Борис Минаев - Мужской день
– Колупаев, кончай бузить насчет гаража! Серега-то чем виноват?
Колупаев поднимал на меня тяжелый взгляд и отвечал коротко:
– Виноват!
И я понимал, что спорить с ним бесполезно.
Но однажды произошло событие, которое вдруг изменило то, что казалось мне вечным и незыблемым.
Был обычный серенький день.
Серега-маленький вдруг начал что-то такое говорить насчет того, что «эта машина может сто двадцать километров выжать», как вдруг Колупаев подскочил к нему и, подняв носком ботинка кучу песка перед его носом, с глухой яростью сказал:
– Молчи, понял?
– Почему это? – набычился Серега, и мы приготовились к обычному кровавому сценарию, но вдруг все пошло совсем не так, как всегда.
– Потому что это не твоего отца машина! – заорал Колупаев.
Он скрутил Серегу-маленького и сказал ему прямо в лицо:
– Если бы это была его машина, он бы давал тебе в гараж заходить! Понял? Это не его машина!
От этой дикой идеи мы все прямо-таки оцепенели.
Стало тихо и страшно.
Серега-маленький не заплакал, а только странно улыбнулся и пошел домой.
Ночью я лежал и думал, что же будет дальше? И не убьет ли психованный отец Сереги-маленького (или сам Серега) моего глупого друга? И не сожжет ли Колупаев гараж, как обещал? Или ничего это не будет? И что тогда будет? От всех этих мыслей я захотел даже заплакать, но слезы почему-то все никак не шли, я пошел на кухню, выпил водички, и мама сказала мне спросонок:
– Хватит уже шастать туда-сюда.
Утром я проснулся рано от тревожных предчувствий и выглянул в окно.
Отец Сереги-маленького возился с машиной уже, наверное, часов с восьми утра, и когда мы наконец вышли и заняли боевую позицию в районе песочницы – он, конечно, порядком подустал. Однако при этом он еще долго не вылезал из-под машины, выдерживая паузу.
Наконец дядя Володя вылез из-под машины и, коротко взглянув на нас, сказал очень простую фразу:
– Сынок, иди ключ разводной принеси. И попить тоже, стакан водички.
Серега в ту же секунду помчался домой. Редко мне потом доводилось в жизни видеть человека, который бегал бы с подобной скоростью.
Обратно он возвращался медленно и торжественно, держа полный стакан в вытянутой руке.
Дядя Володя медленно выпил воду и не очень громко сказал:
– Иди давай, поможешь.
Серега на подгибающихся от счастья ногах вошел в гараж и скрылся там, в глубине.
Колупаев постоял еще немного и, пожав плечами, поплелся домой.
* * *А потом было вот что.
Сразу после моего дня рождения, дождливым днем, как-то очень странно погиб отец Сереги-маленького, владелец единственного в нашем дворе гаража и старого автомобиля.
Он вышел из подъезда, как всегда, в своей старой шоферской кожаной куртке, ободранной на рукавах, но еще достаточно прочной, нахлобучил кепку и шагнул с бордюра на асфальт.
Долго мы потом ходили вокруг этого места, смотрели и думали: как же так?
Ведь сколько раз мы тут прыгали, сидели на нем, даже спотыкались, и ничего.
А он шагнул, поскользнулся и ударился головой о камень.
* * *Перед окнами нашего дома долго стояла «скорая».
– Плохо кому-то, – озабоченно говорила мама, кормя нас завтраком. – Надо же, как долго стоит. Наверное, сердце у кого-то прихватило.
Была суббота, и лил такой дождь, что никуда не пойдешь. Я тоже припал к окну и вдруг увидел, как из дома выносят носилки. За носилками шла мать Сереги-маленького и он сам.
Здоровые санитары в плащах шли тяжело, но привычно. Они запихнули носилки в салон на какие-то рельсы, мать влезла туда же, а Серега остался один.
Он стоял один под дождем и, подслеповато прищурясь, смотрел вверх, на наши окна.
Я быстро спустился и встретил его там, в подъезде.
Он стоял возле батареи.
– Здорово, Серый! – сказал я. – Чего случилось-то?
– Отец умер, – сказал Серега.
– Отец? – зачем-то переспросил я.
Он молчал. Я тоже помолчал, а потом ушел наверх, к себе домой.
* * *А утром третьего дня я проснулся от того, что во дворе грянул оркестр.
Это была живая музыка. Трубы, барабан с тарелками. Один инструмент чуть-чуть не успевал за другим, барабан вообще отставал, но именно в этих странных разрывах была какая-то дикая сила.
Я слушал и продолжал лежать на кровати, потому что сразу все понял.
Это был вторник или понедельник, но мы не учились. Наступили каникулы. Поэтому все ребята, кто был дома, вышли во двор. Все знали этого человека, и вот он лежал, весь осыпанный цветами и мертвый.
Ребята стояли позади взрослых и молчали. Я это видел сверху, потому что во двор не вышел. Я как будто оцепенел.
