Елена Антонова - Неисторический материализм, или ананасы для врага народа
– Я просчитал его стоимость. Он одним рабочим платит столько, сколько… – он немного пошевелил губами, потом махнул рукой и выложил перед секретарем цифры.
Они долго вместе щелкали на счетах, и через двадцать минут Первый посмотрел на следователя безумными глазами. Получалось, что только зарплата рабочим приблизительно была равна годовому бюджету их города. А если прибавить еще стоимость стройматериалов, экскаватора и отделки…
– Не может быть! – потрясенно произнесли они хором. Эти цифры не просто поражали воображение. Они внушали страх. Потому что ни один советский чиновник, как ни воруй, не мог заработать столько.
– Хоть с работы меня снимайте, – хрипло сказал следователь, – я на него дела заводить не буду! Кто его знает, кто он такой. А у меня жена и дети.
Первый немного подумал.
– А версия со шпионом?
Следователь нервно моргнул.
– Никаких шансов.
Секретарю не хотелось расставаться с этой мыслью.
– Он распространяет политические слухи. Про арест Лаврентия Павловича Берия, и можно еще материал пособирать…
– Во-первых, это время уже прошло. Во-вторых, какой шпион будет так явно сам себя сдавать? Нет, здесь что-то посерьезней. Послушайте моего совета, – сказал следователь как можно убедительней. – Оставьте вы его в покое. Тут так все странно… мы проверим, конечно. Запросы пошлем и прочее. Но он нас раздавит, как мух. С его возможностями… сами понимаете.
Первый понимал. Если в машине правосудия что-то сработает не так, – а предугадать, как сработает советская машина правосудия, было в принципе невозможно, – то она обрушится всей своей мощью на самого секретаря. А мощь у советского правосудия была что надо! Единственным ее недостатком было то, что она была не совсем управляема. Вернее, управление этой мощью не имело практически ничего общего с правосудием. Поэтому, на радость руководителям эксперимента, высокое начальства оставило Бахметьева в покое. На данный момент их гораздо больше интересовали события в городе.
А в городе Средневолжске на следующий день после шоу целый день вещал на площади громкоговоритель. На этот раз громкоговоритель был хриплый и невнятный, и голос был какой-то нудный. Голос неразборчиво бубнил что-то о зловредном разлагающем влиянии Запада, который завидует замечательному социалистическому соревнованию и перевыполнению норм труда на заводах и стройках. И злостно отвлекает от созидательного труда сомнительными шоу. Но наши советские граждане должны быть выше этого. Они не должны поддаваться на провокации Запада и не должны собираться на площади. А должны, наоборот, укреплять свои семьи по вечерам, а днем перевыполнять нормы труда на рабочих местах.
На площади дежурили наряды милиции. Средневолжцы, возвращаясь по вечерам с работы, норовили обходить площадь стороной и старались не слушать призывы к социалистической бдительности. Громкоговоритель бубнил все дни напролет и замолкал только к ночи, чтобы утром включиться опять.
На четвертый день после шоу немного сонное население отправилось на работу. Громкоговоритель наконец-то молчал: видимо, весь набор призывов к бдительности был исчерпан.
Зато вдруг заговорил совсем другой голос:
«При абсурдной однопартийной системе осуществление принципов демократического справедливого государства становится таким же обманом народа, как пресловутые коммунистические идеалы…»
Жители Средневолжска вдруг поняли, что путь на их рабочие места, независимо от того, где они находятся, лежит через площадь. Их присутствие на площади совершенно необходимо, хотя бы для того, чтобы выразить свое единогласное осуждение.
Но на этот раз помост был каким-то образом укреплен между театральными колоннами почти под крышей, на уровне высоких окон второго этажа. Собственно, помостом это назвать было трудно. Скорее, это была сцена, на которой стоял седоватый человек в костюме и говорил в микрофон. Он говорил очень спокойно и неторопливо, как бы размышляя вслух и приглашая слушателей порассуждать вместе с ним.
На площади метались работники обкома партии. С окрестных улиц туда стекались работники городской милиции и выстраивались в живое оцепление, сдерживая людей. Тех, кто пытался пройти на работу через площадь, отправляли в обход. Возражения о том, что люди могут опоздать на работу, не принимались.
