Магда Сабо - Старомодная история
По свидетельству дневника Беллы, последний день своего девичества, накануне свадьбы, матушка провела у Бартоков; краснея, с трудом подбирая слова, она пыталась выспросить у Беллы то, о чем они никогда до сих пор не разговаривали: что же все-таки ожидает ее в замужестве? Белла и сама проявляет полную неосведомленность в этих вещах, но значение момента она сумела почувствовать, и подруги, обнявшись, вместе оплакали свою неопытность, свое бессилие перед тем, что их ожидает, а ожидает их, они чувствуют, нечто страшное, может быть, мучительное и мерзкое — они даже примерно не знают, что именно; прочитанные романы не сообщают на этот счет ничего, кроме каких-то туманных намеков. Собрав остатки душевных сил, матушка зашла и в монастырскую школу. Штилльмунгус, конечно, слышала о свадьбе, она в курсе всех дел Ленке — и у матушки мелькает безумная мысль, что тетя Маргит, знающая все на свете, вероятно, могла бы дать ей то объяснение, которое она тщетно надеялась получить у Беллы; но обратиться с подобными вопросами к монахине Ленке так и не посмела. Начальница благословила Ленке и пообещала молиться за нее; не видно было, чтобы сегодня она была особенно рада за свою воспитанницу; Штилльмунгус и к помолвке Ленке отнеслась в свое время без одобрения; затем матушка пошла домой, села за стол, накрытый к ужину — последнему ее ужину на улице Кишмештер, — оглядела обращенные к ней лица. Мелинда? Что Мелинда: она девственница, да если бы и знала что-то, все равно бы ей не рассказала — просто так, назло. Бабушка? Ей-то наверняка все известно. Но не может же она говорить с бабушкой на такую тему — после того, как та показала внучке кошачью свадьбу; должно быть, с ней, Ленке, будет происходить нечто подобное — нечто грязное и омерзительное, почему-то обязательное для супругов, хотя в то же время строго-настрого запрещенное для всех остальных. В тот вечер в доме легли рано; сестренки Ленке еле заснули от волнения, предвкушая завтрашнее событие. Матушке тоже не спалось, она накинула халат и встала. Она думала об Эмме Гачари, которую видела несколько раз в своей жизни, о матери, которая в эту ночь должна была бы быть с ней, чтобы рассеять ее страхи, дать ей добрый совет и напутствие. Но Ленке даже не знала, где ее мать; а если бы и знала, не стала бы с ней разговаривать. Она потихоньку спустилась в подвальный этаж, к тете Клари и, как в детстве, уселась на скамеечку перед очагом, горящим днем и ночью. Агнеш и Аннуш уже спали, лишь полуночница тетя Клари еще копошилась в кухне, доканчивая какие-то дела. Давно прошли те времена, когда в белокурой девочке ей виделось лишь злобное отродье шарретской ведьмы с черной гривой волос и золотистой вуалью; теперь тетя Клари любила Ленке больше, чем хозяйку. Матушка молчала, молчала и старая кухарка; сидя рядом, они смотрели в огонь. «Тетя Клари знала, что со мной происходит, — рассказывала матушка, — но помочь она мне тоже не могла, как и Белла: тетя Клари ведь была старой девой и хотя в таких делах все-таки немножко лучше разбиралась, чем я, да времена тогда были такие, что, кроме матери, никто не смел даже намеками говорить об этих вещах. Но она все-таки попыталась меня утешить». — «Ничего, Ленке, надо и через это пройти», — сказала тетя Клари, погладила освещенное бликами огня, печальное матушкино лицо и отослала ее спать — пусть невеста завтра будет такой красивой, чтобы обе Нинон, и молодая, и старая, пожелтели от зависти. В дневнике Беллы записано, что, выдавая замуж ее, Беллу, ее мать напутствовала родную дочь подобным же образом, заставив совершенно неподготовленной пережить неизбежный биологический шок; однако Белла была влюблена в своего мужа и потому смогла найти в себе силы, чтобы перенести потрясение; Ленке Яблонцаи и этого была лишена.
