.
— Выпьешь чаю?
Майя смотрела на Элен и думала, что подруга изменилась. Ее робость и неуверенность в себе исчезли. Если кто-то здесь и не был уверен в себе, то это сама Майя; Майя, не знавшая, что ей выбрать.
Она посмотрела на часы:
— Я опаздываю к Саммерхейсам… Но чаю выпью с удовольствием.
Майю подташнивало от дыма и жаркого, душного запаха керосина. Элен вышла из комнаты и через несколько минут вернулась с подносом; Майя ждала ее, стиснув руки.
Элен изменилась не только внутренне, но и внешне. Ее лицо осунулось, под глазами появились темные круги; волосы, когда-то тщательно завитые, стали длинными, прямыми, гладкими и падали на плечи. Белые манжеты платья слегка посерели, а на чулке поехала петля.
Элен протянула Майе чашку, а потом сказала:
— Ты не должна выходить замуж за Хью, если не хочешь этого.
Майя чуть не уронила чашку. Когда она поставила ее на стол, немного чая выплеснулось на блюдце.
— С чего ты взяла?
Но это прозвучало неубедительно и она принялась объяснять:
— Если бы я хотела за кого-то выйти замуж, то этим человеком был бы Хью.
— Это не одно и то же, — ответила Элен.
Майя сердито отвернулась.
— Я не говорю, что ты не должна выходить за Хью. Я знаю, что он любит тебя целую вечность. И даже не говорю, что ты должна отвечать ему взаимностью. Но ты не должна выйти за него замуж, а потом жалеть об этом. Лучше порвать с ним сейчас, чем мучиться всю жизнь.
О господи, разве она не пыталась взять назад свое обещание? Уклончивости, намеки, незаконченные фразы («Хью, наверно, нам нужно поговорить… Я должна тебе кое-что сказать…») — все разбивалось о двойные скалы ее вины и его терпеливой преданности. Майя начинала верить, что разрыв помолвки заставит Хью возненавидеть ее. Сделать это у нее не хватало смелости.
— Хочешь поговорить?
Майя, знавшая, что через несколько недель случится катастрофа, резко ответила:
— С тобой? Едва ли.
Но тут же пожалела о своих словах. Элен была ее единственной подругой. Если бы Майя рассказала ей, почему не может выйти за Хью, то лишилась бы и этой дружбы. Элен бы ей не посочувствовала. А потери Элен Майя бы уже не вынесла.
Пока она судорожно подыскивала слова, Элен побледнела и нахмурилась:
— Ну конечно, старые девы в таких вещах ничего не смыслят.
— Элен, дело не в этом. И ты вовсе не старая дева…
— А кто же еще? Мне двадцать семь лет, я никогда не выйду замуж, и у меня никогда не будет своих детей, — бесстрастно сказала Элен. — Наверно, я бы уже давно умерла, если бы не Майкл.
Сначала Майя не могла сообразить, кто такой Майкл. Но потом вспомнила, что так звали маленького сынишку какой-то фермерши, которую навещала Элен. Она уставилась на подругу:
— Милая, ты так не думаешь…
Элен медленно повернулась и посмотрела на Майю:
— Нет, думаю. Этот дом… Эта деревня… Они поймали меня в ловушку. Другие бегут отсюда, но только не я. Я думала, что когда стану старше, передо мной откроется новая жизнь. Но все вышло наоборот. Она сжалась так, что почти ничего не осталось. Иногда мне кажется, что я стала прозрачной. Никто не видит меня. И никто не заметит, если меня здесь не станет.
Майя вздрогнула.
— У тебя есть твои прихожане… И деревенские… — Она запнулась. — Твой отец…
Элен засмеялась:
— Когда папа смотрит на меня, он видит не меня, а маму. Неужели ты этого не понимаешь?
Потрясенная Майя следила за тем, как Элен встает и подбрасывает уголь в камин.
— А в деревне уже почти никого не осталось.
— Но есть я. Да, да, я. Я замечу, если тебя здесь не станет.
Майя чувствовала, что вот-вот расплачется; это она-то, которая никогда не давала воли слезам… Элен, повернувшись к ней спиной, шуровала в камине кочергой и молчала.
Робин получила от Джо открытку со штампом парижской почты («Vous avez mon coeur, Moi, j’avais le votre»[18]), и больше ничего. Шли недели. Она говорила себе, что отсутствие новостей ничего не значит, что в воюющей стране почта не может работать как часы. Она каждый день читала газеты, пристально всматривалась в каждое слово, в каждую фотографию; на ее столе была расстелена карта Испании. Когда в ноябре она прочитала о боях под Мадридом, у нее похолодело внутри. Она приготовила для Джо посылку: банку сухого печенья, фляжку бренди, шоколад, сигареты и одну из последних книг издательства «Пингвин».
Робин работала в клинике, писала письма в медицинские институты с просьбой о приеме и получала по почте отказы, которые только укрепляли ее решимость добиться своего. Нил Макензи вступил в организацию «Врачи — Испании»: Робин со смешанным чувством слушала, как он рассказывал о полевых госпиталях и медпунктах, которые начали отправлять в Испанию. Она работала секретарем в Комитете помощи Испании, собирала деньги на продукты и лекарства, проводила митинги в поддержку республиканцев. Щедрость людей, приходивших на эти митинги, и зрелище маленьких посылок с продуктами (крошечными баночками какао и порошкового молока от семей бастовавших шахтеров) трогали ее до слез.
На все то время, пока он будет в Испании, Джо сдал квартиру другу, нищему автору детективных романов. Пока писатель не переехал, Робин один раз приходила туда, забрала почту Джо и вытерла пыль, которая начала скапливаться на книжных полках. Все здесь напоминало о Джо: газовая плита, требовавшая ремонта, летний пиджак на колышке у двери и старое безопасное лезвие на полочке в ванной, которое у нее не хватило духу выбросить.
В конце ноября Мерлин вез Робин домой на празднование шестидесятипятилетия Ричарда Саммерхейса. Он гнал свой старенький автомобиль как сумасшедший, не соблюдая никаких правил. А когда они добрались до прямых и длинных дорог Болот, утопил педаль газа и понесся вперед, да так, что лишь чудом не свалился под откос или в кювет.