Первый секретарь обкома охрип, отдавая распоряжения. Правда, от его распоряжений было не очень много практической пользы. Начальник городской милиции и сам понимал, что надо любыми способами снять со сцены непрошеного оратора. Но для того, чтобы забраться на такую высоту, нужно было специальное оборудование. Зато от криков Первого было, с его точки зрения, много пользы теоретической: московский проверяющий должен был убедиться в его стремлении ликвидировать антигосударственные проявления и оценить его лояльность к советской власти в сложной ситуации.
У Проверяющего была другая точка зрения. Он теперь был абсолютно убежден, что Первый ситуацию в городе не контролирует. Вон, бегает бестолково и ждет, когда доставят высотное оборудование. Нет чтобы ворваться в театр и снять оратора изнутри, со второго этажа. Ну и что, что театр с утра закрыт, а у его директора нет телефона. Нечего ждать, пока посланная за ним машина доставит его с ключами.
А оратор в это время перешел на сельское хозяйство. Он говорил, что тоталитарная коммунистическая система невыгодна прежде всего экономически. При этом он не произносил таких сложных и непонятных слов, как «экономика», «тоталитаризм» или «отнюдь». Вместо этого, доверительно усмехаясь, – мол, мы-то с вами понимаем, – он говорил, что Москва, дескать, решает за каждый район, какие культуры он будет сажать. А заместитель первого секретаря обкома партии по сельскому хозяйству отдает приказ каждому колхозу, что он будет сажать. Нет, может быть, он, конечно, настолько сообразителен, что лучше председателя колхоза знает, что земля его колхоза родит. Но это вряд ли. Потому что он, конечно, приказал председателю колхоза «Рассвет» засеять поля одной люцерной. А люцерна там, конечно, не взошла, и главный агроном колхоза и председатель колхоза пытались ему доказать, что люцерна там не взойдет. И даже показали ему химический анализ почвы, ясно доказывающий, что люцерна там расти не может. Зато могут расти овес и свекла. Однако заместитель по сельскому хозяйству химии не знал. Наверное, у него на сельскохозяйственном факультете по химии была двойка. Хотя злые языки говорят, что сельскохозяйственного факультета зам по сельскому хозяйству не заканчивал вообще. Зато заканчивал Высшую партийную школу. И поэтому заставил сеять люцерну. Которая, конечно же, не взошла. Как не взошли и непосеянные свекла и овес.
А вот если бы каждый колхоз сеял то, что подходит для его местных условий, то свободный рынок бы отрегулировал потребность…
Услышав о свободном рынке, Первый подумал, что неплохо было бы в срочном порядке вызвать роту автоматчиков.
Тем временем милиция взламывала двери в здание театра. Милиция в городе Средневолжске была довольно щупленькая. Поэтому, пока она справлялась с дверями, оратор успел попрощаться со зрителями, развернулся и вошел в театр в раскрытые окна второго этажа. Сцена аккуратно приняла вертикальное положение, прижавшись к стене театра, а потом на глазах у изумленных зрителей растворилась в стене, как будто ее никогда и не было.
Ворвавшиеся в театр милиционеры обыскали все закоулки, однако ни сцены, ни людей в нем не обнаружили.
Весь день по городу патрулировали усиленные наряды милиции. В Москву полетела срочная депеша с грифом «Секретно». К вечеру Первый был снят с высокой должности и переведен на должность председателя колхоза «Рассвет». С приказом, чтобы люцерна в срочном порядке взошла.
А на должность Первого был назначен заместитель председателя Комитета государственной безопасности.
Вечерний спектакль на следующий день шел в присутствии солдат внутренних войск. Актеры сбивались с ролей, публика нервно вздрагивала, натыкаясь везде на людей в черных костюмах с безупречной военной выправкой. Они сидели в зале, иногда торопливо проходили между рядами.
Однако в театре больше никаких событий не происходило.
Зато на центральной улице, которая, конечно, называлась «проспект Ленина», на следующий день появился ярко-красный павильон, на котором огромными желтыми буквами было написано невиданное слово: «Супермаркет».
В «Супермаркет» тут же выстроилась огромная очередь посмотреть, потому что такого на памяти жителей города, даже самых старых, еще не было.
В «Супермаркете» ловко орудовали два молодых человека в белых рубашках с короткими рукавами и в галстуках. Они продавали цветастые леденцы на палочке с непроизносимым названием «Чупа Чупс», яркие сладости, брелки для ключей в форме разных фигурок, которые зажигались, если на них нажать кнопочку, кока-колу в металлических баночках, которые можно было открыть без помощи ножа или открывалки.