Свадебный обед в «Золотом быке» выглядел поистине царским, в изобилии его было даже что-то вызывающее; Ансельмова родня долго потом колола Марии Риккль глаза этим обедом: надо совсем выжить из ума, на старости-то лет, чтобы угробить столько денег на свадьбу Юниоровой дочки. Меню открывалось бульоном из японских цесарок в чашках, за бульоном следовала дунайская стерлядь по-бретонски; молодым, кроме того, подали мясо лани в дивном винном соусе и с гарниром из моркови и зеленого горошка, штирийскую пулярку на вертеле, французский компот-меланж, торт в виде рога изобилия с цветами из мороженого и с мелкими пирожными, сыр, фрукты, черный кофе; из напитков было кёбаньское пиво, паннонхаломское белое вино, красное вино «Шато Хунгария» и шампанское «Луи Франсуа Трансильвания». Йожеф за неделю до свадьбы по каким-то неотложным делам уехал за границу, Юниор сказался «больным» и не явился не только в церковь, но и на обед. После кофе молодые потихоньку выходят из-за стола и отправляются на улицу Кишмештер, гости продолжают веселиться за столом. Ленке Яблонцаи переодевается, тетя Клари поправляет ей шляпку — уже не девичью, а настоящую дамскую. Роза Калочи не разрешает молодым брать с собой в свадебное путешествие сопровождающих, Ленке Яблонцаи и ее муж вдвоем отправляются на паллагской коляске на главную станцию, одна лишь тетя Клари машет им вслед. «Как все-таки мама любила Ленке, — рассказывала мне Мелинда. — Я думаю, после отца она лишь ее и любила по-настоящему. Когда мы пришли из ресторана домой и она увидела, что там пусто, у нее даже слезы выступили на глазах. В тот день, кстати говоря, и еще кое-кто плакал, — добавила она сухо, — кто и не был на этой знаменитой свадьбе. Плакала Илона, плакала Маргит, да и я, конечно, ведь мама все свои деньги ухнула на эту забаву; будто не Ленке, а принцессу выдавала замуж, — такую накупила ей мебель, фарфоровый сервиз заказала из Парижа и столько серебра ей дала, что, урони она коробку себе на ногу, охромела бы на всю жизнь. Мама даже в долги влезла, чтобы у Ленке была спальня из полированного ясеня, да римские стулья с обивкой цвета морской волны, да столовая из красного дерева, да курительная комната, да такой салон, какого ни у кого не было в городе; Ленке, впрочем, тоже плакала — она так и пошла в церковь, откинув фату, чтобы легче было вытирать слезы. А мне тогда вспомнилось, как я увидела ее в первый раз: на нее надели белый капюшон, она тогда тоже ревела, и, как я ни вылезала из кожи, чтобы ее успокоить, ничего не помогало».
Свадебное путешествие, которое предназначено было помочь молодым найти путь друг к другу и в телесном, и в духовном отношении, оставило и у мужа, и у жены довольно тягостные воспоминания и во многом предопределило дальнейшую судьбу их еще даже и не начавшейся супружеской жизни.
