Анна Матвеева - Завидное чувство Веры Стениной
Странно, но после этого дурацкого эпизода Евгения почему-то перестала бояться. Даша ведь не боится — делает снимки, чтобы потом показать их кому-то, а значит, не собирается умирать.
— Чё так выть-то, — заметила соседка, адресуя свои слова пассажиру сзади, который и вправду чересчур долго тянул одну ноту.
Пассажиры надели кислородные маски, и младенец горько расплакался, когда увидел мать в жёлтом наморднике. Евгения старалась смотреть только на Дашу, невозмутимую как скала. Соседка сложила руки на груди, как будто шла к причастию. Или это была поза Наполеона?
Самолёт передёрнуло ещё раз — и вдруг всё разом стихло, успокоилось.
— Уважаемые пассажиры, — сказала стюардесса, — наш самолёт покинул опасную зону, и теперь вы можете снять кислородные маски и отстегнуть привязные ремни. Мы сделаем всё возможное для того, чтобы дальнейший полёт стал для вас максимально комфортным.
Люди аплодировали, как в театре. Яна и другая стюардесса, обе, надо сказать, бледненькие, катили по проходу мусорную тележку, собирая остатки пищи и разбросанные повсюду пластиковые вилки. Сзади остро пахло рвотой. Даша достала из сумки ярко-красный лак для ногтей — и начала делать себе маникюр.
Евгения откинула спинку кресла и вздохнула так глубоко, как только могла. Какое счастье, что она снова летит из Парижа в Москву, а не падает на землю, чтобы погибнуть! Она ещё не осознавала, что начиная с сегодняшнего дня будет вечно бояться полётов.
Мама Юлька в юности прыгала с парашютом — из самолёта, на высоте в километр. Выпив с гостями лишний бокал, любила прихвастнуть этим — и обязательно притаскивала в качестве доказательства изрядно зажульканную бумажку: Свидетельство парашютиста, стабилизация 3 минуты, оценка «отлично». Женщины ахали, мужчины нервничали — прыгнуть с парашютом раз в жизни должен вроде бы каждый, да всё никак не собраться. Мама Юлька объясняла им: пусть лучше даже не думают! Вот она, например, никогда не боялась высоты, а после того прыжка каждый полёт для неё испытание — она напивается ещё в аэропорту и потом лежит на плече у соседа как мёртвая.
— Самое сложное, — делилась мама с гостями, — это вышагнуть из самолёта и не дёрнуть сразу же за кольцо. Нужно спокойно сказать: «Раз-кольцо, два-кольцо, три-кольцо» — и только после этого дёргать. А я, конечно, выпала с криком «Три-кольцо!». Зато приземлилась хорошо. Но пока летела — материлась, как Юз Алешковский!
Стюардесса Яна ещё раз провезла мимо них тележку с напитками. Даша попросила колу, Евгения — воду.
— Ты модель? — с интересом спросила Даша. Евгения сказала, что нет, хотя это тоже было неправдой — иногда она подрабатывала, снимаясь для каталогов, но никогда не думала превратить это в настоящую работу.
Настоящей работой Евгения всегда считала литературное творчество и в будущем представляла себя только писательницей. Пока что она изучает чужие сочинения — в основном французских писателей девятнадцатого века, но как только окончит университет, так сразу же примется сочинять. Рассказы, романы, повести… В мечтах Евгения видела свои книги в витринах Gibert Joseph с бумажными звёздами: «Бестселлер номер один! Лучшие продажи месяца!» Видела рецензии в газетах, хвалебные фразы из которых издатель будет выбирать тщательно, как листья салата: «Новый роман Эжени Калинин хорош настолько, насколько вообще могут быть хороши романы!», «Калинин безжалостно препарирует мир чувств современного человека. Блестяще!», «Молодая русско-французская писательница не имеет себе равных — каждая новая книга Эжени Калинин становится событием мирового значения! Грандиозно!»
Конечно, Евгения краснела от подобных мыслей и радовалась тому, что никто не догадывался, о чём она мечтает. Помимо хвалебных откликов читателей и критики она не сочинила ни строчки — эссе, которые приходилось регулярно писать в Сорбонне, не в счёт, хотя они, между прочим, всегда получали высший балл.
Самолёт вдруг снова дёрнулся, и его как будто что-то ударило снизу, под дых. Евгения в ужасе взглянула на Дашу.
— Шасси, — объяснила соседка. — Садимся, мать, а ты всё спишь.
Даша махала руками, и Евгению обдал резкий запах ацетона. Неужели она правда спала? На коленях у Даши лежала горстка загаженных алым лаком кусочков ваты, — выглядело это так, будто девушка успела провести небольшую, но кровавую операцию.
— Лак, зараза, смазался, — сказала Даша.
