Альберт Лиханов - Собрание сочинений в четырёх томах. Том 4.
Те, кому все это не нравится, попадают в «опалу». И мое возможное назначение начальником участка я должен был воспринять как некое благоденствие с его стороны, то есть должен был попасть в число «своих».
Кроме того, мне кажется, что руководитель, не здоровающийся с людьми, с которыми он работает, недостоин вообще никакого уважения, если не сказать больше.
Вот с таким тяжелым чувством я проработал полтора года и, когда, наконец, сменил работу, почувствовал себя, поверьте, нормальным человеком. Теперь на работе не надо постоянно действовать «с оглядкой», выслушивать «разгоны» за непокорность при закрытых двойных дверях, узнавать, «с той или не с той ноги» сегодня встал «шеф».
Так что можно считать, что я не захотел «быть первым у наипервейшего» (кстати, само по себе это уже не «первый»). И еще ни разу я не пожалел об уходе, хотя немного проиграл материально.
А окажись на моем месте А. Козарь и разверни он такую бурную деятельность (которую описал в своем письме) по продвижению своей карьеры, то или же он вскоре был бы начальником участка и «плясал» бы под дудку «шефа», или же в противном случае ему просто бы «обломали рога».
Об этом говорит тот факт, что за время работы «шефа» в цехе вынуждены были уйти один его заместитель и три мастера».
Вот такая история.
А теперь давайте — благо, в рассуждениях это возможно — поставим Александра Козаря со всеми его верными и ошибочными установками в эти обстоятельства. Поставим его на место Сергея Сергеева. И посмотрим — что изменится?
Да все, решительно все.
Обстоятельства, а значит жизнь, ставят вопросы совершенно иные, и эти новые вопросы очень четко расставляют акценты над всеми прежними посягательствами Александра Козаря.
Первое. Принимая главный порыв киевского инженера, едва ли не все читатели возмущались его самомнением: он высоко ценит себя, и в конкретных условиях конкретного цеха пока самомнение Козаря не получило ощутимого удара. В новых условиях это первое, что его ожидает.
Ты высокого мнения о себе? Так это мнение вдребезги разобьется, ударившись о такую «глыбу», как здешний начальник цеха. Ему наплевать на самомнение любого, точнее же — не наплевать; он растопчет любое самомнение. В обстоятельствах, когда в цехе действует энергичный тиран, возникновение любого мнения, а не только фигуры с самомнением, превращается для тирана в первейшую моральную проблему: ведь для того, чтобы он властвовал, ему нужны не личности, а серые исполнители.
Смотрите-ка! А ведь это второе!
Второе. Не узнал ли себя Саша Козарь? Ну хоть на чуточку? Серость — такая оценка людей, это же из его словаря. Нет ли чего-то общего в оценках людей — того производственного тирана и интеллигентского рационалиста Козаря?
Да, это вопрос, и серьезнейший.
Третье. А может быть, первое. Допустим, Козарь пришел в такой цех. Разобрался в обстановке. Коли план выполняется, цех не из последних, возникает естественный вопрос: надо бороться?
Но с чем?
С невыполнением плана, простоями, неритмичностью и прочими производственными бедами? Нет, здесь это не годится.
Выходит — с нравами. С искривленной, деформированной моралью, за иную, светлую обстановку в цехе.
И тут Козарю предстоит решить две проблемы — для самого себя. Одна из них: готов ли ты бороться? А борьба это нечто совсем иное, чем там, в Киеве, борьба отнимает силы, предполагает не только победы, но и поражения. Да и цель — весьма туманна, ее не все поймут.
В Киеве все было проще — план и его выполнение, лучшая организация, совершенствование управления. Здесь все это есть, и, чтобы выбрать борьбу, нужно иметь совсем иные, чем в Киеве, основания: нужно обладать иной моралью, нужно самому быть высоконравственным — и производственником и человеком.
Таков ли, Козарь, ты? Это и есть вторая проблема.
Ведь в борьбе нужны союзники, — возможно, тот самый середняк, который до сих пор вызывает у Козаря кривую усмешку.
А еще не нужна холодность и расчетливость, за которую дают кличку ЭВМ, — при этих качествах, вполне возможных или хотя бы допустимых в иных обстоятельствах, здесь за тобой никто не пойдет.
А еще немыслимо отсутствие друзей: в драке одиночки проигрывают, да к тому же цеховый сатрап наверняка не одинок — «обложился» своими людьми.