Бела Майтени, младший сын Йозефы Хейнрих, более всех лелеемый и оберегаемый ею, впервые в жизни должен был полагаться только на себя, проявлять находчивость и силу в неожиданных ситуациях, без которых не обходится дальняя дорога; для молодого человека это суровое испытание. Он и так уж выбит из колеи: ведь та, о которой он так страстно мечтал, теперь принадлежит ему по праву и по закону, он в любую минуту может прижать ее к себе, поцеловать, и достаточно подумать о приближающейся ночи, чтобы сердце его забилось сильнее. Но Бела к тому же слишком неопытный путешественник; хотя он и успел объездить значительную часть Австро-Венгрии, однако рядом с ним всегда была мать или Ольга, всегда кто-нибудь искал вместо нею носильщика, заказывал, расплачивался, все устраивал: боясь за его здоровье, ему не позволяли нести даже дорожный несессер. Пока скорый поезд летит через Затисье, все как будто в порядке; очевидно, и матушка взяла себя в руки: Ленке Яблонцаи, приняв решение, уже не отступала назад, такой она была всю жизнь. Однако семейная гармония натолкнулась на препятствие, едва молодые въехали в Будапешт; роль этих препятствий сыграли досадные мелочи, которых и самый трезвый ум не способен был предусмотреть заранее. В 1907 году каждый поезд встречали целые полчища носильщиков; но когда Бела и Ленке с невероятным количеством чемоданов, коробок, пакетов и с двумя неподъемными кофрами, сданными заранее в багаж, приезжают на будапештский вокзал, пассажиры тщетно взывают о помощи: вслед за строительными рабочими и трубочистами теперь носильщики решили попробовать добиться более высокой платы; короче говоря, носильщики бастовали. Бела Майтени в отчаянии: он взял с собой в путешествие столько новых, с иголочки, костюмов, так готовился ослепить жену светскими манерами, небрежно-бонтонным поведением — и вот в первую же секунду оказался бессилен; а Ленке, вместо того чтобы ломать в отчаянии руки, принимается хохотать, да так, что слезы выступают на глазах. Ленке, которой помыкала вся семья, Ленке, репортер «Кишмештерских ведомостей», Ленке, с которой первые пятнадцать лет ее жизни обращались как с не слишком нужным и не имеющим особой ценности предметом кухонной утвари, высовывается из окна и обращается к какой-то совершенно незнакомой даме, не знает ли та, почему не видно носильщиков, и, услышав ответ, предлагает мужу самим вытащить вещи, а там как-нибудь образуется. Бела Майтени берется было снимать затолканные в багажную сетку вещи, но оказывается, что он не может даже дотянуться до них: он ниже своей жены. «У вас не получится, давайте я», — и матушка встает в своей узкой, по последней моде, юбке на сиденье и подает мужу чемоданы и коробки. Майтени чуть не плачет; чуть не плачет он и тогда, когда Ленке утешает его: мол, не бойтесь, я сейчас все улажу; и вот она уже на перроне и снова обращается к чужим людям — узнать, где стоят фиакры, — убегает куда-то и вскоре с победоносным видом приводит извозчика; тот складывает их багаж в тележку, получает их кофры и везет молодых в отель «Хунгария». Ленке Яблонцаи счастлива, действительно счастлива в эту минуту, гораздо более счастлива, чем за все последние дни; она столь же счастлива, сколь несчастен Бела Майтени. Йозефа Хейнрих всегда старалась так устроить ему жизнь, чтобы слабость его не бросалась в глаза, чтобы он и сам не замечал, как его щадят и оберегают. И вот, став мужем, он потерпел фиаско на первом же шагу; что теперь подумает о нем Ленке, как она сможет считать его своей опорой, защитником в жизненных перипетиях, если он даже с чемоданами не сумел справиться. Это угнетает его даже сильнее, чем первая ночь — он, по правде говоря, примерно так ее и представлял, — когда молодая жена выгоняет его из супружеской постели, крича, что не потерпит, чтобы он подвергал ее таким унижениям. Майтени перебирается на диван; он, конечно, огорчен и раздосадован, но не слишком удивлен, это в общем не противоречит его представлениям о женщинах; но представлениям этим очень даже противоречит то, что Ленке в мгновение ока находит выход из трудного положения, легко управляется с чемоданами, бегает за извозчиком. Он пока не раздражен и, хотя желал бы, чтобы все обстояло по-другому, проглатывает обиду; он думает о Вене, о Венеции — ведь до того момента, когда нужно будет возвращаться в Дебрецен, еще так много времени.