На этих словах самолёт мягко, почти незаметно задел землю, как будто пробуя — достаточно ли удобно будет сесть именно в этом месте. Пассажиры аплодировали, как в опере, проснулся и горько зарыдал несчастный младенец.
Евгения вспомнила недавний разговор в очень милой французской семье, где всем заправляла столетняя бабуля. Один из гостей оказался пилотом, им угощали, как изысканным ужином (ужин, кстати, был не менее изысканным). В самом деле, кругом сплошные писатели, художники, актёры, в крайнем случае — врачи и адвокаты, но кто может похвастаться личным знакомством с пилотом или капитаном первого ранга? Евгения теперь могла: к неудовольствию правнука хозяйки, молодого доктора Жана-Бенуа, пилот спикировал на стул рядом и развлекал Евгению занятными историями из жизни на борту — каждая была отшлифована не хуже тех стёклышек из Лазаревской бухты, которые тётя Вера Стенина считала в своём детстве морскими камушками. В числе прочего прозвучало неожиданно серьёзное восхищение российскими лётчиками — «ваши сажают самолёты как в масло», признал француз. Он был прав, решила теперь Евгения, аплодируя вместе со всеми и пытаясь вспомнить, куда дела визитную карточку пилота. Жана-Бенуа она почти сразу же свела с двоюродной сестрой Люс.
Самолёт тем временем подрулил к рукаву и уткнулся в него мордой, как лошадь в кормушку. Люди поспешно забирали свои вещи, стремясь как можно скорее покинуть опасную машину.
— Женька, запиши мой адрес, — сказала вдруг Даша. — Я тебе ссылку кину на мою страничку. И фотку пришлю.
У Евгении было то, что французы называют «savoir fair» — интуитивная способность поступать в любой ситуации правильно. Вот и сейчас она знала, что не должна отказываться, — даже при том, что продолжать это знакомство ей не хотелось и она с удовольствием оставила бы его в самолёте навсегда. Это как в кино — вдруг появляется не слишком симпатичный и малоинтересный зрителю персонаж, но он зачем-то нужен режиссёру, и только потом выясняется, что на нём держалась важная сюжетная линия: лежала на нём, как балкон на каменных плечах атланта.
Даша уже диктовала мейл, используя неповторимую русскую транскрипцию:
— S как доллар, i с точечкой, V галочкой, Е как наша Е…
Евгения поблагодарила Дашу, но та не спешила прощаться:
— Ты сама-то с какого города? Екатеринбург? Дык мы с тобой почти землячки. Я-то с Оренбурга. Сейчас в Москве живу, но полечу прямо домой, к родителям. Отец у меня болеет, рак простаты, а от братьев никакой помощи…
Евгения оторопела, не зная, что сказать. Она каждый раз терялась, когда малознакомые люди начинали вдруг рассказывать о себе интимные вещи. Мама Юлька, преспокойно раскрывавшая душу и кошелёк перед каждым, кто попросит, объясняла это комплексами, но Евгения с ней не соглашалась. Ей нравилось упрямое молчание тёти Веры Стениной, скрытной и временами болезненно застенчивой. Тётя Вера отказывалась обсуждать как свои романы, так и свои болезни (все знают, что у женщин по достижении определённого возраста первое плавно перетекает во второе), и за годы, проведённые рядом с ней, Евгения ни разу не видела её голой. Мама Юлька, та, напротив, с удовольствием разгуливала по дому в одних трусах — отучил её от этой привычки только Ереваныч, сам, впрочем, в любую погоду спавший нагишом. Евгения пару раз имела несчастье случайно застать его в спальне частично сбросившим одеяло — пусть она и не увидела Это Самое, всё равно зрелище совершенно голого мужчины, густо покрытого шерстью, показалось ей до того отвратительным, что она всерьёз решила остаться девственницей. Или же заранее договориться с будущим мужем, что у него не будет волос на теле — если только совсем чуть-чуть. Парижская подружка наверняка высмеяла бы подобные мысли — у прошлогоднего любовника Люс, частенько остававшегося в квартире с ночёвкой, густые чёрные волосы росли на груди в виде креста, и он носил этот крест с явной гордостью. К счастью, Евгении хватало сдержанности не обсуждать с Люс свои планы на личную жизнь. Для откровенных разговоров годилась только Лара.
Очередь наконец тронулась, и все пошли к выходу. Евгения вежливо попрощалась со стюардессами, и Яна, кивнув ей, перевела взгляд на Дашу, идущую следом такой же точно походкой.
— Запомни этих девчонок! — шепнула Яна другой стюардессе, не переставая обворожительно улыбаться, прощаясь с пассажиропотоком. — Я потом тебе кое-что про них расскажу.