Ведь я же обязательно его увижу, думал я, наши глаза обязательно встретятся. Я же обязательно должен буду к нему подойти.
Что я ему скажу? Я думал над этим и никак не мог решить.
«Прости, Серега»?..
Или еще что-то другое?
Весь день я слонялся по комнате. Во дворе никого не было. Все куда-то разбежались.
Вдруг мама зашла ко мне и довольно грубо сказала:
– Ну ты что? Все еще в своих мыслях копаешься? Иди зайди хоть ненадолго.
– Мам, а что я ему скажу? – неуверенно спросил я.
– Да неважно! – чуть не закричала она. – Это неважно, что ты скажешь! Придумай что-нибудь! Там уже все ваши ребята сидят! Вечно у вас, у мужиков, какие-то дурацкие вопросы в таких ситуациях! Иди! – и мама в сердцах вытолкнула меня на лестничную площадку.
Я долго простоял один в тишине подъезда. Потом стал подниматься по лестнице на последний девятый этаж. Поднимался долго. Стоял в пролетах и думал.
«Ничего не буду говорить, – решил я. – Просто пожму ему руку и буду молчать».
Так я и сделал.
* * *Дверь в квартиру была открыта.
Так всегда бывает на поминках.
Нет, она не была распахнута настежь, она просто была приотворена.
В прихожей толпились незнакомые взрослые люди, курили, что-то деловито обсуждали.
– Тебе сюда! – сказали они и открыли дверь в маленькую Серегину комнату.
Там уже были все наши, человек десять.
Кто-то сидел на диване, прислонившись спиной к стене с ковриком. Остальные кто где. Сереги в комнате не было.
Колупаев подвинулся, и я тоже сел на диван, спиной к оленю на коврике. Вернее, втиснулся между Колупаевым и Суреном.
Мы очень долго молчали. Просто сидели, и все.
Вошла мать Сереги-маленького с блюдом. Обнесла нас всех, и мы взяли по бутерброду с колбасой.
Колупаев взял два бутерброда.
– Хочешь? – спросил он меня.
– Нет, – ответил я.
– Ну и дурак, – сказал он с набитым ртом, – на похоронах всегда едят и пьют. Так полагается.
Тут вошел Серега и тоже сел между нами на диван, спиной к оленю.
Мы опять молчали. Я уже привык молчать и только иногда смотрел в окно, на дождь, а иногда на Серегу.
Нос у Сереги был красный, а сам он довольно часто хлопал глазами и вытирал лицо рукой.
– Ты не три глаза-то, ексель-моксель! – сказал Колупаев. – Заразу занесешь!
Демочка (он сидел на полу) повернулся вдруг к нашему дивану и спросил у Сереги:
– Его похоронили или в крематории сожгли?
Серега помолчал, вдруг встал и сказал:
– Сейчас спрошу.
Он вышел из комнаты, вернулся смущенный и сказал:
– Похоронили, а что?
– А ты чего, на кладбище не ездил, что ли? – удивился Демочка.
– Нет, – сказал Серега. – Мать сказала, она потом со мной съездит. А то я реву все время и ее нервирую. А она же одна все делает. Родственников нет никаких.
Серега вдруг опять задрожал, закусил губы и бросился головой на диван, между наших ног.
Мы убрали ноги и стали смотреть на него, не зная, что нужно делать.
– Я не могу! Не могу! – мычал Серега сквозь слезы. Голос его отдавался в диване и звучал глухо и странно.
– Воды надо принести! – сказал Колупаев.
– Нет! Не надо! – вдруг запротестовал Серега. – А то мать догадается. Она запретила мне плакать. А я не могу!
Постепенно Серега кое-как успокоился.
– А с машиной что будете делать? – спросил Бурый.
– Продадим, наверное, – пожал плечами Серега и сглотнул. – Только она не стоит ничего. Вот я вырасту, я себе настоящую куплю машину. «Волгу» или «мерседес». Я за копейки не буду работать, как отец.
– Ты о нем так не говори, – сказал Демочка.
– Почему? – удивился Серега.
– Так он здесь же еще. Ты что, не знаешь?
Серега молчал и смотрел на Демочку странными блестящими глазами.
– Девять дней должно пройти, – тихо сказал Демочка. – Тело-то закопали, а он сам где-то тут... Должен быть тут, – вдруг поправился он.
– А чего ж он делает-то девять дней? – спросил Колупаев. – Наблюдает за всеми, что ли?
– Не знаю, – сказал Демочка. – Слушает. Смотрит.
И он как-то странно махнул рукой.
В воздухе комнаты, тяжелом и душном, вдруг очертилась какая-то фигура.
Я зажмурился.
– Дурак ты, – вдруг сказал Серега упрямо и насмешливо. – Веришь в эти сказки.
В комнату заглянула Серегина мать.
– Знаете что... – попросила она. – Вы тут больше не сидите. Возьмите его и идите погуляйте. Пусть проветрится. Три дня уже из квартиры не вылезает.