«Хочу быть первым» Александра Козаря вызовет в этом цехе гомерический хохот злодея и непонимание «серого» большинства.
Борьба без принципов немыслима, а чтобы иметь принципы, надо иметь убеждения — более значительные, нежели убежденность в собственной непревзойденности или в том, что люди делятся на серость и на избранных.
Смотрите, что получается, коли плюсы и минусы Александра Козаря поместить в иную среду! Они недееспособны — все, без исключения. То, что в легких условиях — а киевские обстоятельства можно признать легкими по сравнению с новыми, — возможно, допустимо и в целом положительно, здесь не годится вовсе. Там недостатки Козаря казались нам просто осложнениями при общем здоровье, чужеродными ветвями на крепком стволе неплохого желания, здесь эти недостатки становятся главными, определяющими, и никакое желание, в их присутствии, не может быть действенным.
Оно не имеет силы, это желание, оно беспочвенно, оно нереалистично.
И я полагаю, здесь мы выходим на одну общественно важную тему. О возможности, способности, умении, подготовленности молодого человека вести борьбу за истину в условиях производственного коллектива. Точнее — молодого инженера, специалиста.
Принято считать, что институт не только образовывает, но и воспитывает. Но воспитывает ли он бойца, человека, способного противостоять не только производственным, но и моральным деформациям? После института молодой инженер знает, как работать правильно, как организовать производство, что делать с точки зрения организации труда, чтобы поправить дела на участке, в цехе. Но уж как бороться с производственным деспотом, да еще умным, толковым с точки зрения инженерной, заводской, деловой, как нынче принято выражаться, — на эту тему высшая школа молчит. Инженерная психология отнюдь не в родственных узах с инженерной педагогикой.
А теперь самая пора вернуться в цех, куда мы «перекинули» Александра Козаря. И где не выдержал испытания Сергей Сергеев.
Разве действия властного начальника цеха, создавшего вокруг своей персоны обстановку угодничества, делящего работников на своих и чужих, поощряющего поклонение и молчание, — разве практика (и теория!) этого человека не обладает мощным педагогическим зарядом, причем слово «педагогика» я употребляю здесь со знаком «минус». Отрицательная педагогика, минусовая педагогика, значение урока, которым обладает отрицательный пример — пример не разоблаченный, не развенчанный, а процветающий, — все это реально существующие силы.
Но коли они существуют, им должно противопоставляться не умозрительное, не теоретическое, а действенное добро.
Что толку — тихо возмущаться?
Что толку желать поправить — но не уметь?
Технарь, спец — это ведь лишь профессиональная характеристика. Бездушный технарь и спец как раз и есть та ЭВМ, именем которой прозвали в Киеве Александра Козаря. Профессионал с душой — это человек. И технических высот ему мало. Ему нужна высота человеческая. Нравственная.
И вот тут требуется, чтобы он был бойцом, личностью с мировоззрением, с убеждением, с умением распознать, что хорошо, а что плохо не только для производства, но и для морали, — и со злом вступить в бой. Вступить в сражение с отрицательной педагогикой, суметь противопоставить ей и профессиональные знания, и моральные убеждения.
Сергей Сергеев пишет, что, добившись должности начальника участка — а такая перспектива ему «светила», — он стал бы «плясать» под дудку шефа или бы ему просто «обломали рога». «Рога» Сергееву оказались дороже, и он ушел на другую работу.
Что бы стало с «рогами» Александра Козаря?
Ответить на этот вопрос невозможно. Протирал бы замшевой тряпочкой, полируя, любуясь ими, но не пускал в дело? Возможно. Пустить их в дело, броситься в бой ему бы, пожалуй, не позволили собственные моральные устои.
Ну а вдруг?
Вдруг бы проснулось все хорошее и исчезло, растворилось все наносное, дурное? Вдруг бы окружающая «серость» обратилась в один прекрасный миг плотным рядом дорогих лиц, способных понять, поддержать, вступить в бой? Талантливость ведь чаще всего ни при чем, когда речь идет о моральной истине. Ее любой способен осознать, поддержать, подать за нее свой голос!
А если дело повернулось бы так, я уверен, и главное желание — стать лидером, возглавить цех — обернулось бы совсем другим, очень человеческим: добиться истины, добиться, чтобы восторжествовала правда, а зло погибло.
